Декабрьские сны

  Их не сразу заметили. Поэтому шум и гвалт продолжались еще довольно долго. А потом наступило молчание. И сразу стало слышно шарканье множества ног.
  Вереница людей безмолвно брела мимо горы, и хвост ее терялся где-то за горизонтом.
  -Кто это?- испуганным шепотом спросила девушка в очках, судорожно сжала норковый воротник короткой шубки. –Кто это?
  Никто не ответил. Все изумленно и ошалело смотрели вниз, на дорогу.
  -Из девяностых они,- нехотя, будто через силу ответил, наконец, стоящий в центре мужчина. Бородатое лицо исказилось гримасой боли. –Я думал: видения прошлого только  в книгах бывают…
  -…четырнадцать тысяч семьсот девять… пятнадцать тысяч сто двадцать пять…- считал кто-то рядом, тихо, почти беззвучно.
  -Да кто это?!- истерично взвилась стоящая поодаль тетка с опухшими от силикона губами. Протиснулась, сметая двенадцатиразмерным бюстом стоящий на пути народ, к бородачу. –Ты ж историк, твою мать!.. Кто это?! Чего им надо?!!
  -Ничего им уже не надо,- хмуро ответил тот. –И не историк я… Японовед….
  -…двадцать тысяч семьсот…
  -Один хрен! Кто они?!
  -Эти вот,- кивнул мужчина на проходящих мимо. –с Чечни не вернулись… Эти- самоубийцы…покончившие с собой… От безнадеги… от голода… от безработицы… А эти-  из не родившихся…
   -…сорок четыре тысячи триста два…
  -После абортов, да?- со знанием дела спросил мужчина в одежде пикассовского периода.
  Бородач не оглянулся.
  -Нет, просто- не родившихся…
  -Вау! Сколько их! Почему не родились-то?
  -Потому… Страшно было рожать… Да и не за чем…
  -…сто тридцать тысяч четырнадцать…
  И никто из бредущих внизу не поднимал лица.
  -Господа! Господа! Идите сюда! Там еще кто-то!..
  В ложбину меж двумя безлесными лысыми горами  втягивался новый поток людей. Эти же, напротив, шли с поднятыми головами и рассматривали стоящих на холмах.
  -Историк, а эти кто?..
  -Тебе что, повылазило?- Какой-то чернявый с задорным лицом вице-премьера из комсомольцев вальяжно выступил вперед. Но на всякий случай с опаской оглянулся назад, на бесконечную безмолвную колону  умерших. –Эт же наше стадо! Современники! Вот, козлы?! Чего вышли?!
  Тише! Не ругайся! – одернула его очкастая в шубке. –Тебе что, мобильника не хватает?..
  -Ну, ё-моё! Сами ж меня хвалили! Смел, дескать, правдив! Ошибки честно признал!.. Кто еще так может, кроме кристально чистого человека?! Не-ет, лошадка ты моя, я сейчас- знамя твоё, …, поняла?! И … с ними, с этими друзьями! Помирятся! И не такое сожрут! В одной кормушке-то!..
  -Ты не прав! Но, все-таки, чего они вышли?
  -…семьсот девять тысяч…
  -…Столько бабла в них благотворительностью вбухали! И по ТВ, и по радио, и по Инету об этом рассказала- нет! Приперлись! Все не нажруться! Что нам с ними- за ручку здороваться? Иль обниматься?
  Брезгливость исказила лица, стоящих на холме. Как-то все явственно это вообразили- и обнимание со стариками, и братание с работягами- и всех разом передернуло.  И даже амбре какое-то почудилось.
  А мимо шли выжившие в страшных девяностых и с любопытством их разглядывали. Как какую-то кунст-камеру, притягательную, влекущую, дорогую, но чем-то неуловимо противную. Как биотуалет: и чисто, и красиво, и опрятно, но- сборник нечистот он и есть сборник…
  -Они-то чего не с нами? Чего не протестуют?..
  -Против чего? Что им жить лучше стало?..  Против этого?
  --О, Боже, скучно-то как! «Жратва, жратва…»!- говорящий вдруг сыто икнул. –Эскьюзми, господа, крабы вчерашние…- Прикрыл рот ладошкой с брелоком «БМВ» на мизинце. –Так вот, я говорю: «Жратва, жратва…» А свобода слова? Довели, гады, страну! Приватизировать нечего стало!  Ромка с Борькой друг у друга уже щипать стали! А как при Бориске жилось!.. (Чернявый вскинулся, расправил грудь.) Да не при тебе, малохольный! Ты-то чего напыжился? Томагучи был- томагучи и остался…
  -А я вот сейчас как плесну в рожу соком из бокала!
  -Ой, ой, испугались мы!..
  -Тихо!- осадил всех стоящий рядом с японоведом мужчина. Оглядел стоящих плотной толпой двадцатилетних. –Рты закройте, я еще ничего не сказал. Почему эти не с нами?- кивнул на идущих.
  -У них Инета нет… И телики смотрят…  Скучные они…- раздалось вразнобой.
  -Да-а, тяжелый случай… А вы чего молчите?- посмотрел он на сороколетних.
  -А ты чего здесь командуешь? Такой же блогер… То нам: сенсей…
  -Да что вы, в самом деле, господа?! Только сплотились- и уже делимся!..
  -Шайбу! Шайбу!- послышалось радостное с соседнего холма.
  Стихли, прислушались.
  -А-а, это они «рашен, рашен» скандируют!
  -А чего на английском? Наши же, россияне!.. Отвыкли, что ли, за  бугром? Нук, позовите их… Вон, подвесной мостик есть…
  -Не-е, им оттуда сопереживать сподручней. Хрен кто вернется.
  -Может, мы?.. По подвесному?.. Туда?.. А7
  -Здрасьте!  У меня здесь четыре бутика да два ресторана!.. Щас! Попрусь я! Здесь пока погужбанимся, успеем еще туда! Упертый!- окликнула очкастая лидера. –Да скажи ты этим юнцам: пусть рты захлопнут! Займи их делом! Пусть скандируют что-нибудь…  Или еще что-нибудь…
  -Каким их делом занять, чего ты мелешь?  Дороги да дворы обустраивать?.. Без них уж делают… Да и не умеют они… На горках только, покачать что-нибудь да потребовать…
  А историк смотрел вниз  понимающими глазами на все растущую колону молчаливого люда и не мог избавиться от навязчивой мысли: «Слава Богу, у нас не Северная Африка, слава Богу…»
  -…пять миллионов восемьсот тысяч…
  Он не оглядывался. Он понимал, что Северная Африка бывает разной. А итог- один. Та колона. За спиной. С навечно опущенными лицами. И страшно было работать декоратором в этой пьесе. Для особых поручений.
  -…двенадцать миллионов…