Необычные мысли посещали Меланфия часто, если не сказать всегда. Глядя на разгневанного начальника, вместо лица он представлял совсем другую часть тела; в забитом людьми транспорте вдруг одолевали мысли о лишних ногах; перед сном же думалось обо всем, начиная с производства ведер, где он когда-то был начальником цеха и заканчивая сопровождавшимся вечными скандалами разводом соседей. Диапазон дум был широк и, если бы он мог сравнить свои с чужими, то понял бы, что его мыслительный процесс значительно отличается от того, чем забиты окружающие его повсюду головы. Но Меланфий этого не знал и продолжал думать на всякие странные темы: о тайнах Вселенной, порой сомневаясь в Большом взрыве, а иногда признавая, размышлял об исчезнувших цивилизациях, с сожалением отмечая, что жизнь была бы совсем иной, не случись уничтоживших первых людей катастроф, вспоминал школьные годы. Правда, это были не лучшие воспоминания, но как управлять тем, над чем ты не властен и Меланфий не противился, успокаивая себя, что наука еще не в состоянии ответить на все мучающие его вопросы, так что это проблема ученых, а не его.
Особенно чудные мысли приходили во время занятий сексом с многолетней партнершей Оленькой, навещавшей Меланфия строго два раза в неделю. Сам факт присутствия мысли в такой ответственный момент отраден, ибо официальная статистика тщательно скрывала данные о проценте безмозглого населения, что говорило, скорее, о плачевном состоянии дел, чем о какой-то стратегической тайне и Меланфий в этом смысле очень выгодно отличался от среднестатичного гражданина. Но все это было бы хорошо, не будь его мысли настолько странными, а самого не тревожило смутное чувство чего-то неумолимо, неотвратимо приближающегося, крайне остро ощущаемое именно во время любовных утех.
Ну, вот о чем в этот момент обычно думает мужчина? Не до, когда слегка тревожит факт возможного конфузия из-за вчерашней гулянки или например, когда нет уверенности, что расстегнув на желанной бюстгальтер, им же не получишь по физиономии, а вот когда уже прям эт самое? Правильно: о машине, припаркованной не в том месте, о купленных билетах на футбол, о стоматологе, к которому никак не дошел! Одни вспоминают бывших любовниц и себя, пусть и не альфа, но тоже самца, другие о неоплаченной коммуналке, кого-то, не к ночи будь сказано, внезапно одолевает нездоровая решимость побороть свою лень и завтра же пойти в зал, потому что брюхо мешает и вообще не эстетично, но это большая редкость. Обычный мужчина совсем не Юлий Цезарь и не умеет одновременно читать, диктовать и слушать, а может делать что-то одно, если конечно хочет, чтобы хоть это получилось. Природа, ничего тут не попишешь…
Меланфий был совсем не таким и мысли его, как уже сказано, тоже были необычны. Он никогда не думал о вещах практичных, возможно, находя это не совсем романтичным в такую минуту, не вспоминал других женщин, считая это пошлым и не старался попасть в ритм негромко играющей музыки, чтобы не чувствовать себя заводной обезьянкой. Темы его мыслей были куда разнообразнее.
Целуя партнершу, он думал о своем имени, всякий раз удивляясь выбору родителей, как-то не подумавших, что сочетание Меланфий Гермогенович звучит странно, если не сказать, очень. Справедливости ради надо отметить, если бы вместо отчества в паспорт вписывали матчество, его бы звали еще диковиннее – Меланфий Мнемозинович, что, разумеется, нисколько не отменяло удивительную недальновидность родителей. После этого мысли плавно переключались на предков, которым тоже пришлось хлебнуть в детстве из-за имен. С другой стороны, необычность имен и послужила причиной встречи Гермогена и Мнемозины, результатом которой явился Меланфий Гермогенович Добробаба, холостяк 44-х лет, с отремонтированной однушкой в Одинцово и твердым намерением поехать в отпуск следующей зимой куда-нибудь в Африку…
Случались в эти напряженные минуты и думы о доисторических животных. Потея от усердия, Меланфий пытался понять, сложно ли реконструировать никем не виданных животных, кости которых пропали из этого мира навсегда. Слово «навсегда» навевало печаль, напоминая о бренности жизни, и он незаметно переключался на внутренний монолог, обсуждая с самим собой давний концерт Майкла Джексона, на котором не было самого певца, по необъяснимой ассоциации вспоминая украденную в банке авторучку и чувствуя вновь всколыхнувшуюся по поводу камер тревогу. Голоса твердили одно, подсознание молча возражало и занятому сексом Меланфию приходилось ждать, пока они выговорятся, что, впрочем, ничуть не мешало досадовать по поводу отколовшийся в ванной плитки, вспоминая, остался ли запас, чтобы заменить портящий вид скол.
Бывали мысли о скоротечности времени - Меланфий в деталях представлял, что сделал бы, окажись у него машина времени или волшебный эликсир бессмертия, что возбуждало не хуже испробованного как-то в юности конского возбудителя, от которого разве что конем не ржал. Фантазии уносили Меланфия в реальности, куда был закрыт вход для всех, кроме него. Но так было раньше, а в последнее время его разум все чаще возвращался к вопросу, ответ на который он мучительно пытался найти во время секса, и переставал искать, лишь закончив с этим делом. Это были очень тревожные мысли, в чем-то даже опасные и неудивительно, что все остальное время он старался не вспоминать о них, пока, наконец, не уловил эту самую связь. Объяснений или хотя бы версий, почему это с ним происходит, не было, но вывод напрашивался сам – с сексом пора заканчивать, иначе все может зайти слишком далеко…
С некоторых пор в его голове засела идея, что каждый половой акт укорачивает жизнь но, что еще хуже, он не знал, какая именно капля станет последней, опустошив стакан его жизни. Мысль о трещине в стакане, казавшаяся поначалу забавной, со временем стала доминировать над остальными, пугая Меланфия до ужаса. Он понимал, что это бред, люди живут дольше, чем могут заниматься сексом, взять хотя бы японцев или горцев, но чем сильнее он пытался убедить себя в этом, тем ярче проявлялась картинка хрупкого стекла, с трудом выдерживающего ярость бушующего вокруг него мира.
Против воли Меланфий вспоминал известных людей, умерших от любви, пугаясь количеству примеров, по какой-то причине удержавшихся в его голове. На память приходили любвеобильные Соломон, Генрих VI, Людовик XIV, Калигула, Маяковский, Распутин и прочие Дон Хуаны, а все та же память подсказывала, что все они плохо кончили. Он пытался заглушить внутренние голоса, но голоса продолжали истязать именами Берии, Есенина, Джимми Хендрикса, Пушкина. Подсознание, как обычно, молча возражало, мол, не все умерли именно от женщин, но какое это имело значение, если ушли-то намного раньше срока?
Старик конфузий случался все чаще и многолетняя партнерша Оленька, пытавшаяся поначалу помочь, уже начинала подтрунивать, но Меланфий не думал о потере мужского достоинства, тщательно подсчитывая, сколько раз у него в жизни был секс. Сложность заключалась в том, что было совершенно непонятно, как тут вообще считать – по дням, женщинам или еще как-то и где тот предел, за которым его ждет бесконечная, безжизненная пустота. Это нервировало, жизнь становилось невыносима, что отражалось практически во всех аспектах, пока не пришло решение. Не самое лучшее, Меланфий признавал это, становясь на сторону молчаливого подсознания, но другого он не видел и, за неимением иной альтернативы, он попросту перестал общаться с женщинами, уволил насмехавшуюся над ним Оленьку, дав себе зарок – никогда, ни при каких обстоятельствах не вступать в интимную связь! Ни с кем! Ни при каких! Нигде и ни за что!
Это было непросто и Меланфию пришлось разработать целую систему противодействий чарам и позывам неумолимых инстинктов. Он упорно не смотрел на мини-юбки, не заглядывал в глубокие декольте, обходя соблазны дальней дорогой и утешаясь, что ему ничто не грозит, пока он держится. Воздержанность угнетала и без того слабую психику, но он научился обманывать себя, представляя, что воздержанность это хорошо, что он не идиот, а ждет такую женщину, ради которой не жалко будет и умереть, особенно в ее объятиях. При этом перед глазами то и дело возникало чье-то смутно различимое лицо, смазанные черты которого казались одновременно знакомыми и чужими, а в памяти мелькали давно забытые имена. Это была странная игра, в которой не было ни победителей, ни проигравших, но она позволяла ему не нарушать выработанный порядок…
Как ни странно, но система дала результат. Довольно скоро Меланфий почувствовал, как в нем что-то меняется, а богатое воображение рисовало радостную картину наполнения воображаемого стакана жизни. Тягуче, медленно, но стакан наполнялся, и стенки его уже не были беззащитны. Живущие своей жизнью голоса сопротивлялись, кричали, что он все равно умрет, не от этого, так от рака или его собьет машина или застрелят при попытке к бегству (последнее почему-то казалось наиболее возможным), но с каждым днем крики становились тише и все громче раздавался торжественный гимн живому, частью которого Меланфий ощущал себя, как никогда. Было так чудесно просыпаться с мыслями о том, что сегодня он точно не умрет, ибо ничто на свете не могло заставить его изменить свое решение и так же прекрасно засыпалось с уверенностью, что завтра будет ровно то же самое. Забота о здоровье стало для него главным при выборе чего угодно – начиная с продуктов и заканчивая телепрограммами, из которых он выбирал лишь те, в которых не мелькали крикливые, разодетые, или упаси, полураздетые люди.
Неизвестно, сколько бы еще он пребывал в эйфории, если бы не случайная встреча с женщиной, в которую Меланфий был когда-то влюблен. Прошло много лет, но Лиза была все так же прекрасна, а ее огромные васильковые глаза казались даже больше, чем в пору румяной юности. Его бросило в жар, сменившийся ледяным холодом, перед глазами вспыхивало и темнело, а в уши лился волшебный звон ее голоса, в котором по-прежнему были слышны колокольчики, которые не могли заглушить страшного стеклянного треска стакана, не рассчитанные на такие перепады. Он мялся, переступая с ноги на ногу, боролся, как мог и, мгновение-другое даже казалось, что стакан не треснет…
Лиза удивлялась, что он тоже живет в Одинцово, как и она, переехав сюда после развода. Наверняка они ходили по одним улицам, посещали те же заведения, может даже с разницей в несколько минут, а встретились вот только сейчас! Странная штука жизнь, правда? Странная, непредсказуемая и забавная!
Она весело щебетала о своей жизни, надоевшей работе, а он еле справлялся с давящим все сильнее искушением. Лиза говорила, как хорошо он выглядит, а голоса подло шептали о кризисном возрасте. Она брала его за руку, но память услужливо подбрасывала картины юношеских страданий, когда он не смел и приблизиться к ней. Лиза живо делилась впечатлениями поездок по всему миру, Меланфий же думал о холостяцкой однушке, в которой так тоскливо проводить зимний отпуск. Она весело рассказывала о неудачном замужестве, спрашивала, как он, не женился ли, он отвечал, что не довелось, тщетно пытаясь заткнуть пошлые
