Фантомы Фабиана

I
  В свои 65 лет доктор Иржи Фабиан, миноритарный акционер и преподаватель кафедры римского права на юридическом факультете Карлова университета Праги, во второй раз в своей жизни оказался на выставке художественной фотографии. Тринадцатилетним подростком, еще при коммунистах, он вместе со сверстниками примчался на велосипеде к павильону экспозиции, называвшейся "Твой край", потому что на ней, по слухам, выставлялись на всеобщее обозрение фото обнаженных красавиц.
  Всё, что сохранилось в памяти Иржи с той поры, являло собой голую даму на фоне липовой аллеи, причем одна из лип, непосредственно за дамой, благодаря фантазии и мастерству фотохудожника, раздваивалась наподобие гигантской лиры и достойно обрамляла женскую красоту. Тот первый раз, возможно, оказался бы последним, если бы шестидесятипятилетний Иржи не прочитал сначала в "Вечерней Праге", а потом, за утренним кофе, не услышал по радио объявление о том, что в течение недели в фойе здания, в котором размещалось пражское издательство "Эхнатон", демонстрируются оригинальные работы фотографа Мирослава Кратохвила.
  Тема "Фантомы" - так называлась экспозиция - не произвела на Иржи большого впечатления. Что его удивило, - так это имя автора. Мирек Кратохвил был его другом детства. В далекие сороковые годы они, можно сказать, не разлучались - вместе ходили в кино на фильмы Вавры и Земана, играли в футбол и хоккей, болели за национальные команды в этих видах спорта, а чуть позже приставали к девчонкам. Мирек был невысок ростом, хорош собой и идеально сложен. Его отец - красивый цыган из Словакии, не имевший за душой даже фамилии, - каким-то чудом легализовался в протекторате. В 1942 году его не поместили в концлагерь Леты, что под Писеком, или в годонинские бараки у Кунштата, откуда несколько тысяч цыган позднее вывезли в Освенцим. Выжил он, видимо, благодаря тому, что вовремя бросил кочевую жизнь, похитив сердце юной пражанки, чьё "семейное имя" и стал носить. Скорее всего не обошлось без взятки, данной отцом влюбившейся девушки нужному представителю власти, и слава Богу, обошлось без доносов.
  Мирек пошел в отца - он был жгучим брюнетом и при этом очень обаятельным и веселым мальчиком. Правда, учился он так себе. Давались ему почему-то математика и физика, а все остальные предметы, кроме рисования, он просто игнорировал. Любил мастерить деревянные кораблики, а позже металлические конструкции, был первым проказником, но драк избегал. Девчонки обожали его, и он довольно рано познал их прелести. С пятнадцати лет стал играть на скачках, проводившихся на ипподроме в Велке Хухле, и похвалялся выигрышами. В противных случаях небрежно говорил, что остался "при своих".
  Иржи, в то время, конечно, Ирка, сильно отличался от него. Он быстро рос и стеснялся своего роста, был замкнутым, молчаливым и обидчивым, даже склонным к унынию и слезам. Несмотря на некоторую трусливость, иногда дрался - с переменным успехом - и ненавидел тех, кто ставил ему фонари. Мастерить не любил и портил зрение за чтением книг. Учился он средне или, другими словами, ровно. Был жадноват и мелочен. Сверстники, подметив Иркину неуравновешенность, часто дразнили его (они называли это "доводить"), обзывая "маменькиным сынком" за то, что матушка Ирки чуть ли не до 10 лет водила его за ручку и не отпускала от себя.
  Потом, в конце пятидесятых, сначала Ирка, а потом Мирек переехали из своего родного квартала Бубенеч, что на Малой стране, на разные окраины Праги и потеряли друг друга из виду.
  "Так, значит, он стал фотографом, - подумалось Иржи. - А может, и не стал. Таких Мирославов Кратохвилов хоть пруд пруди. Есть даже военный летчик-герой."
Пожалуй, доктор права так и не сдвинулся бы с места, если бы через пару дней не получил по почте небрежно заполненную открытку: "Фотограф Мирослав Кратохвил имеет честь пригласить пана Иржи Фабиана на персональную фотовыставку "Фантомы"...
  "Надо же, - хмыкнул Иржи, - прислал персональное приглашение на персональную выставку. Всё-таки это он, Мирек".
  И доктор решил посмотреть на шедевры друга детства. Сказано - сделано, и после лекции в пятницу пан Фабиан, длинный, седой и очкастый господин отправился на Водичкову улицу в "Эхнатон".
  В фойе было пусто. Лишь у левой стены стояли двое, по виду - профессиональные фотографы - и тихо беседовали. Справа у входа на каком-то убогом пюпитре была установлена скромная табличка:

«М. Кратохвил,"Фантомы", фотографии разных лет».

  Близоруко щурясь, Иржи начал рассматривать фото. Они производили странное впечатление. Некоторые показались ему бездарными: просто фотопортреты, какие делают на паспорт или на память родственникам. Другая серия фотографий представляла собой размытые силуэты людей, животных, предметов непонятного темно-лилового цвета. На одной фотографии угадывалась скрюченная старуха, на другой - какое-то застолье, пикник у пруда, на третьей - грузовик со свастикой, въезжающий, именно въезжающий, в современный многоэтажный дом. Приблизившись к двум фотографам, Иржи услышал обрывки беседы "профессионалов":
- Определенно не Йозеф Коуделка (выдающийся чешский фотограф - прим. автора)... И никак не Индржих Штрейт (еще один известный чешский фотограф - прим. автора)... Ремесленник..., непонятная техника..., откуда он взял свастику?..
  Пройдя еще дальше, за колонну, Иржи зевнул, повернулся и остолбенел.
"Пресвятая Дева Мария..!"
На большой фотографии, размером с добрую картину, Иржи увидел себя и Зденку! Правда, это тоже были скорее лиловые размытые силуэты: двое, явно раздетые, хотя "детали" не различимы, смотрели, глупо улыбаясь, на зрителя. Подпись под фото была лаконичной - "Любовники". Иржи почувствовал, что краснеет, и воровато обернулся. Да, сомнений не было, на фото был он, Иржи, только на 20 лет моложе, и она, Зденка, тогда ей было 27 лет!
  Это случилось 5 марта 1985 года в каморке на кафедре. В тот день он помогал ей, слушательнице курсов повышения квалификации и сотруднице его отдела, сделать письменные задания по латинскому языку и римскому праву, а после занятий и успешной сдачи работ угостил в одной из аудиторий шампанским и шоколадом. Затем, по всем правилам, подошел сзади и с замиранием сердца обнял. 
  Она ответила так бурно, что Иржи даже испугался. Последовали поцелуи, и он уговорил ее запереться в каморке при кафедре, где на облупленной стене висели зеркало и крюк для одежды, а на подобии пола стоял колченогий стул. Там он раздел ее, потом Зденка расстегнула и сняла с него пиджак и рубашку...
  Даже годы спустя Иржи не мог толком объяснить себе, почему он так поступил. Неужели это была любовь? Скорее, рассуждал доктор, вначале несерьезное, а потом все усиливающееся желание физически обладать Зденкой, превратилось у него в нечто вроде навязчивого бреда, тихого помешательства. А что же Зденка? - спрашивал он себя. Доктор "прокручивал" в своей памяти эпизоды их романа. "Несомненно, она "предлагала" себя," - анализировал Иржи, вспоминая ее слова, жесты, блеск глаз. - А в тебе, кобель, проклюнулся бабник, бабий угодник, коим ты всегда был и коего всегда скрывал... Не исключено, что она "придумала" меня - "умного", "доброго", "забавного," - полагал Фабиан. "А ты, - занимался самобичеванием доктор, - показал себя болваном, похотливым трусом, заносчивым идиотом."
...Когда первый порыв страсти улегся, они долго и бессвязно говорили о своей жизни и о том, с каких пор и почему влюбились друг в друга. Разумеется, оба несли лестную друг для друга чушь. Она, заметил тогда Иржи, сильно захмелела от выпитого и то умоляла его никому не рассказывать о том, что только что между ними произошло ("Никому, слышишь!!!"), то жаловалась на мужа и свекровь. Зденка даже поцеловала ему руку - жест, который потряс его. Впрочем, потом доктор решил, что поцелуй был спровоцирован шампанским.
  Ему казалось тогда, что он во сне, что то, что с ними случилось - захватывающий эротический фильм, в котором единственные герои - он и Зденка и они же - единственные зрителя этого прекрасного произведения. Доктор помнил, как они, голые, встали в каморке перед зеркалом и начали рассматривать друг друга влюбленными глазами. Этакий Orbis sensualium pictus! (чувственный мир в картинках - прим. автора)
  Именно этот эпизод, как показалось Иржи, запечатлела нескромная камера М. Кратохвила... Их неожиданный роман получил продолжение. Они стали тайно встречаться - оба были в браке - и у обоих вскоре возникло ощущение тупика - что дальше? В тот год Иржи во второй раз стал отцом: супруга подарила ему ненаглядную дочку, - Эвиту - в которой он души не чаял. Словом, он и не помышлял о разводе со своей, по-истине святой женушкой, Боженой, прекрасно готовившей кнедлики со свининой и тушеной капустой - ну, просто пальчики оближешь! Короче говоря, с Боженкой так комфортно жилось!
...Потом Зденка приревновала его к заведующей кафедрой Власте Земановой, а Иржи обнаружил, что у Зденки есть одногодки-кавалеры и что он, оказывается, тоже способен ревновать. Когда Иржи представлял Зденку в объятиях этих молокососов, то начинал беситься, как разъяренный осел. При этом мысль о том, что время от времени его пассия совокуплялась с законным мужем, мало волновала доктора права.
  Жена, видимо, о чем-то догадывалась, но молчала, а матушка однажды как-то по-особому пристально посмотрела на сына своими утомленными выцветшими глазами и спросила:
- Сынок, ты что - влюбился?
  Он пожал плечами и отшутился. Иржи, разумеется, не хотел, чтобы "овес вылез из мешка" (выражение из романа Я. Гашека "Похождения бравого солдата Швейка" - прим. автора).
    А дело принимало серьезный оборот. Коллеги смотрели на него кто с улыбкой, кто с осуждением. Некоторые тактично советовали ему "плюнуть и забыть." Иржи и Зденка стали ссориться. Он демонстративно начал крутить роман с аспиранткой, а она - с одним из своих многочисленных поклонников. Иногда Иржи отчаивался и в этом со-стоянии пользовался услугами барышень известного поведения (ни до, ни после таких прецедентов не было!), представляя на месте барышень Зденку. Потом он часами отмывался дома в ванной комнате, неделями не прикасался к жене и постоянно жалел о деньгах, выброшенных на проституток.
  Всё разрешилось благодаря увольнению Зденки. Ее перевели в какой-то фонд, а по-том она нашла себе работу в национальной страховой компании, и Иржи довольно быстро пришел в себя.
  Procul ex oculis, procul ex mente ("С глаз долой - из сердца вон" – прим. автора).
  Через год он узнал номер ее рабочего телефона. Позвонил. Изредка они встречались и расспрашивали друг о друге, но делали это очень осторожно и деликатно. Зденка вела себя чопорно и никаких вольностей, кроме разве поцелуев в щечку, не позволяла, но ему казалось, вернее он чувствовал, что она по-прежнему неравнодушна к долговязому преподавателю римского права. Из рассказанного Зденкой о себе доктор уразумел, что она выучилась водить машину и приобрела в Лоунах, под Прагой, в рассрочку каменный сельский дом. Видимо, будущее "простой" домохозяйки Зденку не устраивало. "Слава Богу, - с