Утром 11 июня 1940 года Федор проснулся до рассвета и еще долго лежал с закрытыми глазами. Он задумался о том, что необходимо будет сделать в течение дня. Обычные рутинные дела по хозяйству. А также о том, что сегодня желательно было бы посетить наконец Валлетту после месячного отсутствия там. Просмотреть свежие газеты на английском и французском языках, обязательно зайти в знакомые букинистические лавки, порыться в книжных развалах и купить несколько книг. Особенно после того, как он почти неделю не выходил даже из собственного дома…
Он вспомнил, что во Флориане и Валлетте несколько раз натыкался на русскую классику, изданную в России еще до Гражданской войны, и в первые мгновения не мог понять, на каком языке написаны книги. Настолько непривычен был письменный русский на Мальте. Тем не менее именно на Мальте Федор нашел несколько сборников Пушкина, Гоголя и Лермонтова и еще нескольких авторов XIX века, о которых раньше ничего не знал и которых прочитал с не меньшим удовольствием, наслаждаясь родным малоупотребляемым и уже стирающимся из памяти языком.
Там же Федор скупал почти все, что мог найти на французском. И уже дома, в Меллихе, вечерами неспешно и вслух читал все подряд, сидя перед открытым окном за привычными чашкой кофе или стаканом терпкого мальтийского вина.
Дома он самостоятельно сделал книжные полки из струганных сосновых досок и заботливо составлял на них все, что прочитал уже на трех знакомых языках…
Мысль о магазинчиках, заполненных книгами, и книжных развалах на мгновение вызвала у Федора улыбку. Он вдруг вспомниллицо Франса Веллы, когда тот случайно встретил Федора недалеко от автобусной остановки в центре Меллихи и увидел, что именно Федор привез из Валлетты. Франс удивленно и недоверчиво
покачал головой, не понимая, как можно тратить столько денег на книги, да еще и читать их в таком количестве. Воспоминание об удивлении на лице Веллы часто посещало Федора, и каждый раз вызывало неподдельную улыбку.
Мысли свободно бродили в голове, перемешанные с ночными размытыми образами. Он улыбнулся обыденности и спокойствию прожитых лет на Мальте, сравнив их с годами нестабильности и подсознательных страхов в Легионе. В конце концов он укрылся простыней с головой и тихо помолился, благодаря Господа за еще один подаренный ему день жизни.
Молитвы Федора давно уже стали невообразимой смесью русских и французских слов. Но когда он задумывался об этом, всегда ловил себя на том, что начинает непроизвольно улыбаться. И сразу в голове возникает образ отца Василия из церковно-приходской школы, и его слова о том, что молиться нужно прежде всего сердцем.
Федор вздохнул, вспомнив о родном селе и уже затерянных в глубинах памяти жене и детях. Мысль о них часто посещала его, но уже давно она не несла в себе никакой ностальгии. Он вспоминал о семье, оставленной в России, как о чем-то недостижимом, что больше не требует ни переживаний, ни затрат душевных сил.
Вслед за мыслью о семье, как всегда, вспомнился Огюст. Мысли и образы, связанные с ним, уже многие годы были для Федора обобщенно-абстрактными. Словно отдельные кадры, вырванные из общей картины. Боль первых месяцев после смерти друга сейчас уже не была такой яркой. Но каждый раз при мысли об Огюсте словно что-то переворачивалось в душе у Федора, и каждый раз он заново переживал потерю единственного друга.
Федор хотел было подняться, но воспоминание об Огюсте задержало его. Он еще раз с головой укрылся простыней и, осторожно выбирая слова, помолился о душе Огюста и следом за этим, словно доказывая самому себе, что он еще помнит о них, помолился о своих детях и своей жене. Были ли они еще живы и здоровы, жили ли до сих пор в Цуцепах, он не знал, но надеялся, что молитва его будет услышана, и Господь подарит хотя бы день спокойствия и мира его семье.
Недолгая молитва принесла облегчение и смирение собственной душе.
Как не хотел он вспоминать и размышлять о неприятном, но мысли вернулись к текущей ситуации во Франции. Федор вздохнул и почувствовал, как от бессильной злости по его телу прошла волна озноба.
Месяц назад германская армия начала неожиданное и в то же время давно ожидаемое нападение на Францию. Блицкригом, словно катком, за несколько дней немцы раздавили войска союзников, проехав по Бельгии и Голландии, заставив их подписать позорную формальную капитуляцию.
Сейчас войска Третьего рейха заняли бо́льшую часть Франции, и все вело к тому, что и Третьей Республике придется подписать либо полную капитуляцию, либо мирный договор на позорных для себя условиях оккупированной территории.
С одной стороны, с 10 мая Федор старался отслеживать все действия воюющих сторон, но после падения Бельгии и Голландии внутри него начали нарастать отчаяние и безысходность. А после того, как даже британский экспедиционный корпус с остатками союзных войск неделю назад спешно и с огромными потерями эвакуировался из Дюнкерка в Британию, Федор полностью абстрагировался от мыслей о войне, лишь формально и обреченно оценивая ситуацию и фиксируя продвижение немцев вглубь Франции.
После успешной операции по эвакуации союзных войск из Дюнкерка, все, что почувствовал тогда Федор, было недолгое облегчение. Но после этого наступила пустота. Сколько ни задумывался, он больше не находил в себе ни сил, ни эмоций сопереживать всему, что происходило на материке. Лишь изредка, как сейчас, волнами на него накатывала ярость или приступы отчаяния. Но в целом Федор словно погрузился во внутреннее безмолвие.
С начала июня он почти не выходил из дома. Лишь ранними утрами или по вечерам он изредка выбирался на задний двор, сидел недолго на лавочке, бездумно водя взглядом по окрестностям, и спустя несколько минут возвращался внутрь дома. В основном Федор сидел возле радио и сквозь статический треск прослушивал все новости, касающиеся положения на фронтах. Один раз к нему зашел Франс Велла проведать его. Но после пары чашек кофе, которые они выпили на крохотной веранде, обсуждая в общих словах текущую политическую ситуацию в мире, Франс, видя, что Федор жив и здоров и, казалось, стоически переносит новости из Франции, облегченно попрощался и пошел домой.
Продолжение -
