Эд и Шут знает кто. Двенадцатая глава.

Эд и Шут знает кто

Повесть

Глава двенадцатая

Человек, встретившийся мне у будки, на первый взгляд походил на обычного калеку и донельзя отощавшего старикашку. И если бы я сразу как следует не рассмотрел его лица, то вполне мог принять и за бомжа. Но от него не воняло, несмотря на мешком повисшие на нём заношенные, застиранные, впрочем, везде аккуратно залатанные почти лохмотья, в которые он был одет, вероятно, как минимум последние лет тридцать. И палки, на которые он опирался, скорей всего когда-то были куплены отнюдь не в спортивном магазине. Да пусть бы и лыжные – в наше время и олигарха можно встретить на улице чуть ли не с лыжными палками.

И хотя по лицу же его нетрудно было составить мнение о смысле жизни, которому он посвятил эти тридцать как минимум лет, при желании угадывалось и что-то большее, не утраченное десятилетиями обильных возлияний. Лицо его было чисто выбрито, а редкие, изъеденные сединой, серые волосы на голове кое-как, но достаточно ровно, подстрижены и тщательно прилизаны. Вообще, лицо казалось каким-то интеллигентным, где в полуслепых глазах ещё не потух огонёк интереса к жизни, чем отчасти и отличается, по-моему, самый захудалый интеллигент от самого порядочного быдла. Например, я понял, что такой не будет копаться в мусорных контейнерах, чтобы, там, прикид свой обновить или поискать, чем бы набить свой желудок. Наоборот, он всегда будет довольствоваться тем, что имеет, и никогда не позволит себе переступить через другого в поисках лучшей доли. Видел я таких, но, признаться, немного недопонимаю – к примеру, почему бы не поносить и чужого, если оно доступно и по плечу? Но нет – они будут жрать и носить только то, к чему прикипели, и ни за что не позарятся на чужое.

И даже во всём его непрестанно и неизлечимо трясущемся теле, может быть, интуитивно, но всё-таки можно было заметить те трепетные движения, характерные для человека до самозабвения отзывчивого. То есть как я, например, привык первым здороваться, так для него ничего бы не стоило первым сделать шаг навстречу. И не для того только, чтобы поплакаться в жилетку, а просто выслушать и попытаться понять.

***

Как я и угадал, мужик оказался бывшим художником, хотя, наверное, и в этом деле бывших не бывает. Правда в его облике совершенно отсутствовало что-то от столь излюбленного некоторыми его собратьями иконообразного стиля – в виде, там, бородки или распущенных власов, – что обычно даже лицу самого из разнесчастных по-жизни творцов с начисто вычерпанной творческой силой способно придать оттенок некоторой одухотворённости. Скорей я сам больше смахивал на этакого художника со своими сальными космами и по меньшей мере неделю не бритым подбородком, ибо волосы мои так же мягки и податливы всяческой грязи, как мой характер, а обзавестись когда-нибудь бородой я, помнится, мечтал ещё в юности.

Впрочем, вероятней всего, он и представился художником, а мне всего лишь показалось, будто я о чём-то там догадался.

***

Из разговора с ним я понял, что бедолага заблудился, несмотря на то, что жил, по моим меркам, совсем неподалёку и знал эти места как свои пять пальцев. Но это вполне объяснялось тем, что, по его утверждению, он чуть ли не на ногах перенёс инсульт, что, в общем-то, и подтверждалось его невнятной речью и тем, с каким затруднением ему удавалось произносить слова.

И, пожалуй, я сам напросился ему в провожатые, надеясь услышать хоть какие-то ответы на накопившиеся у меня вопросы.

С немалым трудом мы перешли, ступая по скользким, неудобным ступенькам, через железный мостик над трубами теплопровода. Но куда труднее было миновать небольшой, мрачноватый кусок лесополосы по одной из тропок, заваленных буреломом. Далее виднелись рельсы, ведущие к заводу, почти впритык примыкавшему к едва заметному за чуть ли не вековыми деревьями рядку бревенчатых, почерневших от времени, двухэтажек. Эти бараки некогда принадлежали довольно крупному, в своё время, машиностроительному предприятию и предназначались для временного проживания рабочих. Из-за деревьев выглядывали шиферные крыши, поросшие зеленым мхом. Мой спутник предположил, будто потому и оставили деревья, что за ними проходила федеральная трасса. Чтобы, типа, оттуда, да и отсюда, были видны только они, и не слишком бросались в глаза позабытые богом лачуги. А так, всё это вместе взятое в уже давно канувшем в лету прошлом являлось детищем и собственностью государства. Тогда-то и кипела, и бурлила вовсю здесь жизнь. Теперь же всё куда-то унеслось, и разметалось во времени множество безвозвратно ушедших в небытие людских судеб. И маленькой тщедушной частичкой того былого ещё пока теплилась жизнь в беспомощном тельце этого старикашки с изломанной судьбой, о котором я уже подумал было, что вряд ли смогу доволочь его живым до его чудом сохранившейся халупы.

***

По пути он поведал о том, что в тот день ходил за пенсией. Вообще-то ему должны были приносить её домой, но, как оказалось, давно перестали, почитай с тех времён, когда вся улочка, на которой он жил, вместе с сохранившимися домами каким-то образом вновь стала принадлежностью некогда приватизированного одним местным воротилой завода. Однако вряд ли то означало, что дома, непонятно как выйдя из-под опеки государства, действительно перешли в собственность этого ни больше ни меньше бандита, а всего лишь по неким хранившимся где-то бумагам считалось, по старой памяти, будто они были приписаны к заводу. Но, собственно, уже и завода, как такового, не существовало. И довольно долго стояли бесхозными здания. Да и новый хозяин куда-то запропастился. И даже ходили слухи, что его давно закопали. Грешили, конечно, на тот пустырь с буреломом, что между железной дорогой и теплотрассой, ибо то место пользовалось дурной славой, потому как туда частенько съезжалась на стрелки вся тамошняя братва, так что до сих пор поговаривают о неупокоенных душах, якобы и доселе являющихся жильцам окрестных домов, особенно в недавно построенной многоэтажке. Ну и завод теперь – много лет уже не завод, а переделанный из него автоцентр с новыми хозяевами и совершенно иными порядками.

Ещё художник рассказал про пожары, имевшие место вскоре после злосчастной приватизации. Сначала поджигали сараи, но затем методично принялись за дома. И про то, как жили, словно на вулкане.

Когда же начали действовать государственные программы по расселению ветхого жилья, их дома, похоже, не подпали под эти программы. Вот так с тех пор и доживают. Кто-то из оставшихся без жилья взамен так ничего и не получили, ибо не смогли за себя постоять, да и неоткуда им было ждать помощи. Конечно, некоторые и сами были виноваты, что превратились в бомжей.

Однако квартплата продолжала расти. Значит и дома где-то числились. Но где – сие науке неизвестно.

С тех же пор, как сгорела половина дома, в котором продолжал доселе жить художник, он перестал платить за квартиру, потому что дом считался в аварийном состоянии, а ремонтом так никто и не озаботился. Да и коммуналка постепенно почти сравнялась с размером его минимальной пенсии. Лишь благодаря усилиям активной соседки из сохранившегося крыла постепенно были восстановлены системы водо и газоснабжения, отопления и канализации.

Об этом мы говорили, преодолевая все препятствия, пока он предавался воспоминаниям, а я, напряжённо вслушиваясь в его малопонятные речи, всё же старался найти в них хоть что-то для меня интересное. И, наконец, перебрались через железнодорожную ветку.

***

Вдруг из моего кармана зазвонил телефон. Я сначала удивился, но тотчас меня осенило, что коли я остался при костюме, купленном не в том, в каком повелено было, салоне, то и халявный гаджет мог остаться в моём распоряжении. «С паршивой овцы хоть клок шерсти», – подумал я, трепеща от своей догадки. Вот только мелодия показалась странной. Но лишь вытащив из пиджака мобилу, я понял причину возникшего недоумения. И скорей обрадовался, нежели разочаровался. Это был чёртов дедов мобильник – его доисторическая «Моторола»! Ума не приложу, откуда он взялся! И я ответил:

– Слушаю!

– Как поживаешь, Эдуард! – послышался грубоватый женский голос.

– И тебе не хворать!.. А кто это?

– Ну во даёт! – изумлённо прокричала женщина. – Что мне прикажешь делать с твоей «трудовой»?

– В смысле? – не понял я юмора.

– Ладно! Хорош придуриваться! Ты будешь работать или нет? Надеюсь, не бухой?

– Объясните, пожалуйста, кто вы?.. Не, я не бухой! – я, кажется, понял, что могли позвонить из магазина, где мы подрабатывали с Шу́том. – Это продуктовый магазин?

– Нет, доставка пиццы!.. Кончай прикалываться!.. Короче, приходи, если и правда не бухой!.. Всё, конец связи.

– Слушай, друг, – обратился я к провожатому. – Ты случаем не в курсе, есть ли тут продовольственный магазин?

– Я пы-провожу, – уверенно закивал мой спутник. – Их, вы-вообще, ды-два. Но… Но я знаю, кы-какой ты-тебе нужен. Я сам… ты-туда… направляюсь.

– И откуда знаешь?

– Я пы-почти сы-слепой, но не гы-глухой. Я… Я… узнал гы-голос Ты-таньки.

– Ну, ладно. Веди, стало быть.

Однако вопрос – кому кого вести!

***

Каждый месяц бедолага-художник посвящал целый день тому, чтобы доковылять до многоэтажки, где размещалось почтовое отделение, с боем получить свои законные крохи, затем почти доползти до магазинчика, а к вечеру отпраздновать удачно завершившийся месяц жизни. В прочие же дни, после того, как заканчивались деньги, он перебивался по мере своих способностей.

– Хы-хорошо ещё мы-мама не дожила до этакой ны-нищеты.

Дело в том, что он ухаживал за бесчувственной матерью более десяти лет. Ежедневно стирал бельё в корыте. И, наверное, как и я, мечтал о стиральной машине.

И признался, что был женат. Но почему ему пришлось расстаться с женой и ребёнком, я уже не стал спрашивать.

***

В магазинчике я столкнулся ещё с одним недоумением. Оказывается там ни сном ни духом не знали о существовании деда. Причём меня признали и даже обрадовали, что я у них там чуть ли не трудоустроен. На вопросы же мои про доброго директора Татьяну, лампочки да моющие средства жирная Танька за прилавком лишь грубо рассмеялась, сказав, что такая добрая она там одна, что всем остальным, включая меня, и вообще там не место, не преминув напомнить, что магазин продуктовый и что милостыни она не подаёт.

И мне ничего не оставалось делать, как дождаться, когда художник отоварится и, видимо, по сложившейся уже привычке охотно обменяется с продавщицей парой-тройкой не слишком интеллигентных фраз по поводу качества и особенно цены приобретённого им у неё товара.

Вдогонку Танька швырнула в меня неизвестно как попавшим к ней моим документом, при этом с удовольствием высказав, похоже, накрепко сложившееся у неё мнение обо мне и моём собутыльнике.

Подобрав Трудовую книжку, я машинально засунул её во внутренний карман пиджака и нащупав остальные свои документы, помянул не лишённой благодарности мыслью злополучного Жорика.

***

Наконец мы добрались до полусгоревшего дома. В отличие от внешнего вида художника, его квартира на первом этаже выглядела весьма далёкой от совершенства по части чистоты, порядка и, что главное, нестерпимого запаха, по всей