К ничейному саду прилепились три дружка: обшарпанное зданьице клуба, дощатый щелястый туалет с глазками и крохотный ящик под клубный двигатель. Несколько дней в неделю ближе к вечеру у клуба появлялись толстые фигуры и начинали суетиться. Грюкали двери всех троих сооружений, звякала неосторожная канистра, екал, глотая солярку, ненасытный бачок. Фигуры в одинаковых ватниках, отпихивая друг друга, сопя и ворча, пытались завести двигатель. Мотор чихал, откашливался бессчетное количество раз, но не заводился. Колдующим над мотором результат их хлопот был известен - двигатель они не заведут. Немного позже подойдут к клубу знающие мужики с фермы и бесцеремонно отстранят пропитанной в солярке рукой - лопатой наших напрасных тружеников. Покопавшись минуту-другую в нутре мотора, похлопав по его запотевшим от солярки бокам, цикнут сквозь зубы, пробормочут: ну что, крути! Вращается ручка, чих двигателя убыстряется и через мгновения над садом поднимается стая заспанных ворон. Вороны с ленцой вкрутятся в сумрачный воздух, сориентируются и улетят на ночлег в ближайший лесок. Разве поспишь рядом с выплясывающим бесконечную чечетку слабо закрепленным на своем основании клубным движком. Фигуры в ватниках переходят в здание побольше - клуб и вновь начинается сизифов труд - наладка киноаппаратуры. Многолетняя работа киномеханиками для фигур, которые именовались супругами Громовыми, увы, пролетела даром. Они научились легко справляться с замками на дверях. Они сноровисто, автоматически отрывали билеты с клубка, повешенного на шею за резинку от трусов. Не составляло для них труда изгонять мокрой тряпкой семечковую шелуху за двери клуба. Они профессионально выискивали и вышвыривали «зайчиков», протекавших в культурное заведение словно водичка. Все остальные сведения, связанные с клубной техникой, благополучно миновали их головы, уходя в землю, как молния по громоотводу. Не зря их фамилия была - Громовы. Мальчишек в те годы в наших деревнях было сотни и почти все отлично умели «крутить» кино. От десятилетних и за двадцать скапливались у дверей кинобудки задолго до сеанса и с волнением ждали снисходительного мановения «громовского» пальца. Громовы не имели любимчиков, не хотели налаживать длительных отношений, выбирали для работы с киноаппаратурой случайных счастливчиков. Индийская киношная тема до курских деревень в то время еще не доплелась: своих индий хватало. Правда, кипевшие страсти в основном были замешаны на работе. Семейная ситуация у всей деревни была совершенно одинаковой: все девки поголовно были девственницами, а бабы жили в ожидании очередного ребенка. Если один раз ,за много лет, с какой ни будь непутевой девкой случалась беда, она, девка то есть, сникала из деревни незаметно, как лужа с дороги, пригретая солнцем. И лишь ее мать, смущенно прикрывая рот уголком фартука, бубнила воспрошавщим заезженную фразу: поехала навестить городскую тетку. Через энное количество лет, испарившаяся, возникала у своего родного дома, сверкая невиданными украшениями на шее и синяком под левым глазом. Любопытные соседки охотно соглашались, что и то и другое было связано с большой любовью. Потом, ближе к вечеру, с неслышимого за лесами поезда появлялся добрый молодец в белом большом картузе и к утру от беглянки вновь не оставалось следа. Мать лишь разводила руками, говоря новую фразу: а кто их поймет, нынешних. Эти девичьи конфузы были редкими, пересуды стихали, как круги в колодце, и семейная жизнь односельчан вновь выравнивалась. На этом индийская тема исчерпывалась. А вот вокруг совместной работы разворачивались не только яростные дискуссии, но и форменные мордобои. Колхозные победы и беды, крепко взявшись за руки, кружили вокруг деревни. Они плясали по полям под рык тракторов и комбайнов. Они наваливались на мокрые от пота тела на пыльных токах, выныривая из хрустких пшеничных струй. Свершения и поражения не чурались пахучих коровников и свинарников, находя своих героев среди крутых коровьих рогов и ласковых кормящих свинок. Колхозная работа доставала своих пленников даже во сне, заставляя повторно выплясывать дневной трудовой танец. В дни праздников наши мужики о политике не говорили: некогда было. Бутылку откроют, а оттуда выпрыгивали гектары, тонны, лопнувшие троса, стога и прочие запчасти побед и поражений. Выведенные мелом цифры на изъеденной дождями доске, торчащей пугалом на полевом стане, поднимали и рушили настроение больше, чем болезнь долгожданной тещи в соседнем селе. И все они, эти самые громкие и не очень итоги стекались в наш любимый клуб во время частых, очумело бурных собраний. Клуб в такие вечера утрамбовывался под перевесло, недостающие скамейки и табуретки собирались из окрестных хат. Многие, запаздывая, предусмотрительно захватывали себе сидушку из дома. Это был людской ночной муравейник. Кричали хором, кричали до синевы на лбах, кричали до последних петухов. Бабы, сбегав подоить и выгнать в стадо коров, запыханные, врывались в распахнутую дымом дверь, сходу вопили именно то, что от них и хотели услышать. Удавившийся криком и дымом председатель своих подчиненных с собрания буквально разгонял, грозя непроставленными палочками в замусоленных тетрадках учетчика. Но зато все решения, умные и не очень, принимались только коллективно и за ошибки журить было некого, кроме себя, любимого. Сразу возникал вопрос: а где ж ты был, а почему так слабо кричал? Клуб страдал и переживал не меньше колхозников, но виду не показывал. Серьезным он был заведением. В это заведение вы вместе со мною сейчас и заходите. Помещение с сотней добротных тяжелющих скамеек, емких и удобных для тел любых размеров. Две круглые черного цвета печки от пола до потолка по дальним от сцены углам, топившиеся почти круглосуточно теми же Громовыми. Высокая, объемистая сцена с расщелинами меж половых досок, накинувшая на себя подобие бухарских ковров столетней свежести. Тяжелый пыльный занавес темнокрасного цвета глубокими извивами стекавший в сторону беленых стен. Высокие потолки с нависшими над зрителем балками. Гулкий пустой зал с одиноким писком залетного комарика в свободное от мероприятий время.. Этот же зал, только набитый под завязку перекатами гомона и дыма вечером и в праздничные дни. И мы, мальчишки, привязанные накрепко к клубу порою крепче, чем к отчему дому. Мы одинаково любили редкие концерты и частые собрания, трехдневные кино и поздние танцульки по выходным. Клубное крыльцо было местом мальчишеских игр, юношеских свиданий и старушечьих посиделок. В любое время года, в любую погоду доски-сороковки заветного крылечка полировались нашими штанишками до блеска. Дубоватые Громовы, лишнего шага никогда не делающие, ради денежной выручки не чурались новейшей, по тем временам, рекламы. Включенный электрический фонарь на высоком шесте, извещающий всему селу об открывшемся клубе. Страшнющие самодельные плакаты с пикасовскими сюжетами фильмов, искажающие истину настолько, что все мчались смотреть новое захватывающее кино. Так, о прибытии из соседнего села коробок с «Чапаевым» извещал пучеглазый белый генерал, с широко раззявленным ртом, откуда строчил ливнем пуль покореженный пулемет. Громов не был художником, не был чертежником, ненавидел буквы, большие и маленькие, рисовал так, что все, видя его художества, втягивали голову в плечи. Однако огромные панно, накарябанные им, и развешанные везде, вплоть до кладбища, научились разбирать и понимать. Названия фильмов из-за хромой грамотности он писать опасался и нам приходилось о содержании кино лишь догадываться. К тому же Громовы часто пускали злонамеренный слух о невероятно хорошем фильме, по счастливой случайности заблудившемся в наших краях, о любви, приключениях, и со счастливым концом. Слух разлетался по улицам, вползал в дома, фермы и классы. Мы знали, что это ложь, что кино вновь будет старым, истерзанным, потерявшим свои метры по многочисленным сельским кинобудкам. Но мечты о хорошем, надежды на лучшее, желание нового влекло нас и мы неслись в клуб, опережая свои собственные ноги. И очень часто разочаровывались. Второй удар под самую ложечку нам наносила цена билетов. Она, эта самая цена, была поразительно крохотной, всего 20 копеек. Маленькой, но не для нас, деревенских мальчишек. Наши уцелевшие в войне родители, а у большинства из мальчишек и девчонок - бабушки, получали за палочки (трудодни) натуральные продукты в конце уборки урожая. В их карманах можно было отыскать коржик, кусок сахара, обрывок веревки, брусок для заточки тяпок, да много чего, крайне нужного в деревне. Все, кроме звякающей мелочи. А если уж наши родители не носили в карманах денежку, то нам - ребятам, она могла лишь присниться. Возможности заработать на кино были, но слишком многотрудные и хлопотливые. Например, за 50 копеек нужно было весь светлый период дня пасти сельское стадо коров. Этот подвиг разрешали совершать не каждому из мальчишек, о девчонках мы вовсе умалчиваем. Но кино мы смотрели! Перед сеансом Громовы с рулоном билетов в руках вламывались в зал, закрывали на засов тяжелую дверь, обилечивали зрителей. Затем, заперев вход амбарным замком, уходили в будку и с помощью благодарных помощников начинали крутить новое старое кино. И тут наступала наша пора. Разобранный умелыми руками кусок фундамента с тыльной стороны клуба, замаскированный расфуфыристым от щедрых дождей лопухом, открывал солидную брешь в стене клуба. Эта прореха уже давно пропустила штук двенадцать-пятнадцать мальчишек и девчонок под высокую дощатую сцену. Скопившись в толстенном вековом слое пыли, стараясь не шевелиться и поменьше дышать, мы с сердечным грохотом в груди ждали начала сеанса. От отверстий в кинобудке к экрану протягивался квадратный луч, в зале клуба вспыхивали и погасали отблески от экрана и мы ... выползали! Под сцену вела маленькая хлипенькая дверца: а вдруг у спектаклевой принцессы с лебединой шеи соскользнут фамильные бриллианты и канут в широкую сценарную щель. Вот в эту дверцу мы и выбирались, расползаясь муравьями по рядам лавок, прячась за коленками и сапогами взрослых. Осмелев понемногу, высовывали головы и наконец-то впивались глазами в экран, надеясь не разочароваться в обещанном Громовыми сказочно интересном киношном действе. И так тянулось много лет. Не выдавали наш секрет мы сами, не стремились сделать подлость в наше адрес взрослые. Мы подрастали, в кармане появлялись тщедушные денежки, но им находилось более грамотное применение. Дылдоватые старшеклассники, уже еле втискивающие свои окрепшие телеса в фундаментную дырку, не стеснялись лежать в пыли вместе с первоклассниками в ожидании встречи с прекрасным и вечным. Бывали порой и разоблачения. Громовы внезапно прерывали показ очередного шедевра, врывались в зал и начинали рьяно проверять билеты. В этом не было необходимости: Громовы всех знали в лицо, помнили каждого, особенно тех, кому билеты не продавали. Но у нас был запасной выход, даже два - широченные окна, выходящие в старый сад. Заранее приоткрытые, они верно ждали нас в минуту опасности и хлопая ставнями, провожали в спасательный
