МЕМЕNТО МОРИ

– сделано. И Олег подошел к «Палычу» со своей необычной просьбой. После некоторого сопротивления «Палыч» все же согласился убрать его из жизни. Согласился за двадцать пять тысяч долларов. Всего-навсего…

***
     
                Как только Олег отдал деньги «Палычу», он сразу же успокоился. К нему пришло душевное умиротворение и какое-то внутреннее просветление. Словно он очистился от чего-то грязного и мерзкого в себе и даже как бы приподнялся над мирской, никчемной и тупо суетливой собственной жизнью. У него даже взгляд изменился. В нем появилось некое покровительственно-снисходительная усмешка умудренного опытом старца, смотрящего на скандалящих между собой ребятишек. Он вышел на крыльцо офиса, вдохнул полной грудью горьковатый, наполненный автомобильной гарью и асфальтной пылью воздух Московских улиц, глянул на спрятавшееся за облаками солнце, протягивающее к земле свои длинные лучи руки и мысленно улыбнулся:

                -- Хорошо! Ой, как хорошо! Жалко со всем этим расставаться! Но…надо! Надо! Потому что все это перестало радовать меня. А раз перестало – зачем мне оно?! Надо все-таки иметь мужество уйти и не портить жизнь другим людям своим кислым видом и таким же кислым отношением к жизни. Лучше уж так, чем начать пить.  А то ведь и так уж, если по честному – практически каждый день в рюмку заглядываю. Каждый вечер – пару рюмок. Когда-то раньше – обходился одной за вечер. Теперь – уже и две. А завтра?. А завтра – известно для таких .Завтра понадобиться еще больше, потом еще и еще больше. И где же здесь конец? Под забором, где же еще. Не-ет, лучше уж так, самому, пока еще человек, пока люди о тебе по хорошему еще думают.

             
                В этот момент зазвонил его мобильник. Олег достал его из кармана, раскрыл и поднес к уху:
                -- Я слушаю.
                -- Олег Юрьевич, здесь женщина одна вас ждет. Ее к вам директор по кредитам направил. Сказал, что это ваш вопрос.

                Олег вернулся к себе. Вход в его кабинет шел через большую комнату или предбанник, как ее обычно называли, и в которой сидели его девушки. Комната заодно служила еще своеобразной приемной для отдела связи с общественностью. Здесь на стульях, расставленных вдоль стены, обычно сидели посетители, пришедшие на прием в отдел или персонально, к его начальнику, Олегу Юрьевичу. На одном из стульев сидела женщина. Сравнительно молодая. Лет тридцати, не больше. Сидела напряженно и скованно,  с неестественно выпрямленной спиной, плотно прижатой к спинке стула, и вытянутой вверх шеей, устремив взгляд застывших, отрешенных глаз куда-то в неизвестность. Она даже не прореагировала на приход Олега, так глубоко ушла в себя, в свои, видно, не слишком радостные мысли.

                Олег подошел к женщине:
                -- Здравствуйте! Я – Жуков. Вы – ко мне?

                Женщина вздрогнула, торопливо поднялась и глянула ему в лицо. Взгляд у нее был напряженный, недоверчиво настороженный и, одновременно же,  какой-то уничижительно заискивающий. Видно, жизнь по ней прошлась основательно, и она уже ничего хорошего для себя ни от кого не ждала. Но женщина была красивая. Точнее – была когда-то красивая. А сейчас – сильно, сильно поблекшая. И не слишком следящая за своей внешностью. А так, в общем, женщина – ничего! И очень даже очень – ничего. Овальное, мягкое и очень женственное лицо с темными, в мелкую зеленоватую крапинку,  завлекающими когда-то, а сейчас испуганными до невозможностью глазами; тонкий, изящной формы, с трепетными ноздрями, небольшой нос; густые каштановые волосы, собранные на затылке в тугой узел и открывающие высокий, без единой морщинки чистый лоб.

                Да, приятная женщина, очень даже приятная. Ничего не скажешь. Невысокая, ладная, полногрудая, но грудь не опущенная, а даже приподнятая, выпирающаяся вперед, с выступающими через щелоковую ткань кофточки острыми сосками.

                Женщина вскинула на него встревоженные глаза, резко вздохнула, облизав языком большие, четко очерченные, словно вырисованные на шелке японской кистью губы. Губы слегка выпирали вперед и казались припухшими, то ли от чьих-то страстных поцелуев, то ли от собственных нервных показываний и призывно влажно блестели. Сочные яркие губы молодой, цветущей женщины то ли подправленные помадой, то ли от природы такого завлекательного, темно вишневого цвета.

                Женщина нервно сглотнула слюну и дрожащим от волнения голосом, чуть ли не запинаясь, проговорила:
                -- Д-д-а-а, меня к вам направили…

                -- Тогда заходите, - сказал Олег и добавил, обернувшись к своим девчатам, - Девочки, два кофе с печением приготовьте, пожалуйста…

                Олег вырос из комсомольских активистов, имел психологию типичного советского человека, выросшего без хозяев, воспитанного на идеалах справедливости, равенства, братства и, наверное, потому обладал высоким чувством собственного достоинства. Он не терпел собственного унижения и сам не любил унижать других. Для него всегда было невыносимо смотреть на оскорбление и унижение окружающих его людей. И он всегда вставал на сторону униженных и оскорбленных. Это была норма его жизни, от которой он никогда не отступал.

                Еще, наверное, с тех самых времен, когда прочитал роман  Достоевского «Униженные и оскорбленные». Ему тогда было всего тринадцать лет. На книгу он наткнулся на книжных стеллажах кабинета отца, где был частым гостем, и читал потом всю ночь. Никак не мог оторваться. И слезы наворачивались у него на глазах. И чувство высочайшего сострадания ко всем обиженным в этом несправедливом мире охватило его тогда. И осталось в глубинах его сердца навсегда.

                Олег сразу понял, что у этой женщине какая-то беда и так же сразу проникся к ней сочувствием. Эта женщина вызывала у него симпатию и инстинктивное желание помочь ей. За время работы Олега в банке пред ним прошли множество людей. Одни посетители были приятны ему, с ними хотелось общаться, работать; другие же вызывали чувство острого отторжения, чуть ли не антипатии и с такими приходилось работать, напрягаясь и буквально заставляя себя вести их дела.

                Но к большинству людей, приходящих к нему по своим финансовым проблемам, он не испытывал ничего, кроме равнодушия. Они были ему безразличны, и их проблемы не трогали его и он даже не запоминал их. И достаточно было всего лишь нескольких минут, чтобы понять собственное отношение к этому конкретному посетителю. Наши симпатии и антипатии возникают мгновенно, чуть ли не инстинктивно, с первого, так сказать, взгляда друг на друга.

                Как и любовь. Она может быть только лишь с первого взгляда, с первых секунд нашего взаимного общения, взаимного контакта, когда встречаются наши глаза и когда наши взгляды будто притягиваются друг к другу неосязаемой нами, но неодолимой ничем силой и сразу же проникают куда-то в глубь нашего подсознания, в глубь самого сердца, говоря нам - это тот, кого ты ищешь, это и есть твой избранник, это и есть твоя половина. И чтобы потом тебе не говорили твои родители, твои друзья, и твои родственники, ты знаешь одно и только одно – твое сердце выбрало его. Его одного из нескольких миллиардов живущих на земле людей.

                А раз так – значит сердце право и надо слушаться его, чтобы потом не раскаиваться всю свою жизнь. Правда, говорят, что сердце может ошибаться, и оно, порой, действительно ошибается, если только вину за наши собственные ошибки и за наши собственные глупости можно приписать сердцу. Но каждый из нас имеет право на свои ошибки, как бы тяжелы они не были. Ибо без таких ошибок жизнь становиться пресной, скучной и совершенно безрадостной. Да и скучной – тоже.

***

Часть вторая


ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ




                У Олега в кабинете, прямо в левом от двери углу, около большого створчатого окна стоял небольшой журнальный столик с двумя полу креслами. Этот столик предназначался для бесед с теми посетителями, с которыми Олегу, по каким-то особым причинам хотелось познакомиться поближе или надо было познакомиться поближе путем создания некого подобия доверительно интимной обстановки.

                Именно в такой ситуации Олегу и хотелось поговорить с этой женщиной. Поговорить ненавязчиво и откровенно, чтобы хоть чуточку получше узнать ее. И не то, чтобы женщина заинтересовала его, как женщина, и он, так сказать, «положил на нее глаз». Не-ет, совершенно нет. Никаких эротических или сексуальных поползновений у Олега к ней не появилось. Наоборот, возникло сочувствие, сострадание к обиженной жизнью красивой женщине и появилось желание помочь ей, насколько это было в силах Олега.

                Олег открыл дверь кабинета и сказал женщине:
                -- Проходите, пожалуйста…

                Женщина прошла в кабинет и остановилась в нерешительности. Олег тоже прошел в кабинет, закрыл за собой дверь и показал женщине рукой в сторону журнального столика:
                -- Сюда, пожалуйста. Садитесь на любое кресло, глее вам покажется удобно.

                Женщина подошла к столику и осторожно присела на краешек ближнего к ней кресла. Села, выпрямилась и замерла в ожидании, закусив зубами нижнюю губу. Олег сел напротив нее, протянул вперед руку и открыл стоящую на столе красивую шкатулку в стиле палех. Там лежали сигареты. Несколько разнокалиберных пачек в ярких обертках. Олег развернул ее к женщине и спросил:

                -- Курите?

                Женщина отрицательно покачала головой. Тогда Олег взял себе одну пачку, раскрыл ее, достал сигарету и сказал, глядя на нее:

                -- А я с Вашего разрешения закурю. Не могу долго без сигарет.

                Он сунул сигарету в рот, достал из кармана зажигалку, чиркнул ее, поднес трепетное, красновато голубое пламя к кончику сигареты, глубоко затянулся, замер на секунду в недвижности, прикрыв глаза и закинув голову назад от ощущения мгновений кайфа, затем выпустил струю дыма в верх и сказал:
      -- Я Вас слушаю. Рассказывайте.

                -- Видите ли, - сказала женщина, глубоко вздохнув и напрягшись всем телом, словно бросаясь в прорубь, - я пришла к вам, - и тут по ее прошла нервная дрожь, лицо сморщилось, искривилось и женщина заплакала. Она попыталась было сдержать плач, торопливым движение правой руки зажала свой рот, но плач прорвался и тогда она закрыла лицо ладонями обеих рук, согнулась и по настоящему, навзрыд заплакала.

                Олег посмотрел на сидящую перед ним плачущую, покачал головой, вздохнул, затем встал, подошел к небольшому туалетному шкафчику, что стоял около стены, открыл дверцу, достал оттуда полотенце, повернулся, подошел к женщине и тихо сказал:

                -- Возьмите полотенце. Оно чистое. Вытритесь и успокойтесь, пожалуйста. А я подожду. Не беспокойтесь.

                Олег отошел к окну, повернулся спиной к женщине, затянулся сигаретой и стал бездумно смотреть в открывающуюся из окна панораму Москвы.
                Мн-да-а-а, в этом кабинете посетители еще не плакали. Кричать – кричали, ругаться – ругались. Даже до мата дело доходило. Но плакать – не плакали. Эта женщина – первая. Хорошо бы, если и последняя. Что