Калабрита проснулся!

Ахтын дождался, когда  тело и лук с натянутой тетивой  слились в сакральное  единство  «охотник»,  и  пустил стрелу. Йох-хо-хо-у-у!  Эхо победного крика рикошетом промчалось по скалам  и, ослабев, смешалось с затихающим хрипом раненного тигра. Ахтын выждал несколько минут и насторожено приблизился к обездвиженной добыче – стрела пробила в шее «главную реку жизни», и кровь, пульсируя,  стекала на камни.   Смочив ладони в густеющей лужице, он шлепками нанес на бронзовое тело «костры» победителя – восьмой тигр повержен!    

Восемь тигриных шкур  потребовал от будущего зятя  вождь племени  за свою дочь Кахиту.  Это много. Родители других невест в деревне довольствовались парой коз и десятком кур. Иногда одной козой. А тут тигры. Но Кахита стоила того: красавица! Толстая, с двумя жировыми валиками на животе, с широкими бедрами –  нежными, как у слоненка.  А груди…  Ух!..  Большие, круглые! Вечерами, когда женщины кружили вокруг костра, груди  Кахиты  приплясывали, словно арбузы в речном потоке  – мужчины  не сводили с них  зачарованных взглядов и громко глотали слюну. Все  женщины племени были отчаянно худы,  а у дочери вождя щеки походили на ее мясистые ягодицы, и глаза под тяжелыми веками  масляно поблескивали, словно  тлеющие головешки в порыве ветра.  Да… тигр не курица, но и Кахита не кокосовая шелуха!  А кто, кроме Ахтына, сумел бы добыть восемь тигров?! Он лучший охотник на острове и первый из женихов – у него рельефно мускулистое тело,  пышноволосая голова и вызывающе грозный взгляд для солидности  еще не загрубевшего лица…

Когда показались  бамбуковые хижины, Ахтын ослабил на скрученной шкуре бечеву –  шкура стала казаться больше, чем есть, а промытый в ручье мех уже подсох и мягко лоснился.  Лакуш с витиевато раскрашенным лицом появился  из-за валуна, как всегда, не вовремя.  Охотник быстро приосанился и небрежно закинул шкуру за спину.

– Для кого вырядился? – насмешливо кивнул он на набедренную повязку из пальмовых листьев.

– Калабрита проснулся! – восхищенно прошептал Лакуш.  Искра торжества  во взгляде снизошла до показного сочувствия.– Кахиту в жены требует, солнце сядет – пиршество будет.  

– Давно проснулся?

– Ты  на охоту ушел,  он вечером глаза засветил. Получается, три дня не спит. Быстро ты обернулся, а то б на пиршество не успел.

– Но как же… Кахита… Восемь тигров…  – растерянно пробормотал Ахтын. – Семь лун из джунглей почти не вылезал: выслеживал, в засадах по несколько дней сидел, голодал… – он зло швырнул шкуру  в сторону.

Глаза Лакуша удовлетворенно блеснули.

– Зачем бросаешь? – он поднял шкуру и погладил мех. – Я тебе за нее козу дам, а ты за козу худую жену возьмешь.

Охотник молча обошел  валун. Деревня, примостившаяся у подножья скал, была как на ладони. Черная скала  заостренной головой тянулась к небу. Массивный нос  отшлифовался ветрами, надменной щелью вытянулись губы, каменные глазницы  высокомерно светились. Калабрита! Дух племени. Говорят, когда Земля рожала Калабриту, она ужасно содрогалась и гудела…  Дух  любил долго спать. Но  если племени угрожали болезни или природные стихии, он просыпался – глаза наполнялись светом, и невзгоды отступали. Племя устраивало пиршество,  каменный жертвенник украшался лучшими кусками мяса – ночью они улетали во чрево духа. Иногда Калабрита просыпался, чтобы жениться. Он временно вселялся в жреца,  объявлял имя невесты, плясал на пиршестве, а после новобрачной ночи забирал жену в духовный скальный мир. Жрец кормил ее священной коричневой крупой – она спала крепко, и не могла чувствовать, как костер на жертвеннике освобождает  душу от плоти.

Ахтын задумчиво вытащил из колчана стрелу с обмотанным кожей наконечником, отломил древко.

–От отца осталась. Единственная. На тигра пожалел – на жреца не жалко. Ему на пиршестве  каву  подашь, но сначала в ней наконечник вымочишь  –  тихо отпечатал Ахтын, – А это мое… – рыкнул  он и выдернул шкуру из рук Лакуша.

– Э-э,  ты чего?! А наконечник отравленный …

– Конечно, но ты же помощник жреца – на пиршествах всегда рядом, закусить  кислым дашь – не поймет.

– За кого меня принимаешь? Я человек порядочный, Калабрите служу – надменно выдал Лакуш.

– Ночью с жертвенника мясо воруешь – брезгливо фыркнул Ахтын. – Всем скажу…

– Не поверят.

– Мне не поверят – старому Кватыну поверят, он тоже видел…  Еще скажу: жену соседа ты за деревню водил, кряхтели вы под бамбуком. У охотника слух тонкий, а я хороший охотник…  Очень хороший… – Ахтын красноречиво погладил мех, положил шкуру на траву и демонстративно поправил колчан. – Стрела отовсюду прилететь может, да?.. Зачем?  Живи спокойно: с женой, с чужими бабами спи, Калабрите кушать помогай...

– Большой человек – жрец! Ты еще не родился, когда он себе пальцы на руке отрубил. Страшно было… Жутко кричал…  Сказал, дух глаза засветил  и в жрецы его призвал, потому он плоть пожертвовал.

– Дурак, однако. Зачем духу  пальцы?..  Калабрита глаза засветил?!  Думаю, давно, когда море прибило остатки чужеземного парусника,  жрец разжился чудными светильниками и скрыл находку от племени. Так что, видел я «глаза» духа, и тропинку к глазницам знаю. Еще знаю, где тайник со светильниками и другим добром с корабля.  Жрец – большой человек?! И не человек он вовсе. Зверь…

Охотник машинально потер широкий шрам на плече. Когда его овдовевшую мать Калабрита выбрал в жены, шестилетний Ахтын, в попытке спасти ее от жертвенного костра, яростно покусал жреца и получил в ответ хлесткие удары плеткой – на плече рана долго не заживала. Мать часто вставала перед глазами – красивой была, веселой, а отец почти забылся: невезучим  охотником слыл  – зря на тигра пошел, задрал его зверь.

– Иди… молчи, что меня  видел,  я на пиршество приду. Не забудь про каву – охотник хлопнул Лакуша по плечу. – Я в долгу не останусь.

– Угу…  Жрец на мою дочь Саниту сказал: смазливая – хорошей женой Калабрите будет…  Это он вождя надоумил, чтоб ты тигров добыл. Видать, думал – задерет тебя зверье, как  отца.  А ты восьмерых одолел, во как…

Священный костер вспыхнул, когда вокруг в ожидании пиршества расселось племя. Из груды жареного мяса, разложенного на пальмовых листьях, Лакуш любовно выбрал куски для жертвенника,  женщины разнесли остатки по кругу. Жрец, в набедренной повязке из лохмотьев паруса и с затейливо разрисованным телом, подбросил в костер священную крупу. Ритмично раскачиваясь в ритуальном танце, то подвывая, то переходя на визг, он приступил к олицетворению  духа. Как разбушевавшийся тайфун стонал, скрипел зубами, махал руками и кружил между огнем и торжественно застывшими людьми. Пьянящий дым костра, смешанный с ароматом горячего мяса – вот он, знакомый запах Калабриты! Ахтын растворялся в восторге:  эйфория плавно перетекала  в уверенность, бесстрашие – во всемогущество. Дрожала осязаемая чернота ночи,  мистически трепетало пламя, высвечивая лица соплеменников – блаженные или возбужденные… и закрытые глаза Кахиты. Она омертвело заваливалась набок, бамбуковое седалище накренилось – вождь успел предотвратить падение и чья-то сердобольная рука поднесла очнувшейся Кахите  чашу жреца, наполненную кавой. Как при охоте на кабана, Ахтын  стремительно ринулся к невесте и отбил от ее губ  питье – испуганный вскрик сошел на всхлипы.

В отблеске огня к охотнику метнулась тень, суженные зрачки жреца сверкнули яростью и свистящий удар плети обрушился на грудь Ахтына. Он не почувствовал боли, гнев захлестнул разум, руки налились невиданной силой. Клубок сцепившихся тел рычал и хрипел. Жрец был силен, но молодость могуча безудержностью – хватка жениха слабела, удары мельчали, пока не затихли.

– Постарел…  – прошелестел ветер. – Теперь охотник станет жрецом.

Словно морская волна окатила Ахтына, в глазах на мгновение вспыхнуло синее пламя, мир колыхнулся. Тело содрогнулось в экстазе и, ритмично раскачиваясь, двинулось вокруг костра.

– Четыре пальца! – требовательно шумнул ветер.  

Отдать четыре пальца и стать жрецом Калабриты?! Нет! Я охотник! Великий охотник!..  Стать жрецом…  Власть, безграничная власть над племенем…  Сладко… упоительно сладко. Нет! Кахита! Это моя женщина! Моя! А я великий охотник!

– Три пальца! – швырнул ветер пламя в лицо.

Нет! Довольно! Ни одну женщину не отдам на жертвенник! Пусть твои жены остаются живыми! Я смогу их прокормить и сберечь!

– Ладно, но палец непременно…  хотя бы маленький... – устало вздохнул ветер.

… Стая попугаев, громко вереща, сорвалась с веток тамаринда и унеслась прочь. Ахтын, почесав обрубок мизинца, с трудом отодвинул замшелый камень и вытащил из–под него кожаный сверток. Из тканевого мешочка вытряхнул на ладонь  несколько самоцветов и выбрал большой полупрозрачный камень. Беременная Кахита стала капризной и плаксивой – пусть порадуется! Отсыпав из инкрустированной шкатулки толику красно–коричневой крупы – священного сока мака, вернул сверток на место и закрыл тайник камнем. Со стороны деревни послышался звонкий смех – на сбор плодов тамаринда вышли деревенские девушки. Двигаясь мимо жреца, почтительно примолкли, но, отойдя подальше, начали шушукаться и прыскать в кулачки. Ягодицы широкобедрой Саниты дразнили соблазном, лукавый взгляд – жаждой любви. Скоро, очень скоро проснется Калабрита и потребует пиршества и новой жены!