Уход?
-Или, - Михаэль почувствовал неладное, приблизился к наставнику, - продолжу дело Цитадели.
Это было уже вернее. Катулус кивнул, принимая ответ:
-Я горд. Горд тобой. Не собой, потому что я ухожу. Я горд тем, что оставляю.
Михаэль ждал. Годами он так ждал чего-то большего для себя, и теперь был как никогда близок к тому, чтобы это обрести.
Порою ему казалось, что он ждал с самого детства возможности проявить себя, и, наверное, это было правдой, потому что в детстве Михаэль уже был лидером среди своих соучеников. И сейчас это вдруг горьким воспоминанием отзывалось в памяти Катулуса.
…вот он заходит в комнату мальчишек, чтобы проверить порядок в ночное время и видит слегка дрожащие плечи под одним из покрывал. Не надо думать или гадать, чтобы знать, кто это там дрожит – Абрахам, замухрышка-маг, непонятно каким чудом попавший в Цитадель. Бедные родители, отказавшиеся родственники и он, сам худой, слабый, держится одиночкой.
От кровати Абрахама до бочки с колодезной водой ведет отчетливая дорожка крови и воды. Каталусу не надо зажигать свечей и поднимать мальчишек, чтобы выяснить произошедшее – он знает, что в эту ночь, как и во многие другие, Михаэль и его верные друзья опять провернули очередную шутку над слабым.
Но Катулус не разбирается никогда, полагая, что каждый должен справляться со своими проблемами сам…
Так почему же сейчас у него так щемит сердце? Сколько было таких случаев от Михаэля? Сколько он сам проворачивал подобного с королями и советниками? Удивительная черствость владела душою Катулуса и теперь вдруг распадалась. Ему вдруг стало жаль всех своих учеников, и того замухрышку Абрахама и смешных людей, что верили ему, не понимая, что стали его орудием.
Сентиментальность уходящего человека! Так можно каяться перед смертью, так можно плакать перед неминуемым в расчете на снисхождение Высшего Суда или же действительно раскаявшись?
Катулус знает многое, но не знает этого. Он может перечислить три тысячи рецептов зелий, назвать две сотни боевых заклинаний, посчитать созвездия по именам, но бессилен понять перед этим кровавым закатом: где кончается его снисхождение сердца и начинается страх? где оно, милосердие, а где просто нежелание отвечать за такое…такое людское?
Ведь это всё мирское. Магия занимается изучением мира, познанием, созиданием. Но это лишь в теории, это в книгах и в хижинах отшельников. В настоящем раскладе магия идет где-то рядом с властью и сама являет её.
-Я горд тем, что мне выпадает великий путь! – Михаэль прижал руку к сердцу. Катулус вдруг спокойно улыбнулся:
-Значит, пора расставаться. Знаешь, ты…иди. Мне нужно немного времени, немного побыть одному.
Михаэль кивнул и удалился с балкона. Он знал, что осталось немного до того, как самый великий и сильный маг уйдет и тогда Михаэль сможет занять его место.
Катулус же даже не проследил взглядом за бывшим учеником. Учеником, которого он сейчас не желал даже признавать своим.
-Что совершил и для чего… - Катулус взглянул на закат. На память приходили дурацкие строки из глупой уличной песенки, сочиненной когда-то босоногим поэтом. Счастливым в своей нищете, в ничтожности и безвестности. Тот поэт ничего не мог сделать Катулусу, но и Катулус ничего не мог ему сделать. Разве что убить, но тот поэт не боялся смерти.
Потому что жил так как хотел.
Жил, не подчиняясь законам магического порядка, подзаконным актам, мирным соглашениям, договорам и условиям. Жил, не оглядываясь на магический совет, совет людской и не имел собственных, разъедающих амбиций, указывающих короткий, кровавый и смутный путь к власти. К власти ради власти. Без идеи.
Столько прожить и что совершить? Катулусу не хотелось даже думать, ведь сделал он многое, но сейчас понимал, что в масштабе вселенной, в свете неба, под этим закатом все его деяния ничтожны. Даже подлость.
Закат хранил грозное величие. Ему некуда было торопиться, но Катулус знал – исход близок.
Но бежать некуда. Неотвратимость суда, пустоты и ничего не отступит. Он сделал всё, что мог сделать, значит, осталось лишь раскинуть руки навстречу этому закату, и душа воспарит, оставляя в мире людей лишь оболочку, глупое тело, что жило, нуждалось в пище и в тепле, в покое и в воде. А магии останется память. Память о делах, которые он не сможет уже изменить, память, от которой очень скоро не останется ничего.
Велика память, но забвение сильнее. Уйдет Катулус – взойдет звезда Михаэля. Его будут помнить, будут помнить Абрахама, что стал врагом Магической Цитадели и примкнул, предав все прошлое, к врагам… и других, что будут после и будут всегда.
Катулус вздохнул, прикрыл глаза, чтобы не видеть больше кровавого заката, раскинул руки в стороны и обратил лицо к небу.
Томительное мгновение ничего не происходило, но прежде, чем Катулус успел представить, что всё ошибка и его срок не сегодня, порыв ветра – сильный и хлесткий, ударил его по щеке, прошелся плетью по груди, заставляя пасть на колени…
***
Михаэль спускался вниз, уходя всё дальше от балкона, когда вдруг остановился, словно налетел на невидимую стену. Радость грядущего триумфа испарилась, словно ее кто-то потушил, зато пришел стыд.
Стыд за себя, эгоистичного и слабого, не сумевшего найти в минуту сочувствия значимых слов. конечно, с Катулусом у них давно уже произошли необратимые расхождения, но что это меняет, когда наставник всё детство опекал и заботился о маленьком Михаэле? Когда баюкал его, напевал тихие баллады собственного сочинения и рассказывал сказки? Пусть это был каприз величия силы, но это ведь было!
А Михаэль ушел. Ушел так, как будто бы для него нет больше никакого значения в чувствах других.
-Что же я… - Михаэль повернулся и опрометью бросился обратно на балкон, чтобы догнать, сказать, обнять того, кто был ему сейчас преградой к триумфу и возвышению, но всё-таки был дорог и любим.
Но Михаэль опоздал.
Он ворвался вихрем молодости, разгоняя сонный закатный час на балкон, и остановился, пораженный – безвольное бездыханное тело, сморщенное и пожелтевшее в одно мгновение, с трудом могло быть различимо. Еще труднее было угадать в этих ослабевших чертах лик Катулуса.
-Не может быть! Нет, нет! – Михаэль в отчаянии бросился к телу, пал на колени, прикоснулся рукой к опустевшей груди телесной оболочки, и та, как будто бы выжившая этого прикосновения, рассыпалась под ним в прах. Михаэль попытался еще схватить пустоту, но его пальцы хватанули лишь воздух – равнодушный к чужому страданию.
-Как же это…как же? – Михаэль попытался еще что-то сделать, но все его намерения сковало небо: ехидствуя над запоздалым осознанием, закат в одну секунду вдруг померк, сдаваясь тьме и всё – и крыши, и стены, и балконы и вся Цитадель стали неразличимым полотном в непроглядной черноте.
Даже звезд в эту ночь не было.
