Вечером Его Высокопреосвященству стало гораздо хуже.
Еще утром он своей рукой написал несколько писем: канцлеру Сегье в Лион, кардиналу Мазарини в Фонтенбло, аббату Арно в Тараскон, герцогу Энгиенскому в Перпиньян.
Днем, однако, у Первого Министра поднялся жар, опухла и покрылась нарывами правая рука, усилились ревматические боли.
Вызвали его племянницу, герцогиню д’Эгильон, которая явилась, бледная и заплаканная, с тремя монахинями-кармелитками и принялась ставить кардиналу компрессы. Первый Министр бредил:
- …Сен-Мар…де Тревиль…убирайтесь…Ваше Величество, это заговор…Они хотят убить меня…Впрочем, не во мне дело…Погибнет Франция!.. Ваше Величество…я же показывал Вам секретное соглашение с Филиппом…его привез Фонтре…он сбежал, но брат Ваш изобличен…Вы сами видели его подпись…подпись Филиппа ...подпись Оливареса… они договорились о статус-кво до войны...все жертвы напрасны... А Сен-Мар и де Тревиль…они преступники, Вы же знаете…
Кардинал заметался в постели, силясь встать. Ему подали питье, он жадно выпил из кубка и откинулся на подушки. К изголовью приблизились врачи, вызванные из Сорбонны. Один из них, пошептавшись с коллегой, тихо сказал заплаканной племяннице кардинала:
- Ваша светлость, мы полагаем, что следует воздержаться от кровопускания. Его Высокопреосвященство может не выдержать. Надобно продолжать ставить компрессы и давать обильное питье.
Герцогиня вытерла красные глаза и слабо кивнула.
Между тем кардинал вновь забеспокоился, тщетно попытался стащить с головы тряпичный колпак, а затем, пошевелив пальцами, позвал тонким срывающимся голосом:
- Шавиньи!..
Герцогиня д’Эгильон, преждевременно увядшая дама, скорчила страдальческую гримасу и неохотно посторонилась, пропуская к изголовью смуглого человечка с лисьими повадками - секретаря канцелярии Его Высокопреосвященства.
- Я здесь, монсеньор, - негромко сказал Шавиньи.
- Где Сен-Мар?.. Его следует арестовать... он – первый заговорщик...и де Ту... - лихорадочно забормотал кардинал, - видит Бог... эти молодчики сбегут, как негодяй Фонтре…
Шавиньи наклонился к уху кардинала и тихо, но отчетливо произнес:
- Ваше Высокопреосвященство, Сен-Мар и де Ту казнены согласно королевскому указу и на основании приговора суда в Лионе.
Седые брови кардинала дрогнули, глаза приоткрылись.
- В самом деле?..- еле слышно прошептал он. - Как они вели себя перед казнью?
Шавиньи качнул головой, словно осуждая изменников, и прошептал в заросшее седыми волосками кардинальское ухо:
- Говорят, весьма достойно, монсеньор.
Ришелье пошамкал искусанными губами:
- Ну, разумеется… Простолюдины же подумали, что Ришелье пьет благородную молодую кровь обессиленной Франции…Они не понимают... никто не понимает, что время от времени надо очищать двор от злонамеренных умов… для предотвращения пагубного зла, которое ведет …к необратимым последствиям…как в случае с Сен-Маром…когда пренебрегают опасностями…которые приносят с собой эти королевские любимцы… для интересов государства… Но де Тревиль!.. Шавиньи, он же убьет меня!..
Кардинал заметался на подушках, но затем неожиданно замер и принялся разглядывать всех, кто стоял у постели. Казалось, он пытался отыскать среди приближенных коренастую фигуру капитана конных королевских мушкетеров.
Шавиньи бросил взгляд на двери кардинальского кабинета-спальни, где угрюмо застыли четыре гвардейца в красных плащах с нашитыми на них белыми крестами, а затем повернулся к Его Высокопреосвященству и успокаивающим тоном заметил:
- Капитан де Тревиль и лейтенант дез Эссар отправлены по приказу Его Величества в почетную ссылку с сохранением пенсий и званий - против них не нашлось улик.
- Ах да, Шавиньи, я вспомнил…- кардинал недовольно поморщился. – Нас перехитрил один молодой человек со смешным именем...Как бишь его?
Шавиньи наморщил лоб и после недолгого замешательства ответил:
- Шарль Ожье де Батс де Кастель-Моро. Впрочем, монсеньор, стало известно, что он испросил у своих дальних родственников в Париже разрешения носить имя д'Артаньян.
Его Высокопреосвященство приподнял бровь.
- Правда? Любопытно...Вы знаете, Шавиньи, этот новоиспеченный шевалье д'Артаньян мог бы нам пригодиться.
Кардинал криво усмехнулся и добавил:
- Всё, что мы смогли сделать, так это заменить нашу гасконскую каналью де Тревиля простаком де Фабером…Что доносят из армий?
Шавиньи откашлялся и подсел ближе к Его Высокопреосвященству. Врачи обменялись с герцогиней д’Эгильон значительными взглядами. Герцогиня слабо улыбнулась и едва слышно вздохнула.
- Руссильон очищен от испанцев, - спокойно докладывал Шавиньи. - Их десантные галеры потоплены в Лионском заливе. В Пиренеях пала крепость Сельс – последний испанский оплот в горах. В Саксонии, под Брейтенфельдом, разгромлено войско императора. Маршал Ламейре подошел к Лейпцигу.
Выслушав этот короткий доклад секретаря, кардинал изобразил на лице некое подобие улыбки.
- Это радует...Что королева?
Шавиньи, мотнув головой, прошептал:
- Ее Величество заверяет Вас в своей полной поддержке…Равно, как и Сын Франции, Его Высочество, принц Орлеанский. Их письма в секретере.
Кардинал еле заметно кивнул и прошептал секретарю:
- Ну, да, ну да... одна боится пострижения и страждет регентства, а другого страшит призрак Бастилии...
Присутствующие облегченно вздохнули - самочувствие Его Высокопреосвященства явно улучшалось.
- Видит Бог, у меня нет врагов, - прошептал Ришелье, -…кроме врагов государства…
Он сделал движение, и кармелитки, поняв его намерение, помогли ему сесть в постели.
- Очень скоро я предстану перед моим Судией, - нетвердым, осипшим голосом произнес кардинал. -... Кстати, мэтр Шико, - понизив тон, обратился он к одному из врачей, - сколько мне осталось жить?
Врач смутился и посмотрел на коллегу. Тот потупился.
В тишине стало слышно, как за окном Пале-Кардиналь перекликаются часовые и лает собака.
- Итак, мэтр Шико? – скосив глаза на врача, чуть иронично и нетерпеливо произнес кардинал.
Шико покраснел, развел руками и с дрожью в голосе ответил:
- Монсеньор, думаю, что в течение двадцати четырех часов Вы... либо... э-э-э... умрете, либо встанете на ноги.
Кардинал внимательно посмотрел на врача, усмехнулся и тихо произнес:
- Хорошо сказано… Попробую всё-таки сначала встать на ноги… Бульону!
- Бульону, скорее! - истерично закричала племянница кардинала. Слезы потекли из ее воспаленных глаз, и одна из сестер-кармелиток бросилась утешать герцогиню.
- Монсеньор, - запричитала герцогиня д’Эгильон, - сестре Мадлен приснилось, что Вы... Вы, Ваше Высокопреосвященство... будете спасены десницей Всевышнего.
- Полноте, полноте, племянница, - уголками губ улыбнулся Ришелье. – Всё это забавно…
Он с трудом протянул левую, неопухшую руку к голове герцогини. Племянница порывисто схватила пожелтевшие высохшие пальцы и стала целовать их. Первый Министр прошептал:
- Надобно верить только Евангелию…
Кардиналу подали дымящийся куриный бульон в фарфоровой чашке. Отпив глоток, он удовлетворенно откинулся на подушки и обратился к сидевшему рядом секретарю:
- Шавиньи! Что Его Величество, здоров ли?
Секретарь, мотнув головой, негромко ответил:
- Его Величество хорошо себя чувствует и желает навестить Вас, монсеньор.
Первый Министр короля сделал еще глоток и не без иронии заметил:
- Если бы Его Величество знал об ученом суждении мэтра Шико, он, полагаю, поторопился бы с визитом.
Шавиньи послушно кивнул и вышел из кабинета-спальни Его Высокопреосвященства.
Покончив с бульоном, Ришелье нашел взглядом камердинера Дебурне, незаметного пожилого человека, скромно стоявшего у дальней стены кабинета.
- Дебурне, друг мой, подойдите-ка сюда, - подозвал кардинал. – Ближе, ближе… Нагнитесь.
Плотный седоватый Дебурне, робко улыбаясь, неловко склонился к голове Его Высокопреосвященства.
- Вы помните садовника Рабле, у которого мы снимали флигель в саду Наваррского коллежа? – прошептал ему на ухо кардинал.
Камердинер нахмурился, но через некоторое время радостно закивал:
- Вспомнил, монсеньор!
- Так вот, - продолжал заговорщически шептать Ришелье. – Наведите справки, жив ли он и его дочери. Если живы, всех немедля доставить сюда, ко мне.
- Слушаю, монсеньор, - с прежней радостью кивнул Дебурне и, поклонившись, торопливо двинулся к выходу из спальни.
Кардинал вздохнул и повернулся к заплаканной племяннице.
- Не плачьте, дорогая, - повысив голос, произнес он. – Помните, что я любил Вас больше всех на свете. Будет нехорошо, если я умру у Вас на глазах… Завещание мое Вам известно… Прошу Вас, милочка, подождите там, за дверями… Тем более, что король, полагаю, не заставит себя долго ждать…С Вашего разрешения, я, пожалуй, вздремну...
Его Высокопреосвященство отвернулся к стене, поправил колпак на голове и прикрыл глаза.
- И вы, господа врачи, и вы, сестры, выйдите, прошу вас.
Кабинет-спальня опустел. Лишь четыре угрюмых гвардейца с мушкетами в руках молча стояли у дверей.
Сгустились сумерки, прислуга принесла несколько канделябров и зажгла свечи. В кабинете стало уютнее и как будто теплее. Кардинал затих, прикрыв лицо рукой.
Тем не менее, когда дверь бесшумно отворилась и в спальню крадучись вошел Шавиньи, Ришелье открыл глаза и вопросительно посмотрел на секретаря.
- Его Величество здесь, - нагнув голову, негромко сказал Шавиньи.
Кардинал сделал жест рукой, как бы приглашая короля войти.
Шавиньи поклонился, в согбенном состоянии подбежал к раскрытой двери и повторил жест Его Высокопреосвященства.
Король, в мятом, неряшливо сидящем на нем камзоле, вошел в кабинет, тяжело опираясь на трость. Он был бледен и несколько взволнован.("Лишь по манере одеваться наш Луи напоминает мне его великого отца, Анри Наваррского," - изредка в узком кругу замечал Его Высокопреосвященство). Приблизившись к постели, Людовик оглянулся на свиту и с плохо скрываемым раздражением произнес:
- Де Фабер и вы все! Встаньте там, в дверях.
Свита повиновалась и попятилась к дверям.
Кардинал с усилием, морщась от боли, попытался устроиться поудобнее на своих подушках. Король неуклюже помог своему Первому Министру. Затем Людовик брезгливо взял горячую, распухшую руку кардинала и поднес ее к губам.
- Вот мы и прощаемся ... - голос Первого Министра дрогнул. – Покидая Ваше Величество, утешаюсь тем, что оставляю Ваше королевство на высшей ступени славы... Вы – самый влиятельный монарх Европы. Ваши друзья гордятся Вами, а враги унижены и побеждены...
Кардинал помолчал, откашлялся и продолжал:
- Франция достигла предопределенных Творцом естественных границ своих: Рейна на востоке, Пиренеев на юго-западе... Я ухожу с чувством выполненного долга. Труды мои не пропали даром, и за свою верную службу Вашему Величеству я лишь осмелюсь попросить и впредь одаривать Вашим покровительством и благоволением моих родственников…
Бледное, изборожденное морщинами лицо короля, было напряжено. Король, видимо, старался выглядеть серьезным и печальным, однако кардиналу показалось, что глаза Людовика смеются.
Усилием воли Ришелье заставил себя сосредоточиться. Он продолжал говорить слабым, дрожащим голосом:
- Я дам своим племянникам и родным благословение лишь при условии,
