Так разоспался, что не сразу сообразил, где нахожусь. В палатке почему-то было очень светло, причём, свет рябил и пробивался со всех сторон сразу, а тент крыши провис под большой нагрузкой. Со стороны костра доносилось какое-то непонятное непрерывное шипение. Присоединившийся к нему прерывистый металлический звон мигом вернул меня к действительности – вовсю заливался колокольчик поставленной позже других донки.
Торопливо расстегнул молнию палаточного полога и зажмурился от яркого света – кругом было белым-бело, густой снег летел горизонтально, закручиваясь вихрями вокруг возвышающихся над земной поверхностью предметов. Перевёрнутая вверх дном лодка превратилась в сугроб, прислонённый к основанию палатки велосипед – в диковинного лохматого альбиноса с рогами, палатка – в сложенную из снега эскимосскую иглу, а прибрежные кусты - просто в произведения искусства из-за налипших на ветви мохнатых снежных хлопьев. И только полоска реки, укрытое беспросветно-чёрными тучами небо и метровый бесснежный круг вокруг костра (не подвела нодья - продолжала тлеть и давать жар!) оставались тёмными на бескрайней снежной акварели.
Редко, когда классическая музыка под открытым небом производит должное впечатление на слушателей, а тут окружавшая меня живая иллюстрация к «Временам года» Вивальди чуть не лишила дыхания от восторга.
Напевая мелодию из первой части концерта «Зима», второпях натянул бродни, выпрыгнул из палатки … и тут же приземлился на «пятую точку». За лето напрочь забыл, как здорово резина скользит по снегу, и прилёг ещё пару раз, пока переворачивал лодку и тащил её к водоёму.
Заодно припомнил сонет, сочинённый маэстро в дополнение-пояснение своего зимнего концерта более двух с половиной веков тому назад и почти один в один подходящий к происходящему:
«На зимнем просторе ликует народ.
Упал, поскользнувшись, и катится снова.
И радостно слышать, как режется лёд
Под острым коньком, что железом окован».
Вода возле наветренного берега превратилась в густую снежную кашу, грести по ней получалось намного быстрее, чем по чистой воде, и к песчаной косе я добрался довольно оперативно. Причём, добрался как раз в тот момент, когда колокольчик сорвался с лески и с бульканьем погрузился в воду. Под аккомпанемент трещётки барабан инерционной катушки стал вращаться, ускоряясь, а сам спиннинг - рывками перемещаться по бревну в сторону реки в такт кивкам удилища. Еле успел ухватить за рукоятку удилище, когда после особо резкой поклёвки спиннинг устремился в воду. Лодка медленно развернулась в сторону толчками уходящей под воду лески и поплыла к основному руслу реки, влекомая неведомой могучей силой.
Готовясь к длительной схватке с речным монстром, наподобие описанной Хемингуэем в рассказе «Старик и море», я пристроил рукоятку спиннинга в пришитую к днищу лодки петлю из капронового шнура. Уже собрался укладывать удилище на сиденье перед собой, чтобы освободить руки для вёсел, как вдруг озадачился сравнительно малым сопротивлением моим усилиям на другом конце лески. Удилище хоть и согнулось, когда я стал выбирать леску, но совсем не под весом гигантского сома, которого рисовало воображение.
«Много шума из ничего». - Возмутителем спокойствия оказался налим длиной с полметра и не более пяти килограммов весом, вытащенный из воды в лодку одним движением спиннинга даже без подсачека. А тащил-буксировал он лодку, что тот паровоз! Но само его появление подтвердило правило данной местности – клёв, прекращавшийся в двенадцать часов, с неизбежностью грядущего краха мирового империализма возобновлялся в четыре часа пополудни в любое время года и при любой погоде.
«А в небе Сирокко с Бореем сошлись,
Идёт не на шутку меж ними сраженье.
Хоть стужа и вьюга пока не сдались,
Дарит зима нам свои наслажденья». –
У самого первого настоящего зимнего снега свойственный только ему запах - непередаваемой свежести, подчёркнутой лёгким морозцем и сдобренной ароматами-воспоминаниями прошедшей осени. Снегопад не прекращался, но температура воздуха оставалась положительной, и зимой пока не пахло.
Снарядил и возвратил на место изрядно пожёванную наживку с грузилом, надёжно привязал капроновым шнуром удилище спиннинга к бревну, насторожил леску колокольчиком. И всё это время с превеликим интересом наблюдал, как нескончаемый плотный поток снежинок исчезал бесследно, едва касался тёмной поверхности воды. Стало даже казаться, что снежинки выныривают из воды и устремляются в небеса.
Лениво извивающийся на дне лодки налим существенно улучшил и настроение, и восприятие окружающей действительности: «Жить стало лучше, жить стало веселей»! Продел стальной тросик кольцевого кукана ему под жаберную крышку и отправил в плавание на длинном капроновом шнуре, привязанном к лодке.
За то недолгое время, что я возился с донкой, успели сгуститься сумерки. Ночь ещё только предстояла, и, припомнив состояние куриных потрохов после того, как побывали они в зубах у налима, я направил лодку к подветренному берегу, где на небольшой глубине установил на поплавке и заякорил сеть-малявочницу метровой длины для ловли мелкой рыбёшки. Но не успел я вытащить лодку на берег возле своего лежбища, как зазвенел колокольчик донки напротив того места, где только что ставил снасть для ловли живца. Пришлось спешно возвращаться, уже пешком, вдоль бесснежной кромки воды.
Парой пустяков было вставить катушку донки в держатели захваченного с собой бамбукового удилища, освободить завязанную вокруг веток кустарника леску, продеть её в разъёмные кольца на удилище и начать вываживать добычу. На этот раз на крючке оказался налим вдвое меньшего размера, но так глубоко заглотил он наживку, что доставать тройник из него пришлось с помощью ножа. Потрохами налима я дополнил наживку, забросил оснастку в воду и насторожил леску донки колокольчиком. Самого налима как следует очистил от покрывавшей его слизи и промыл в воде, решив приготовить из него уху.
Не зря говорят, что домом человеку становится место, где он ест и спит. В который уже раз посетило меня странное чувство уюта и даже комфорта, когда я, укутавшись в плащ-палатку, сидел на бревне возле костра и грел озябшие руки, обхватив ладонями армейскую алюминиевую кружку с чаем, а мои ноздри дразнил запах доходящей на углях костра ухи в котелке.
Сирокко с Бореем под вечер устали бороться, ветер постепенно сошёл на нет, и густой снег повалил отвесно, словно его распыляли в небесах из театральной снежной пушки. Тьма вокруг сгустилась, стала непроглядно-чёрной, наступила полнейшая тишина, прерываемая лишь непрерывным шипением снежинок, обращаемых в пар на тлеющих брёвнах костра.
И я, сам превращаясь в снежный сугроб, с каким-то детским ликованием наблюдал из-под капюшона плащ-палатки сказочную снежную феерию в доступном взгляду круге света. Вдруг представилось, что это не снег падает на землю, а я вместе с освещённым клочком земли мчусь в неведомых далях бесконечной Вселенной…
Наивно было надеяться на поклёвки при таком-то снегопаде - обруч боли всё больше стискивал голову, и словно черви извивались под кожей в местах былых переломов. Следуя принципу: «Лучше переспать, чем недоесть», - употребив ушицы, полез я в палатку.
Прилёг, расслабился, ласковыми уговорами утихомирил до некоторой степени болезненные ощущения, но заснуть не удалось. Посетившее меня видение себя летящим сквозь пространство и время почему-то взбудоражило и всколыхнуло в памяти давние детские воспоминания.
Пожалуй, самым первым можно назвать полёт «на белую гору к белому дедушке» после отравления и клинической смерти в детстве. В том, что этот полёт был на самом деле, я нисколько не сомневался, как ни пытались родственники и врачи представить мои рассказы о нём выдумками. К тому же, полёты продолжились, поскольку с того раза и до двенадцати лет «летал» я чуть ли не каждую ночь, особенно, в полнолуния, превратившись в лунатика. Иной раз так явственно эти полёты проходили, что поутру мышцы болели под лопатками, словно и впрямь всю ночь руками, словно крыльями, махал. С возрастом стали реже происходить мои ночные хождения с открытыми глазами и в беспамятном состоянии, пугавшие домочадцев, но полностью всё же не прекратились.
Зато наяву стали досаждать регулярные «дежа вю», словно вешками отмечая своими явлениями наиболее значимые события на моём жизненном пути. К ним прибавились ничем необъяснимые случаи, когда в мгновения серьёзной опасности всё происходящее вокруг меня и со мной в мельчайших деталях виделось откуда-то сверху и словно замедленным. Вот только повлиять на происходящее в эти мгновения никак не удавалось, о чём иногда сильно жалел.
Особое место в моей жизни всегда занимала высота. Всё хотелось забраться на самую верхушку не только деревьев и крыш домов, но и самого неба, через отверстия в котором светят звёзды, солнце и луна (так мне в детстве виделось устройство мира), чтобы своими глазами увидеть, что там за ним находится. Парашютные прыжки, до которых я позже дорвался, только укрепили тягу к высоте. Хоть совершались они сверху вниз и по самой своей сути являлись ничем иным, как падением, а давали ощущение полёта, пусть и кратковременного. Кроме того, пустота под ногами перестала пугать, стала даже привычной, и затяжные прыжки дали мне представление о том, что ощущает планета Земля, когда несётся в пустоте-одиночестве, и тем больше породнили с ней.
Уж не знаю почему, но с течением лет на теле у меня появлялось всё больше шрамов и трещали, ломаясь, кости, даже когда ничего и близко похожего на боевые действия не происходило. Словно сквозь дремучий лес прорывался я по жизни к самому неведомой цели, нисколько не считаясь с запасом прочности телесной оболочки. Дошло уже до того, что, если долгое время не ранил себе случайно хотя бы палец, внутренне начинал готовиться к более серьёзным испытаниям. Которые не заставляли себя долго ждать: «Заказывал? Получай»! В результате неоднократных передряг, угрожавших жизни, стало как-то совершенно безразлично, что лично со мной происходит, и эта беспристрастность дала возможность совсем по-другому увидеть мир.
«Стань частью окружающей тебя действительности, и ты будешь непобедим», - неоднократно повторял инструктор по спецподготовке, наставляя в сугубо прикладном вопросе – маскировке на местности. Сколько же времени мне потребовалось, чтобы ощутить себя неотъемлемой, пусть и ничтожно малой, составной частью вселенной!
Казалось бы, какой пустяк - вместо падающего на землю снега представить целую планету летящей в космосе. Но только теперь вдруг пришло безусловное понимание того, что этот полёт начался задолго до моего появления на свет, длится непрерывно каждое мгновение, и именно он является, хоть непонятной, пугающей и не
