Грации и грешники

Нам надо успеть до прихода дочки, но и торопиться не будем, мы ей ничего не скажем об этом, мы оба не совладали с постыдным желанием, и теперь я твоя и хочу почувствовать тебя до конца. Не части, пореже, давай ещё, не вздумай влить в меня свою силу, да нет, впрыскивай, но попозже, не торопи последнее содрогание, а пока е…и, ещё е…и, ещё чуть — и я вся задрожу от экстаза, заору от сладострастия. Ой, что же я говорю? Или только думаю...
Так закончился мой протест, не начавшись, скорее мысленный, а может, отдельные слова были шёпотом. Потому что в этой ситуации страсть сильнее рассудка и остановиться у нас обоих уже не было ни сил, ни желания. «Рассудок что ж, рассудок уж молчал…» Замолчала и я. А Петя так увлечённо и азартно двигал свою елду в моём влагалище (туда, сюда, обратно, тебе и мне приятно), что не проронил ни слова и пропустил мой протест мимо ушей (как говорится, попала в клещи, так не верещи).
Всё помогало нам в этом постыдном деле. Я, бесстыжая и развратная, оказалась на столе на спине, моя промежность оказалась вровень с кромкой стола, ноги мои сами раздвинулись, хотя рассудок был против, и задрались вверх, тоже вопреки рассудку, и получается, я вопреки рассудку открыла прямой путь мужскому органу в моё сокровище, сама приняла правильную позу.
У меня давно не было мужчины, в этом случае я становлюсь как девочка, бабы говорят: кунка «зарастает». Я умею управлять своей мандой, уменьшаю щель, и у мужика возникает иллюзия, что он ломает целку. А Петюня пользовал меня стоя: ему не пришлось становиться на цыпочки или присесть, чтобы достать моё входное отверстие, оно оказалось точно по оси его достоинства, да и толщина и длина его точно соответствовали моим параметрам, — и я погрузилась в нирвану, оказалась на облаках, сладкая истома разлилась по всему телу, и больше я не проронила ни слова, лишь бы подольше испытывать это райское блаженство.
А его елда летала в моём влагалище без устали, головка его члена приятно щекотала, заставляя меня то стонать, то кричать от восторга. Льщу себя надеждой, судя по азарту, я была его первой женщиной; я сделала его мужчиной и показала ему, какое это сладкое дело — совокупляться с желанной женщиной для желанного мужчины, когда это чистое соитие, без последствий и обязательств. Это тебе, Петя, не супружеский долг исполнять, там будет казёнщина, а тут свободный полёт.
Я полагала, что у нас был разовый, спонтанный, случайный интим, больше не повторится, женится на юной Дуняше, почувствует юное тело, на меня больше не взглянет.
И ошиблась. Предстояло жить втроём в одном доме. Оказалось, что первая женщина закрепилась в подсознании Пети, и его член реагировал на меня сам собой. Стоило мне качнуть бедром, оголить плечико или чуть одну сиську, чуть приподнять подол, потрогать груди, похлопать по ляжкам, начать расстёгивать пуговки — и готово, член уже сам собой оказывается во мне, в проверенном месте, и начинает свои движения.
Но это потом, уже после женитьбы на Дуне, когда Петя пришёл к нам в дом, к юной жене. А пока… Я кончила дважды, а на третий мы кончили одновременно, и он впрыснул в меня всю свою нерастраченную молодую силу, а я перед этим обеспечила необходимую смазку, что говорит о полной гармонии, чего ранее не было ни разу с другими мужчинами-ровесниками.
И всё же, закончив, Петя застыдился, понял, что натворил, и убежал без слов. Я полежала немного на столе, отдышалась, всё ещё не открывая глаз, не почувствовала никакого стыда — не в чем мне каяться, всё по воле неба. Я оценила его силу и его елду: подходит для Дуни, не будет она налево ходить. Встала, поправила халат и встретила Дунечку:
— Твой Петя приходил, замуж тебя звал. Если ты не против, я благословляю.
— Да не против я, но уж больно он робкий, я его и так, и этак обольщаю, а он ни в какую: до свадьбы ни-ни. А вдруг и после свадьбы ни-ни?
— Да не беспокойся, глупышка, я по глазам вижу, кто может, а кто нет. Хочет он тебя и может.
Вот так неожиданно случилось моё падение, и я стала заниматься запретным интимом. Ещё вчера я воспринимала его как юношу, будущего зятя, и в мыслях не было ему отдаться. Считала, что мне подходят только партнёры постарше — 40–50, даже 60 лет, но никак не 20. Да и он смотрел на меня почтительно: будущая тёща, надо уважать, никаких вольных мыслей, сама скромность. Что на нас нашло и мы оба слетели с катушек — объяснить не могу; хотя как сказать: если рядом с тобой мужчина и ты его хочешь, то неосознанно начинаешь делать женские штучки. Увидев, что он повёлся, дальше всё происходит само собой и противиться природе невозможно.
Не будем забывать, что Петя только что поимел никакую не тёщу, а всего лишь маменьку своей подружки, просто кустодиевскую красотку. Это мог бы быть разовый интим, и в дальнейшем мы, как родня, делали бы вид, что ничего не было. Но оказалось, что со мной ему понравилось больше, чем с женой, и мне ничего не оставалось, как стать его постоянной любовницей.
Первое время он не давал мне прохода, я перестала надевать трусы. Стоит жене отлучиться — его член уже во мне и делает приятное обоим дело. Даже если жена недалеко, он зажимал меня в кладовке, в предбаннике, в сарайчике, на чердаке, у колодца; грядку пропалываю — он тут как тут, траву кошу — на копну завалит, в лесок пошла — к берёзке прижмёт; в руках у меня лопата, мотыга, серп, ухват, сковорода, ничего не выпускаю из рук — и это его не останавливает, такое было страстное желание впрыснуть в меня свою силу. Вот он возится с трактором, перепачкался, подхожу: «Я только спросить...» — а он шмяк меня на пашню; прихожу домой — батюшки, все ляжки в мазуте.
***
Вот лишь час назад в тёмной кладовке меня поимел: зашла туда за припасами — он шмыг за мной, нащупал меня в темноте. Ну, думаю, успокоился... Ан нет, сидим все трое в избе, кто чем занят, гляжу: батюшки, опять хочет, по ширинке вижу и по глазам. Ну посмотри на молодую жену, у нас и фигура, и манда одинаковые, она тебя через каждый час может погреть, а мне уже трудно. Дай знак, я выйду или её тащи на сеновал, успокаивай свою похоть, свою хотелку, даже при мне можешь — я отвернусь и порадуюсь за дочку, как он её любит.
Нет, паразит, похотливый жеребец, Казанова и Распутин в одном флаконе, меня хочет. Мысленно поворчала, а сама горда: вона как страсть-то ко мне его схватила.
«Пойду кур покормить», — говорю, вышла во двор — через минуту и он там, сходу мне засадил, я лишь успела нагнуться и обеими руками за жердь ухватиться. А тут и ночь наступает, надо умыться везде, и расходимся по постелям; ночью не подойдёт, а утром пойду выгонять корову по росе — где-нибудь подкараулит... И в любой позе: на полу, у стенки, на топчане, в кресле; хлопочу на кухне, наклонилась — уже пристроился сзади, а я не прекращаю шинковать капусту.
И никогда меня не раздевал, и сам не снимал штаны: стоит ему достать из штанов своё вставшее габаритное орудие — я становлюсь покорной и подставляю ему сокровенную дырочку, моё сокровище, мою прелесть в любой позе. А он подсовывает его мне под юбку, платье, сарафан, халат, ночнушку, хоть спереди, хоть сзади, хоть сбоку, может лечь или даже сесть, выставит свой член и просит: нанизывай, мол, свою кунку на мой писун и подпрыгивай. Если он лежит, я на него забираюсь верхом, а ежели сидит, то откидываю сзади подол и сажусь голой попой на его колени, точнее, на его писун, и вот он уже в моей кунке, и я начинаю приплясывать и покручивать попкой на его коленях.
Вскоре он мной насытился, перепробовал все позы и укромные места и перестал домогаться и преследовать меня днём, переключился на ночь, имел меня только ночью и в кровати и стал больше уделять внимания жене.
Дуняша, возможно, что-то и примечала, но ни разу нас не застукала и помалкивала. И начались ночные приключения: жена и любовница в одном доме, очень удобно, всю силу зять оставляет дома, на сторону не остаётся ничего.
На ночь молодые улягутся на сеновале, а я в избе. Он жену поимеет, утомит, она заснёт, а он выходит якобы проветриться, а сам шмыг в избу. Я сплю, он сдёрнет одеяло, я только в ночнушке, берёт меня за ноги, разворачивает поперёк кровати, загибает мне «салазки» и вставляет в тёщину тёпленькую манду своё разгорячённое ебало, которое только что побывало в жениной кунке, из огня да в полымя. Но в предвкушении поиметь любовницу и чужую запретную манду его член уже встал как железный, но легко скользит в меня, ибо он даже не стёр женину смазку.
На жену у него не встанет до утра, а на любовницу, пока жена спит, всегда готов, а я ни разу не отказала, мол, голова болит, усталая, дай поспать. А вначале даже не разворачивал на кровати, а просто наваливался на меня сонную, на мои полные груди, раздвигал мои ляжки даже не руками, а членом и никогда не вставлял мимо, только туда. Утомится, так и засыпает на моих грудях, не вынимая; вдруг чувствую — он во мне снова твёрдый, и он продолжает шуровать и вкалывать во сне.
Как там в похабном стишке:
          Вот он делает покрышки
И ебёт без передышки
И за это я его люблю...

Или:

Опять зажал меня в амбаре,
Я замираю, чуть дыша:
Ко мне любовью он заряжен
Как магазин от пэ-пэ-ша...

Был даже случай из ряда вон: я спала в тонких трусиках, он привык, что я всегда без трусов, и в азарте вставил туда своего шалуна вместе с трусами. смотрю потом — трусы в клочья. А он:
— Груня, я тебе, похоже, целку сломал, как приятно.
Ох, запретное соитие слаще (был бы закон, что тёщу-вдову зять имеет право, небось, даже не взглянул бы ни разу), и не хочешь, да просыпаешься и начинаешь отвечать на его напор, и чуть-чуть лениво подмахнёшь, и целуешь в губы, и тихонько постанываешь, чтоб сделать ему приятное, и чтобы он ещё захотел. Так поначалу и было, и он два, а то и три раза за ночь шмыгал с сеновала в избу и обратно и черпал одной ложкой сладкий женский мёд и нектар-амброзию из двух туесков, был ненасытен и неутомим в блуде и был очень охоч до желанной тесной тёплой тугой женской плоти, которая отзывалась на каждое скольжение члена, а желание поиметь женщину занимало его и днём и ночью и было важнее всех других желаний («…что занимало целый день его тоскующую лень»).
Я даже гордилась, что жену он имел дважды: вечером и под утро, — а меня трижды, но вскоре стало наоборот. Мы всё делали без слов, в полной тишине, а вот то, что происходило на сеновале, мне был слышен даже шёпот. Дунечка могла хихикать и ойкать и урезонивать мужа:
— Ты чего, в рот мне хочешь всунуть? Наслушался дурацких рассказов бывалых мужиков; здрасьте, сегодня в попу хочешь вставить, я тебе жена, а не поганка какая. И я от бывалых баб слышала: нет от этого никакого удовольствия ни тебе, ни мне. Я вот в конце вся дрожу, но только если ты долго суёшь мне в правильное место.
Между тем он никак не мог определиться, где ему приятнее и слаще: в кунке юной жены, которая ещё стыдится подмахивать, или в манде спелой тёщи, которая вообще редко подмахнёт, зато «целует» головку члена прямо там, в самой глубине. А мы с Дунечкой не жаловались на нехватку мужского внимания.
Но и ночные приключения закончились, и я попросила Петю не трогать меня по ночам: мне достаточно одного раза в субботу, да и тебе надо передохнуть, — он согласился.
В субботу Дуняша стирает и моется в бане, а я постелила на стол одеяло и простыню и в банном халате,