друга-телевизора уснул. Приснилась ему Алиса, которая в морге опознавала ни кого-нибудь, а его лично. Хотел умилиться в том смысле, что всех обхитрил, что он спит пьяненький на Балаклавском и знать ничего не знает, да проснулся и не просто проснулся, а с ощущением большёго несчастья, такого большёго, что грудь сдавило, как будто слон топтался. Что-то должно произойти, суеверно подумал он и услышал, как под диваном всё ещё разоряется телефон.
Он разорялся очень долго, так долго, что со временем Анин перестал обращать на него внимание. Разорялся и днём, и ночью, и снова, и снова, пока, наконец, тому, кто звонил последним, видно, стало невтерпёж, потому что пока Анин с возмущением добирался до телефона, звонивший безостановочно сбрасывал звонок и набирал заново, так что даже получилась какая-то незатейливая мелодия.
– Пьёшь, мил человек? – насмешливо спросил незнакомый голос.
– Пью… – упёрто сознался Анин, выбираясь из-под дивана и отряхивая пыль с колен.
– А твой друг отдал концы…
И Анин вдруг узнал Клавдия Юрьевича Сапелкина по барственным ноткам, хотя никогда не слышал его по телефону.
– Какой друг? – не понял Анин, вздохнув тяжело, как ныряльщик вынырнувший из мрачной глубины.
– У тебя что, друзей много? – насмешливо спросил Сапелкин.
– Хватает, – сдержался, чтобы не нахамить, Анин и почему-то в недоумении подумал о Базлове.
Базлов, как и все, конечно же, мог дать дуба, но ни за что на свете не сделал бы этого по глупости. А ещё он к моей жене клеит, вспомнил Анин, к тому же должен мне миллионов пятьдесят. Стало быть, умереть не имеет права по определению.
– Коровин, вот кто! – разочаровал его Сапелкин.
– Коровин?! – ахнул Анин и поискал глазами бутылку.
Она стояла посреди стола. Анин точно знал, что бутылке есть водка и никуда не надо бежать.
– Он самый, – раздалось в трубке, – вскрыл себе вены.
– Вены… – как эхо растерянно повторил Анин.
– Завтра в час похороны.
– А какое сегодня число? – заподозрил неладное Анин.
– Ну ты даешь! – усмехнулся Сапелкин. – Восемнадцатое! Восемнадцатое, мил человек! Бухать надо меньше!
– Восемнадцатое! – Анин схватился за голову, которая так болела, что казалась огромным чирьем.
Выходит, я три дня мух давлю! – ужаснулся он, но не самому этому факту, а тому, что потерял счёт времени.
– Где? – машинально спросил он.
– На Троекуровском. Как раз этим занимаюсь.
– Я понял, – сказал Анин и потянулся за стаканом.
В голове почему-то пульсировала мысль: «Как всё просто!» Он представил себе голого Коровина в ванной, полной крови. Его передёрнуло. Не так он думал о смерти, а как о подлости или коварстве. И только когда выпил, до него дошло – нет больше Витьки Коровина! Нет, и всё! А если бы я ему перезвонил? Если бы уговорил, если бы ещё раз слово дал поговорить с Арбузовым? – гадал Анин. Крутанул бы меня, подлец, в два счёта, знаю я его. Он ещё в ресторане принял решение, потому и куролесил. Сжигал за собой мосты. И Анин вспомнил ещё об одном друге по институту, Иване Резникове, который после дачного сезона сам диагностировал себе саркому, а московские светила даже консультировали его бесплатно, настолько она была редкой формы. Все началось с пятен на ногах. Как всё просто.
| Помогли сайту Реклама Праздники |
Читаю и думаю: "Да, жизни актёров не позавидуешь". Мне запомнилась фраза:
Вы, Михаил, писали о перевоплощении. Это значит глубоко прочувствовать героя. Сколько эмоций нужно испытать, сколько энергии отдать. А потом восстанавливаться. Анин, к сожалению, прибегал в таких случаях к алкоголю. А вам легко даётся восстановление?