Неделя прошла, и я последний раз появился в кабинете врача. Она проверила мне зрение, записала данные в мою карточку и отправила меня в военкомат. Я сразу направился к своей старой знакомой, то есть к окулисту. Та внимательно ознакомилась с данными, внесёнными в мою карточку и недовольно покачала головой. После чего поднялась с места.
- Подожди меня здесь, я сейчас вернусь, - с этими словами она вышла из кабинета и подошла к секретарше, сидевшей в холле военкомата.
Дверь в кабинет осталась незакрытой. До секретарского столика было не больше пяти метров. Призывников в это время в холле и коридоре не было, так что я отчётливо слышал всё. Моя знакомая врач говорила по телефону. Не сложно было догадаться, что разговаривает она с врачом больницы, которая проводила атропинизацию.
- Я этого мальчика знаю с четвёртого класса, у него никогда не было такого хорошего зрения, что Вы тут пишите. Он видит с рождения хуже. Зачем Вы это делаете? Ах, Вам приказано! Мне таких приказаний никто не давал, я врач, а не военнообязанная. Согласна. Под свою личную ответственность.
Это были её последние слова. Через несколько секунд не военнообязанная вернулась в кабинет, плотно закрыла за собой дверь, и села на своё место.
- Тебе в больнице написали, что у тебя всего минус два, хотя на самом деле у тебя минус семь с половиной. Оказывается, у неё есть негласный приказ майора, всем писать данные, с которые призывать на службу можно. Потом, в течении двух месяцев, на войсковом приёмнике, врачи отбраковывают новобранцев, у кого зрение плохое. Зато военкомат выполняет план по призывникам. Хорошо, что я тебя веду с десяти лет, и знаю твоё зрение. А тех, кто из района, запросто могут отправить таким образом. Ну, ладно. Последний раз проверяю твои глаза и пишу всё, как есть.
Проверка подтвердила её слова. Минус семь с половиной. Согласно установленным нормативам о призыве на действительную военную службу, я признавался не годным в мирное время, но годным в военное, правда, только к нестроевой.
Получив на руки заключение, я отправился в кабинет главврача. Тот молча прочитал, отложил папку с моим дело в сторону, и сказал, что теперь я свободен.
- А мне справка нужна для работы, что я не прогуливал, а медкомиссию проходил – робко попросил я.
- Справку возьмёте у секретаря – не глядя на меня пробубнил главврач.
Секретарша вписала от руки мою фамилию и инициалы на типографский бланк, уточнила у меня, с какого числа я начал проходить медкомиссию, поставила дату, печать и подпись, после чего выдала мне долгожданную справку. Я попрощался, и ушёл из военкомата, как мне тогда казалось, навсегда.
На следующий день я поехал на работу. Последствия атропинизации ещё сказывались, видел я окружающую меня действительность весьма расплывчато, но до своего цеха добрался без подсказок. Что-что, а память зрительная у меня хорошая.
В цеху меня не сразу узнали. Всё-таки работал я всего две с половиной недели, после чего на две недели исчез. Выданную военкоматом справку рассматривали чуть ли под лупой, а вдруг она поддельная. Оказалось, что у меня не только ещё одна неделя нерабочая впереди, но мне за всё это время полагается оплата труда по среднему. Неделя отдыха полагалась для полного восстановления зрения. Мне сказали, в какую смену мне выходить, на этот раз в утреннюю, и я поехал домой отдыхать, наивно считая, что теперь мне про военный билет никто никогда не напомнит.
Прошло полгода. Наступила весна, а с ней очередной призыв на военную службу. О нём мне напомнил телефонный звонок из военного стола предприятия. Женский голос попросил меня объяснить моё отсутствие на военной службе.
- Так меня же не взяли по медицинским показателям, у меня зрение плохое, - объяснил я сложившуюся ситуацию.
- У нас в столе находится Ваше приписное свидетельство, на нём написано, что Вы годны для прохождения военной службы.
- Так мне это свидетельство выдавали, когда я ещё в школе учился, там даже моё образование стоит девять классов, - пытался образумить я голос.
- Какое у Вас образование не имеет никакого значения, - не унималась девушка на том конце провода, - если Вы годны к строевой службе, значит должны служить.
- Я не годен к военной службе, - начал я повышать голос, - полгода назад, осенью, я проходил медкомиссию, и был признан не годным к службе в мирное время. Только в военное, и то к нестроевой. Справку об этом я приносил.
- У Вас в таком случае на руках должен быть документ о том, что Вы признаны не годным к военной службе.
- Мне выдали только одну справку, и сказали, что это всё.
- Пока Вы не принесёте документ, подтверждающий Ваши слова, Вы считаетесь годным к прохождению службы.
На том разговор и закончился. Я быстро о нём забыл. Впереди было лето, очередные вступительные экзамены. На этот раз я сдал их все. И оценки получил выше, чем год назад. Вот только поступал я не в педагогический институт, а в университет, где конкурс на одно место намного выше. Так что нет ничего удивительного, что я не прошёл по конкурсу. Пришлось остаться работать ещё один год, как минимум.
Военный стол напомнил о себе, как только начался очередной призыв, на этот раз осенний. Разговор получился таким же. Мне говорили, что я должен служить, а я объяснял, что уже год, как освобождён. Никто никого не убедил, но меня это совсем не волновало. Я понимал, что долго в цеху оставаться не смогу. Романтика первого года сменилась тоской и упадком духа второго. Надо было выбираться из этого болота любыми путями. Единственным светлым пятном была высокая заработная плата. Двести восемьдесят рублей для тысяча девятьсот восемьдесят пятого года деньги вполне нормальные. Однако контингент работающих оставлял желать лучшего.
Проработал я ещё один год, прежде чем поступил на подготовительное отделение института. Формальности были соблюдены полностью. Два с половиной года трудового стажа, нормальное зрение, а то, что не служил в армии, никого не волновало. Военный стол предприятия был счастлив донельзя, когда я пришёл забирать своё приписное свидетельство. Звонки от них в нашем цеху раздавались каждые полгода, пока я не уволился в один день. Для поступивших на учёбу было такое специальное разрешение.
До второго курса никто не напоминал мне о существовании военного билета. Только занятия на военной кафедре напомнили мне о нём. На нашем потоке учились четыре парня, включая меня, которые были освобождены от службы в армии. У одного были проблемы с руками, у второго зрение было ещё, чем у меня. Чем страдал четвёртый юноша из нашего квартета, я уже не помню, да это и не важно. Для того, чтобы получить освобождение от занятий на военной кафедре, необходимо было принести военный билет. Пришлось мне снова посетить военкомат.
Он к тому времени переехал в другое здание, так что я не сразу его нашёл. В военкомате внимательно выслушали мою историю, удивлённо взглянули на приписное свидетельство и попросили зайти через три дня.
- Мы найдём Ваше дело, поднимем документы, и, если всё так и есть, как Вы говорите, выдадим Вам военный билет.
Не обманули. Через три дня я получил тот самый документ, о котором мне все уши прожужжали работницы военного стола. Но перед тем, как мне его выдали на руки, военнослужащий поинтересовался, какой у меня размер ноги.
- Сорок шестой – ответил я, - а зачем Вам это знать?
- Чтобы знать, какого размера Вам выдавать сапоги в случае военного положения в стране – разъяснил юноша в погонах и вписал цифру сорок семь в карточку с моей фотографией.
На военной кафедре института мне не задали ни одного вопроса. Просмотрев содержание страниц, и убедившись в том, что я от службы в армии освобождён, меня отпустили на все четыре стороны. Теперь до конца учёбы у меня среда оставалось выходным днём.
После окончания института я сменил множество занятий, устраивался работать в различные организации, открывал своё дело. В девяностые годы никто и нигде ни разу не попросил у меня военный билет. Я уже начал забывать о его существовании, но с наступлением нового века пришлось очередной раз достать билет из стола. В связи с переездом на новую квартиру, необходимо было прописаться на новом месте. А стало быть, сняться с воинского учёта по месту старого жительства.
По доброй традиции военкомат переехал в новое здание. Раньше на этом месте было медицинское учреждение. Когда я учился в шестом классе, мне зашивали там ногу, повреждённую на уроке физкультуры. На входе меня приветливо встретил мужчина в штатском.
- Добрый день! Ваше воинское звание?
- Никакого – уверенно ответил я.
- Неправильно! – радостно поправил меня служивый, - если никакого, то значит рядовой!
Я согласился быть никаким рядовым, лишь бы поскорее сняться с учёта. Нашёл нужную мне комнату, постучался и вошёл. За высокой деревянной перегородкой стояли две девушки, блондинка и брюнетка. Я моментально окрестился их АББА.
- Вы по какому вопросу? – обратилась ко мне блондинка.
- Сняться с учёта. Меняю прописку.
- Понятно. Давайте билет.
Я протянул билет. Блондинка открыла его на нужной странице и удивлённо посмотрела на меня.
- Да Вы же не стоите на учёте? – взмахнула она руками?
- Что значит не стою? – удивился я в ответ – мне же выдали билет, правда три года спустя после призывной медкомиссии.
- Вот, видите, - девушка поднесла раскрытый билет ко мне поближе, - нет штампа постановки на учёт.
Несколько секунд я внимательно смотрел на пустые страницы.
- А что тут должно быть? – более глупого вопроса сложно было себе представить, но для никакого рядового он был к месту.
- Тут должен стоять штамп о постановке на учёт, а на соседней странице я должна поставить штамп о снятии с учёта – доходчиво объяснила мне белокурая работница военкомата.
- А сразу сняться, не вставая на учёт, никак нельзя? – спросил я очередную глупость.
- Нельзя. Сначала надо встать на учёт.
- А как мне вернуться в тот год, когда я проходил медкомиссию? Это же невозможно!
Тут в разговор вмешалась брюнетка. Она открыла калитку в перегородке и попросила меня войти. После чего подвела меня к шкафу, в котором находились длинные узкие ящики. В этих ящиках хранились карточки призывников.
- В одном из этих ящиков есть Ваша карточка. Ищите. Можете взять стул, - с этими словами темноволосая барышня отошла к своему столу, а я принялся перебирать карточки новобранцев.
Поиски своей карточки заняли у меня минут сорок. Внешне карточки походили на те, что рассматривали Глеб Жеглов и Володя Шарапов. Только вместо кличек рядом с фото значились места работы и год окончания школы. Самого себя я узнал не сразу. О том, что когда-то на моём лице находились очки, я давно забыл. Карточка военкомата напомнила мне об этом.
Я вставил ящик на место и вместе с карточкой подошёл к девушкам. Блондинка взяла карточку, убедилась, что это я, только без очков, после чего поставила штамп о постановке на учёт, от руки вписав дату прохождения призывной комиссии. Потом в соседнюю клетку поставила штамп о снятии с учёта, написав действующую дату. После чего протянула билет мне.
- Не понимаю, как Вы жили всё это время без постановки на учёт – таким словами попрощалась со мной брюнетка.
Я вышел из кабинета и задумался. Действительно, как же я жил без
