парчовой обивки сиротливо торчала мешковина. В убогом очаге тлели угли. По бокам были развешены пучки трав, и запах этих трав смешивался с запахом норы и старости.
– Я просто жил, – чуть не ответил Он, невольно чувствуя превосходство над чужой немощью, над высохшими руками, одна из которых вовсе неуслужливо протянула ему настоящую роскошь – натуральную картошину, испеченную в углях. Он взглянул поверх этого дара – веки без ресниц, похожие на створки раковин, из которых выглядывает тело моллюска, старческие пятна на лбу, серебристая щетина на впалых скула – все было не в счет. Глаза. Молодыми остались лишь глаза – даже за толстыми стеклами очков, которые делали их немного беспомощными. Но и здесь Он ошибся – это была просто старческая влага.
– Спасибо, – произнес Он и сел. Скамья под ним жалобно запела.
– Я знал, что ты придешь, – произнес Андреа степенно, боясь уронить толику своей порции.
Крошка все-таки упала и он, не глядя, поискал ее на коленях.
– Да? – удивился Он.
– Ты не мог не прийти... – произнес голосом диакона, словно читая псалтырь – без пауз и ударений, или делая научное сообщение.
Ага, с иронией констатировал Он, все еще не доверяя Андреа. Яркий фонарь был выставлен в окне. Вряд ли это было случайностью.
– Но ты ведь не за этим сидишь здесь? – спросил Он, перекладывая горячую картошину из ладони в ладонь. Непонятно откуда взявшийся человек пытался поколебать его веру в самого себя. Потом решил, что не будет ничего зазорного, если Он съест картошину, и принялся снимать с нее кожицу.
Андреа даже не поморщился. В нем жила гордость сильного человека. Движением бровей он дал понять, что у него нет времени на глупые объяснения. Точно так же он вел себя когда-то в Крыму. Он все вспомнил и чуть не рассмеялся, глядя на его трясущиеся руки и жалкие попытки сохранить достоинство.
– Гмм... – Андреа прочистил горло и гневно сжал кулаки.
– Странно видеть тебя здесь – удивился Он, давая понять, что эта часть разговора закончена, а их прошлые личные отношения не в счет.
Теперь лицо человека, который с ним разговаривал, ничего не выражало – оно не было ни мудрым, ни глубоким, а просто очень старым, просто лицо человека, с которым Он когда-то общался и который однажды даже помог ему, но ничего не объяснил из-за глупого человеческого чванства. Лишь глаза обещали нечто большее, веру или знание, что ли. Это его и удержало от того, чтобы встать и уйти.
Потом Андреа сказал:
– На Земле началась новая эпоха. И ты будешь важным ее элементом.
Он произнес это так, словно его вовсе не интересовала реакция собеседника.
Африканец успокоился и лег между ними, уронив голову на лапы.
– Интересно, что это значит? – Он самозабвенно продолжал чистить картошину, от которой шел умопомрачительный запах.
Андреа отмахнулся, как от мухи:
– Похоже...
И голос его нисколько не изменился – так говорят только на смертном одре.
– ...моя роль закончилась...
– Ты следил за мной? – удивился Он, отрываясь от картошки. Соли не полагалось. Ее заменял серовато-черный пепел.
Не зря у него осталось столько вопросов. А этот человек по-прежнему говорил одними загадками.
– Приглядывал... – В ответе прозвучала скрытая ирония. – Я не мог позволить тебе пропасть. Но ты все делал правильно... Тебе повезло больше, чем другим.
Его душила одышка. Сердце было ни к черту. Даже еда стоила ему больших усилий. Левой ладонью он безуспешно подхватывал крошки.
– А что, были и другие? – Он едва не подавился, лихорадочно вспоминая все те опасности, которые с ним приключились. Он уже не знал, верить или не верить. Только твердо был уверен в том, что сам Он все эти годы ни от кого не зависел. В этом крылась его гордость за самого себя. Но Он был повержен следующей фразой:
– Были... – Голос не просил верить, не призывал под свои знамена, скорее вещал азбучные истины. Только для кого? Он едва не оглянулся на дверь, словно там должен быть появиться еще кто-то. – Но теперь никого нет... Не в этом суть. – Твоя миссия подходит к финалу. Полагаю так... Не знаю, в чем она заключается. Но тебе надо вернуться к людям.
– Ха! – Он защищался, как умел. – Значит, это все-таки они! – И невольно посмотрел в низкое окно и подумал о странной руке с присосками на пальцах. Ему вдруг захотелось рассказать о находке. Но потом Он понял, что это не имеет смысла, не потому, что это могло оказаться частностью, а потому что Андреа, несомненно, знал больше, только ничего не говорил. И невольно проникся, почти проникся уважением к его словам.
– Ты одаришь их силой, которую они потеряли. Возможно, они забыли, какими должны быть люди...
– Я не уверен в этом... – сказал Он.
И еще Он подумал, что люди никогда не станут братьями, да и надо ли им это?
Взгляд Андреа стал брезгливым. Наверное, он думал о своей смерти, ведь люди склонны не договаривать главного, решил Он.
– Даже не буду тебя разубеждать. – Его душила злость за чужую беспечность, – а дам кое-что... – и надоел разговор с человеком, который ничего не понимает, – то, что поможет... Но у тебя, как в сказке, только три желания. Три раза он поможет, на большее не хватит энергии, – объяснил он, – это все... все, что я у меня осталось от моих экспериментов.
Андреа протянул ему цисфинит в виде треугольного гагата, плоский, удобный в ладони, отполированный человеческими руками.
– Стоит надавить на один из углов... – сказал Андреа, – и после вспышки тебя не будет. Ты можешь двигаться, но в настоящем времени тебя не будет. Помнишь, ту картину в Крыму?
Наверное, Андреа среагировал на его вопрошающий вид.
– Какую? – удивился Он, – ах, да, да...
– Это была одна из моих неуклюжих попыток, – он предался воспоминаниям, – вернуть прошлое. Одно время... – и глаза его наполнились влагой, – одно время я жил и здесь, и там... – в прошлом, никак не мог избавиться от него. Теперь меня это не волнует...
Должно быть, он действительно вспомнил свою семью, быть может, Маку и на какое-то мгновение забыл, о чем говорил.
– Ну? – подтолкнул Он его, с недоумением рассматривая кусочек черного янтаря. Он представил себя со стороны – глупо Он выглядел, поверив россказням. – Какой вспышки? – спросил Он.
– До тех пор, пока не встретишь самого себя. – И на его удивленный взгляд добавил. – Это почти то же самое, что обнуление пространства, вспышка, просто вспышка элементарных частиц... ведь не бывает двух ретроспекций.
Он не нашел больше слов. Все было лишним. Они поняли друг друга. Наверное, цисфинит, действительно, был самым дорогим подарком.
– В общем... – Андреа все еще был в прошлом, – в общем, проще говоря, я нашел, как просчитывать все предыстории событий, которые ты сам будешь заказывать силой желания в сложившихся обстоятельствах... научился всему, кроме изменения прошлого. Это и есть самое мучительное – невозможность остаться в нем.
– Спасибо, – поблагодарил Он, из вежливости опуская треугольный цисфинит в карман. Вряд ли он ему пригодится, ведь никто не может предвидеть будущее. Это выходило за рамки повседневного опыта. Его жизнь в последние годы была ясной и понятной, какой она бывает, когда с человеком ничего не происходит, а время в сознании отражено последовательно.
– Рано или поздно все истории кончаются, – заверил его Андреа. – Попадая в прошлое, мне приходилось избегать самого себя. Мне нравилась такая жизнь, пока я был молодым.
Он не знал, что ответить, преклоняясь перед его старостью, его знаниями, его убежденностью. Он заставил-таки уважать себя.
– Я хотел у тебя узнать... – вдруг неожиданно для себя начал Он. – Если ты все знаешь...
Андреа вскинул на него глаза. Глаза человека, который стоял уже одной ногой в могиле, но не выказывал слабостей.
– Я хотел у тебя узнать... – повторил Он и выдал себя с головой, свою неуверенность, свою браваду, – что ты думаешь обо всем этом? – Он невольно воздел руки к потолку хижины, подумав о пространстве вокруг, о небе, о застывшей тайге и обо всех тех городах, что лежали на юге и севере.
– Х-х-х! – легкомысленно, но с удовольствием хмыкнул Андреа. – И это спрашивает человек, переживший человечество.
– И все же?
Ему было стыдно. Ему действительно было стыдно, словно вопрос оказался глупым.
Но Андреа даже не дослушал его.
– Я думаю, что ты лишишься бессмертия, и с удовольствием пошел бы с тобой, чтобы посмотреть, какая она, эта новая жизнь. Но я болен и стар. Великой Тайны, о которой ты спрашиваешь, нет. Бессмысленно искать ее в том, что само по себе бессмысленно. Ты что-то узнаешь, и это становится нормой. Потом ты снова что-то узнаешь... Жизнь такова – какая она есть. Впрочем, мы сами ее такой делаем. Восхваляем, провозглашаем догмы и городим теории... Сам увидишь: чем дольше бедствие, тем люди лучше понимают, что Бога надо бояться. Не рискуй напрасно. Завтра похоронишь меня на мысу. Смерть не страшна, – продолжал он. – Если ты суетишься, ты увидишь демонов, если спокоен, – ангелов. Я увижу ангелов.
И радостно усмехнулся.
2.
На вывеске было написано: «Дрынк», но говорили по-русски.
Проковылял человек. На спине красовалась изречение: «Лягните меня, я толстый!» Странный человек – вовсе не толстый, а просто какой-то неуклюжий, прямоугольный: «пять на пять и десять», в лапсердаке с длинными фалдами. Он даже сразу не разглядел, а затем понял – со ступнями, карикатурно вывернутыми наружу и в ботинках, как у Чарли Чаплина. Собственно, из-за этих ботинок на всякий случай Он и не стал его окликать, а вошел следом.
Гремела музыка – какая-то смесь Кренкенса и Тоя Вилкенса. На подиуме – брэйк, переходящий в линтон – сплошные «куклы» и верчение на голове. Толстяк уже пил, и в воздухе стоял крепкий, как дурман, запах пива.
– С собакой нельзя! – заявил бармен, но, чуть помедлив, потянулся за кружкой и, не сходя с места, налил светлого пива с шапкой пены.
Его смутило две вещи: не надо было платить и третий глаз во лбу у бармена – маленький, слезящийся, без ресниц и век, смотрящий, только вперед, как сигнал светофора. Сбылась мечта эзотериков, подумал Он, разглядывая публику. За могучей спиной Чарли Чаплина мелькали дико раскрашенные: «синие» и «зеленые» с белыми камуфляжными полосами на лицах и руках, и просто лица – азиатские и европейские – испито-желтые, но до странности похожие друг на друга, как две капли воды. Среди других надписей над стойкой одна призывала: «Пей – даже натощак!» Потом из множества рук, сжимающих бокалы, признал одну – четырехпалую, чешуйчатую, с присосками. И только чуть наклонился, чтобы разглядеть ее обладателя, как верный друг упредил его. Даже не упредил, а просто Он среагировал на метнувшуюся тень: двое чешуйчатых, поменьше габаритами, «три на три и на шесть», моргая, как курицы нижним веком, стояли в дверях, и один из них с направленным на него стволом диаметром не меньше кофейной чашки; Африканец сбил прицел, вцепившись в руку, а сам Он успел уклониться. Так что сеть, вылетевшая из ружья, облепила Чарли Чаплина, а Он, верный своей реакции, одновременно с прыжком метнул в голову стрелявшего тяжелый бокал и в следующий момент в шуме и грохоте опрокидываемых стоек, толкнул его плечом, пробивая дорогу к выходу. Толкнул со всей силы, но оказалось, – до удивления легко, несмотря на их габариты. Сбил обоих, как кегли, бросился к выходу, чувствуя, как они летят в
