упражнения. Регулятор коробки передачи Он поставил на «сырую погоду».
Потом объехал поселок понизу, обогнул болото, где дорога перешла в сплошные камни, так что джип скорее ковылял, чем двигался. Однако у залива пробежал по мелкой утрамбованной гальке до старых развалин, поросших высокой, жесткой травой, и здесь, в излучине Морозовской речки, набрал чистой воды в дорожные цистерны и посидел на бревнах, попил чая с брусничным листом, слушая непрерывный посвист ветра в кустарнике. Давно уже с ними не происходило никаких приключений. Мир словно успокоился, замер. Может быть, он набрался мудрости и только ждал, когда найдется человек, которой все сможет объяснить. Он думал об этом, сидя на бревне, отполированном зимними штормами. Было время отлива. Валуны обнажились, и их верхушки были украшены пометом чаек. На отмелях суетливо бегали кулики. Солнце светило из-за спины, и было хорошо видно весь длинный, извилистый Мотовский залив с горловиной, скрытой зеленоватой дымкой сопок, и «Часовую скалу», вздымавшуюся над его входом, где неделей раньше они набрали корзину яиц. Год, проведенный на севере, был для них самым счастливым, и не только потому что был самым запоминающимся, а потому что им обоим казалось, что они нашли то, что искали, – землю обетованную.
Он вернулся к избе по верхней дороге, где цепь озер питали единственную речку полуострова, и стал загружаться. Вначале еду: два ящика с копченой рыбой, один с оленьим мясом, коробку с консервами, печенье, которое испек накануне, бочонок соленой мойвы, бочонок с моченой брусникой, яйца в корзине, потом – электростанцию и ружья. У него был пятипатронный карабин «Вепрь» – короткий, легкий и удобный, с темно-вишневым прикладом и помповый шестнадцатикалиберный «Бекас» с хорошей посадистостью и ровной осыпью. Металлическую коробку с боеприпасами и разгрузочный жилет Он закрепил отдельными ремнями, а ружья вставил в зажимы над головой – так что одним движением мог выхватить любое из них. В оставшееся пространство между вещами и боковым сидением бросил оленьи шкуры и тут же рядом, чтобы было под рукой – спальник с накомарником и теплое одеяло – подстилку для Африканца.
Он оставил много милых его сердцу вещей, которые уже не могли понадобиться. Погасил огонь в очаге, закрыл заслонки, ставни, внутреннюю и наружную двери. Он знал, что никто кроме его самого не откроет их.
А если «они» вернулись? думал Он, с любовью оглядывая дом. Тьфу-тьфу-тьфу, поплевал через левое плечо. И хотя был занят мыслями об отъезде, напоследок, остановился и погладил перила. Высохшие и потрескавшиеся, они были символом уюта и тепла, и дом весь был высохшим и потрескавшимся, как корабль, выброшенный на берег. Корабль, переживший множество зим и бурь, но, тем не менее, верно хранящий тепло человеческих рук, сложивших его. Корабль, который верно служил целый года, и куда всегда было приятно возвращаться.
Еще раз Он оглянулся на поселок, когда машина уже была на пригорке, затормозил, посмотрел на плоские крыши, сливающиеся с мягким изгибами склона, и поехал вниз, в сторону «Четверки», ощетиненную старыми дотами, смотрящими в море. Повернул на юг – дорога на север петляла желтой полосой среди валунов и березок. Со стороны перешейка открылся поселок, – как черточка на боку сопки. Ему стало грустно, и Он подумал, что обязательно вернется сюда после того, как разберется с этими ракетами, не подозревая, что этому уже никогда не суждено сбыться. Он побродил среди мелкорослой копеечницы, вдыхая бодрящий, морской воздух. Начинался мелкий дождь. И больше уже не оглядывался, потому что с этого момента дорога, уводящая в гору, стала сложной, приходилось внимательно следить за ее складками и торчащими, как зубья, камнями – ремонт машину в самом начале пути был бы слишком непозволительной роскошью. И только на перевале понял, что плохо готов к такому путешествию – слишком трудна оказалась дорога: то заваленная булыжниками, то с промоинами и оврагами, которых не было ни в прошлом году, ни раньше, с мелкими острыми, как зубы акулы, камнями, на которых колеса плохо держали две с половиной тонны машины. Почва в этой местности даже не порастала мхом, и только лишайник тонкой корочкой покрывал валуны и покатые бока сопки. В том месте, где глазу открывались дали океана, ему пришлось выйти, чтобы обследовать язык ледника. Справа, на дне пропасти голубело озеро. Слева стена молочного льда делала проезд совершенно невозможным. Машину пришлось отогнать за поворот, а на то, чтобы взорвать преграду ему понадобилось две тротиловые шашки. Осколки водопадом пали вниз на изумрудные склоны пропасти. Потом Он еще час работал лопатой, стоя по щиколотку в ледяной крошке, и когда сел за руль (Африканец с удовольствие прыгнул на свое место), понял, что на сегодня с него хватит, но чтобы сделать здесь привал, и думать не хотелось – слишком неприветливым было место – с океана беспрестанно дул холодный ветер, неся то ли мелкие дождевые капли, то ли сдувая воду с ледника. В довершении ко всему налетел заряд. Мокрый снег лип к стеклам. Ветер со свистом обтекал джип.
Он скинул потяжелевшую куртку, остался в свитере, завел двигатель и бросил под теплую струю кондиционера перчатки. Потом включил дворники, и пока они трудились, достал термос и выпил чая. Африканец уже спал на своем месте за спинкой сидения, свернувшись калачом. Заряд кончился так же внезапно, как и начался. Заметно похолодало: по краям лобового стекла выросли крохотные сосульки, а от капота валил пар.
Он осторожно объехал ледник, прижимаясь к скалам. Под колесами предательски хрустела ледяная крошка. Взобрался по дуге серпантина еще метров на двести и оказался на гребне перевала. Видимость была нулевой. Ему пришлось еще раз выйти, чтобы определить верное направление, и Он продрог за пять минут. Спуск оказалась проще. Джип хорошо держал дорогу. Оставалось крутить руль, вытягивать газом, постепенно сбрасывая обороты и вовремя притормаживая, а ровные участки с лужами, больше похожими на озера, проезжать, не снижая скорости, гоня перед собой волну и боясь только одного, – чтобы не заглох двигатель. И лишь в развилке дороги на Титовку, под защитой леса и горы, с которой спустился, заглушил двигатель и вышел из машины. Шумела река, да гнулись верхушки деревьев, но это были родные, знакомые звуки, от которых Он никогда не уставал. И если бы не вспыхнувшая в небе очередная ракета, можно было подумать, что эта часть пути завершилась удачно.
Весь день Он гнал по скучной холмистой равнине, вдоль редких ельников и березняков. Иногда дорога вилась вдоль озера, и тогда они делали короткие остановки, чтобы размять кости. Он думал за все человечество – не следовало ему задерживаться здесь долго. Ему казалось, что его позвали. Но кто и зачем, Он не знал, словно увидел изнанку ветра и не понял, что это такое.
К вечеру они пересекли по мосту большой залив, оставив темный город слева, и попали на шоссе – прямое как стрела, и ровное как обеденный стол.
***
... холодно, и Он начал зябнуть, чувствуя, как вместе с рассветом, уходит тепло костра. Африканец поднялся, отбежал к ближайшему кусту, да так и замер с поднятой лапой, что-то высматривая и вдыхая ночной воздух.
Лемминг, что ли? подумал было Он.
В следующее мгновение что-то с хохотом и гулом побежало наискось тенью по верхушкам неподвижно темнеющих елей. От неожиданности Он присел, чувствуя, как дрожит, и пожалел, что не достал из машины Громобой.
Клонилось плоское небо, и чуть выше, сквозь пучки трав и розовые головки иван-чая, угадывалась насыпь большака, поросшая по краю никлыми березками.
Он понял, какие они беззащитные на этом открытом месте, такими, впрочем, они были и везде: и там, в лесу, когда ехали, и у залива, но здесь, сейчас – особенно. У него мелькнула мысль, что они зря покинули свой дом-крепость. Он потянул пса за холку и стал пятиться, не спуская глаз с леса и дороги. Африканец покорно давал себя увести, косясь на ели, и что-то булькало у него в горле – тихо, но зло.
Через насыпь потянуло холодным ветерком. Но это еще не была смерть. Не в том обличье, как Он ее представлял. Он поднялся на шоссе и присел. Впереди сквозь редкую жесткую траву, как кости, белели валуны, в низине угадывался город, а за ним – большое озеро. Между городом и дорогой колыхался холодный предрассветный туман в странном, как пожар, ореоле. Потом сбоку с хохотом и уханьем пролетел встревоженный лунь, и тогда Он понял, что это еще одна ракета, потому что вместе с шумом ломающихся деревьев в лицо ударила жаркая волна, сбила их с ног, и они покатились по дорожной насыпи вниз к палатке, костру и джипу, а сверху над головами пронесся огненный вихрь и опалил верхушки деревьев на сопке.
***
Старый человек сидел в углу у очага. В сумерках слабо тлел кусочек торфа.
– Кто ты? – спросил Он, осознавая, что ему с Африканцем нечего опасаться – слишком тщедушно выглядел человек.
– Такой же несчастный, как и ты, – ответил, поворачиваясь человек.
И Он узнал Андреа.
Это случилось на низинном берегу Мончи. С другой стороны озера, как спины китов, темнели Хибины. Даже здесь в северной, мрачной, темно-зеленой пустыне Он вовсе не чувствовал себя одиноким, словно они с Африканцем были частью некоего общего начала. По крайней мере, Он думал так. Рубиновый огонек на вечно немом фоне привлек его внимание, как явное исключение из этого мира. Но перед этим: там, за коробками домов, догорала ракета, и Он свернул с шоссе и, проехав по ухабистой дороге, обследовал развороченные, дымящиеся кварталы, даже не надеясь обнаружить ничего путного: остовы домов вперемешку с землей и камнями, котлован, на дне которого уже собиралась мутная вода. И только километрах в двух, на обочине, разглядел странный предмет и уже знал, вылезая из кабины, (Африканца предусмотрительно оставил внутри), что это такое: рука, оторванная по локоть, с плотной темной чешуйчатой кожей и пальцами-присосками – в копоти и крови. «Тьфу... тьфу», поплевал через плечо, ощущая запахи собственных обгоревших волос на руках и лице и отбрасывая находку подальше в мох, еще не понимая, что это значит и надо ли этого бояться. Потом, брезгливо вытирая ладонь о штанину и вспоминая о странном огоньке, долго пробирался вдоль берега. Джип пришлось оставить перед первым же завалом. Деревья лежали вповалку, как бивни мамонтов. Он думал, что странный огонек – еще одна загадка, не связанная с ракетой, но почему-то даже не взял с собой ружья. Черная спина Африканца мелькала на фоне изумрудной зелени. Издали он походил на прыгающего через стволы олененка. Вдруг пес забеспокоился: вначале верхним чутьем, а потом и нижним вывел его к человеческому жилью и завилял хвостом.
– Я не знал, что ты здесь, – сказал Он, еще не понимая, что значит это встреча на берегу пустынного озера.
Африканец радостно лизал Андреа руки.
На этот раз он был одет в армейский бушлат, но шика в нем не поубавилось, словно шик был его неотъемлемым свойством. Очки все так же поблескивали золотом.
– Черт! Как тебе удалось обмануть время?! – воскликнул Андреа, и это было его единственным всплеском чувств, – даже я состарился…
Сидя в кресле, по-совиному выглядывал из него. Из-под
