Произведение ««Подселенец».» автора Игорь Баир - Литературный сайт Fabulae (страница 1 из 8)

«Подселенец».

Рассказ.
(К сборнику «Цветы для Любимой».)

Суженой моей, ряженой,
Лесе-Лесеньке-Олесе

Век просвещенный, многоглавый,
Безверный, пошлый, чистоганный,
Тебе я повесть расскажу;
Интеллигентскому уму
Позволю ту назвать я сказкой,
Внемлю отеческой указке,
Но улыбнусь и промолчу –
Я спорить с вами не хочу!

…И «подцепил» Степан Никанорыч беса. И через кого бы вы думали? Через Кашпировского!
В девяностых, как объявился в первый раз в «ящике» этот «чудо-экстрасенс и целитель», Степан Никанорыч, подобно многим, пытался «заряжать» перед экраном наполненную водой трехлитровую банку и, сидя прямехонько на табурете, подставлял под «пассы» могучую, за жизнь долгую горы перевернувшие, грудь. В ту пору закончились сеансы чем-то необъяснимым для него: скакала по груди и животу Степана Никанорыча какая-то невидимая конница, дробила по органам копытами, чем не на шутку и перепугала незатейливого нашего экспериментатора. «Урок» был Степаном Никанорычем усвоен и с «целительством», как и с иными бабкиными глупостями решил он немедленно «завязать».
Минули годы, все забылось. Постарел Степан Никанорыч и опыт прежний забылся в нем, а тут, как назло, накануне новой выборной президентской компании, выкопали из небытия и вновь стали крутить по «ящику» Кашпировского. Если прежде Степану Никанорычу было чем заняться – и на работе, и на отдыхе, то теперь, пребывая на заслуженной пенсии и имея избыток свободного времени, вляпался он в Кашпировского заново, ну прямо как юнец «необстрелянный»!
Но, прежде чем описать приключившиеся со Степаном Никанорычем перемены от подселенного «гостя», опишу в нескольких словах, каким характером обладал герой наш наследственно и по жизни.

Дарья Семеновна, супруга Степана Никанорыча, жила с суженым своим душа в душу вот уже более тридцати лет. Случилось как-то, - хотя и была комсомолкой и, кажется, совершенно неверующей, - стала она молить Богородицу подарить ей доброго мужа. На тот момент засиделась Дарья в девках уже значительно и, хотя недостатка в поклонниках не было, а все же начала она беспокоиться. Сверстницы ее и однокашницы давно и замужем были и детьми обзавелись, она же, хотя и не угадать было то по внешнему виду ее, оказывалась почасту самой старшей во всякой молодой компании.
Жили в ту пору счастливо и просто: гуляли без опаски и «приключений» компаниями молодыми, да не распущенными, по улицам города до рассвета, - шутили, смеялись, да негромко, чтобы не побеспокоить людей, песни душевные пели. Парни рядом были замечательные, но, ведающая что-то свое и тайное, никого-то из них Дарья Семеновна себе в мужья не определяла.
Но, однажды, на счастье ее, свершилось по молитве желанное и с ней. Они повстречались.
Правда ли помогла ей молитва, она и сама не знала, но историю ту после повторяла не раз и близким своим, и хорошим знакомым. Со Степаном Никанорычем ей и вправду повезло: за тридцать долгих лет совместной жизни не обозвал он ее ни разу ни «дурой», не упрекнул ни в чем. Всем всегда был доволен, и за все благодарен. Купила ли она без него в обнову рубашку или туфли – оденет, и рад. Простой оказался человек, но и время, надо сказать, досталось им по сравнению с нынешним, простое и счастливое. Все, что требовалось от людей – только вера. Не в Бога, конечно, но в неизменное «светлое будущее». И все как будто к тому и шло. Время манипуляций, рабства и предательства не случилось еще.
Жили в покое и уверенности, и ту же уверенность проецировали на день завтрашний. А когда все же мир перевернулся и свершилось предательство над людьми и страной, и ладные и тихие улочки и дворы разом вдруг наполнились смрадом и стали «проходными» для нахлынувшего со всех сторон зла, то и тогда, не глядя на забесовляемый намеренно мир, продолжили жить Дарья Семеновна и Степан Никанорыч все тем же привычным, ладным и добрым укладом.
И вот в этого-то человека – честь по чести прожившего жизнь, никогда не сквернословящего, не распускающего рук, подселили беса.
Перемена оказалась разительной!

Утром Степан Никанорыч встал чем-то крайне раздраженный и как будто с головною болью.
День за окном был замечательный: солнечный, июльский, при легком дуновении ветерка. Слышались со двора детские и женские голоса, оживленно чирикали воробьи, гудели и шумели в отдалении машины. Все это, впрочем, осерчало Степана Никанорыча только более: он закрыл балконную дверь и задернул от солнца шторы. Пробухтев что-то недоброе, пошел умываться.
- А я тебе оладушек испекла! – добродушно встретила его в коридоре Дарья Семеновна.
- Слышу уж! Спать не дает, чаду развела! Пропади ты пропадом! – рыкнул в ответ Степан Никанорыч, и, отчитав так суженую, скрылся в ванной, нарочито треснув дверью.
Дарья Семеновна как стала в коридоре, так и простояла еще минуту, приходя в себя. После пошла на кухню и, смущенная, присела за стол. Надо сказать, Дарье Семеновне и правда было грех жаловаться на жизнь – дети выросли и жили собственной жизнью, о родителях не забывали. Детей народили и в образовавшихся семьях своих так же жили вполне себе ладно. Беды какие? Но как вспомнить сейчас, через годы, так Бог от них как будто и уберегал всегда Дарью Семеновну. Жизнью сложившейся была довольна, и характера ее так ничто и не испортило: как в молодости была общительна и проста, таковой и осталась ныне. Так что на выходку Степана Никанорыча не обиделась, а скорее заволновалась о нем: никак заболел!
Тем временем открылась дверь ванной и, утирающийся на ходу полотенцем, Степан Никанорыч прошел в зал. Долго выговаривая себе что-то под нос, стучал полками вещевого комода, наконец, переодевшись в трико и застиранную матроску, явился к столу.
- Ну, где твои оладушки?
- Ты не заболел ли часом, Степан Никанорыч? – спросила Дарья Семеновна и протянула руку, чтобы потрогать лоб супруга.
- Холодный! – удивилась она своему открытию.
- А я говорю, башка трещит! – взбеленился Степан Никанорыч и стукнул тяжеленным кулаком по столу. Звякнула вся, что ни на есть посуда в доме, Дарья Семеновна же дрогнула сердцем и невольно перекрестилась.
- Да что с тобой сотворилось-то? – недоумевала она. – Не с той ноги встал, что ли?
Что послужило причиной ненастья, Степан Никанорыч и сам понять не мог, но это его больше всего и выводило из себя, или, как говорят в голос ныне с подачи нарочитой, чужой, люди молодые – многого не знающие, не чувствующие и не угадывающие, но словом себя против воли определяющие, - «бесило».
- Говорят тебе, голова болит, значит так и есть! – и кулаком повторно отпечатал на столе.
Недоверие Дарьи Семеновны к его словам как-то по-особому уязвило Степана Никанорыча. Он и сам понимал, что ничего-то явственно не болит у него и совершенно не за что ни обижаться на Дарью Семеновну, ни обижать ее. Но при всем понимании, творилось что-то пакостное в душе, так что дутое из пустого недовольство в нем застило уже и разум, кипело переполненным котлом и успокаиваться не собиралось. Никогда еще в жизни своей Степан Никанорыч не был, кажется, столь очевидной и безвольной жертвой собственных эмоций.
Это, кстати, так же основательно раздражало его.
Когда бы ни присутствие Дарьи Семеновны, Степан Никанорыч выпил бы непременно успокоительное. Но, сейчас показалось ему это как-то сверх меры всякой унизительно. Встав из-за стола, отпихнув прочь коленом табурет, он ушел в спальную.
Всех событий того дня описывать я не стану. Скажу только: жизни в доме не стало! Зажили Степан Никанорыч и Дарья Семеновна отныне «как все» - он дураком, да она неприкаянной.
Прошло так четыре дня. На выходные приехала дочь Настя, с мужем и детьми – мальчиком и девочкой погодками.
В тот вечер в доме и вовсе невидаль дикая приключилась: Степан Никанорыч подрался с зятем, Алексеем! Было это так невообразимо уму, что и женщины и дети онемели и не вмешивались. Когда же в голос взревела внучка, а за нею и внук, женщины кинулись разнимать мужей.
- Я вас, Степан Никанорыч единственным человеком в мире видел! – кричал вдоволь помятый зять, пока женщины дружно запирали его в гостевой комнате. – Все завидовал вам, да Дарье Семеновне – вот люди, не слицемерят, не предадут! Говорил знакомым – какой у детей моих дед! А теперь и в вас, смотрю, гнида завелась какая-то!
- Алексей! – оскорбилась толкающая его в спину Настя. – Еще слово…
- Ах ты, молокосос!.. – встал по-новой на дыбы Степан Никанорыч и утроившие усилия женщины только и успели хлопнуть перед носом его дверью.
И вот, во всей их большой семье, дни стали проходить в думе, да смуте. Происходило бы подобное где-то в Америке, «прикрепили» бы Степана Никанорыча к психоаналитику или пристроили в лечебницу. Нашим же было не до глупостей – все были в раздумьях и беспокойстве. Всяк по-своему искал и причину срыва Степана Никанорыча, и спасение для него. Что до Дарьи Семеновны, то не находя иного средства чем помочь мужу, засобиралась она в Храм. Как вымолила его себе прежде в мужья, так и теперь решила молить Богородицу об исцелении его от недуга.
Не Бог весть, какие из нас ныне молитвенники, не Бог весть и какие верующие. Была ли услышана в молитвах своих Дарья Семеновна, да было за всем попущение Божие, или не все и сразу переменяется к лучшему и спасительному для нас, но только бес не ушел пока, так и остался при Степане Никанорыче.

Меж тем, те неудобства, какие испытал Степан Никанорыч в первые дни, сравнимы были с ощущениями, что возникают у человека при отложении в спине и шее солей, да при хронически простуженной сквозняками спине, когда кажется, червь ест и пронизает вашу плоть, да так, что острой и неприятной болью этой рассекает насквозь тело, до сердца, до груди – ворочает, да не успокаивается.
Ощущение мерзкое и влияющее против воли и на настроение человека, и на саму работу мозга.
Худо-бедно, Степан Никанорыч попривык к этому, и даже научился отвлекаться: вооружившись щеткою, довел до идеального блеска ванную и сафаянс в уборной, разобрал старые завалы вещей на антресолях и балконе. И, по давнишней просьбе Дарьи Семеновны, повыбрасывал даже кое-что из тех вещей, какие не особо и нужны были, но привычно сберегались им «на всякий случай».
Что ж, бес не дремал о нашем герое!
Сформировавшись в те времена, когда женщины не матерились, не курили и не пытались быть мужиком, когда не то что материться, но и говорить похабщину в обществе женщины (не говоря уже о детях) означало для нормального мужчины натурализовать себя в глазах присутствующих ничтожеством и скотом, Степан Никанорыч слов похабных лет до тридцати и не знал, ну а матерно ругаться и вовсе за всю жизнь не сподобился – не деградант все же и не скот! Не быдло.
Да, рожден он был в семье самой что ни на есть трудовой, но чтили себя родители, и он, сквозь