… Живёшь себе в тёмной Москве, живёшь. А небо такое низкое – всегда, каждый день, хоть и лето кругом, – словно потолок в хрущёвке: два пятьдесят- не более. Кажется, вот потянись, выгнись, потягиваясь от усталости безделья, и коснёшься его. Прямо – рукой…
А если к московскому небу прикоснуться, то оно – непременно липкое будет. И холодное…
Вот, прошу вас, закройте глаза... Ну, закройте, пожалуйста… Теперь … лучше – правую, да, точно, правую руку чуть вперёд протяните и пальцы раздвиньте. Растопырьте. А ладонь – вниз. И минутку посидите. Просто – тупо, ни о чём не думая…
Ага… А теперь представьте, что кто-то, тихий и неслышный, подставил к самой ладони вашей (так, что вы даже не заметили)… холодец…
Вы не знали себе, сидели тихо. И (вдруг!) случайно пошевелили пальцами. И – вляпались. В этот самый холодец! Он – не тёплый, а застывший уже. Но всё равно – пачкается…
Бе-е-е-е… Ведь противно же, правда?..
Вот и небо сейчас у нас такое!..
Тимоха под таким небом уже давно жил. А точнее – он его просто не видел. Вот разбуди его среди ночи, спроси: «А какое нынче небо над тобою было, Тим, а?»
Он и не ответит. И задумается. А когда долго задумываешься, то кажется, что – промолчал. А если промолчал, то – дурак. Или того хуже – неудачник.
Тимоха был дурак и неудачник сразу. Как сейчас принято говорить: «в одном флаконе»…
Это потому, что жил он себе жил в Москве. И родители прочили ему светлое будущее, не омрачённое никакими проблемами, потому что он хорошо рисовал.
Нет! Что значит – хорошо? Изумительно, как хорошо! Это – из-за генов: дед был у него архитектором и профессором МАРХИ. И отец – точно так же. И мать. Ну, казалось бы, чего там усложнять-то?..
А Тимоха взял, да и влюбился… В какую-то замухрышку на Арбате, которая продавала там свой безыскусный талант, рисуя портреты заезжих таёжников и представителей малого и среднего бизнеса с переферии.
Как все рисовала – похоже, очень и сильно. И даже пальцем размазывала, чтобы переходы от света к тени были более «плавными», на жизнь похожими…
Тимоха её часто там видел. Она сидела на своей рыбацкой табуреточке, с алюминиевыми ножками и капроновым сиденьем камуфляжной раскраски. И всегда была обмотана шарфом. Даже если - лето. Даже если – жара. Он сначала просто проходил, потому что даже косого взгляда было довольно, чтобы понять, как же это убого и провинциально, несмотря на то, что – Москва, почти самый центр.
А потом (однажды!) присмотрелся, остановившись, к фонам, на которых изображала свои «жертвы» эта чахлая девица. А та-а-ам вот… Та-а-ам бы-ы-ы-ыли…
Арбы и горы. У повозок этих азиатских колёса – выше человеческого роста. И между спицами тех колёс великолепно сияли горы, которые даже в карандашном исполнении были величавы и величественны. Даже – почти грандиозны. И московское низкое небо не делало их жалкими.
Вот в горы, ею придуманные и воспетые, Тимоха и влюбился. И – женился на ней, потому что не жениться на девушке, так чувствовавшей то, что она никогда не видела, было нельзя…
Мама – плакала и просила. Отец – орал и требовал…
А они всё равно поженились и уехали в ту страну, где люди чисты, как дети. Где воздух чист, как люди. Где чистота прозрачна, как взгляд младенца, только что открывшего глаза и увидевшего мать.
И Киргизия стала для них домом, потому что дом они построили на этой земле сами. Пришли на пустое место, переглянулись. И начали строить дом с огромными окнами в пол, с просторными комнатами неправильной формы, похожими на горные ущелья, с садом, где полыхали розы. А зимой невыносимо белым был снег. И всё это великолепие накрывал собою выгнутый купол высокого неба, в котором отражались озёра и глаза людей, коровы с лошадиными хвостами и лошади с длинной шерстью и короткими ногами, которые послушно стояли, когда их доили раскосые женщины с добрыми руками и чёрными, как ночь в горах, волосами, спрятанными под платком.
А потом у них родился «верблюжонок». Они, когда впервые оба увидели Максю, сразу поняли, что он – «верблюжонок», потому что глаза у него были хоть и славянские, но раскосые будто. И в них отражались горы и небо, лошади и яки, небо и вода – всё то, что впитала в себя Киргизия за многие и многие века, пока жила она под ладонью Аллаха, прикрывавшей её от всех ненастий и страданий, чтобы сберечь чистоту людей, признавших эту землю своею родиной.
А потом… Потом небо померкло и стало похожим на все небеса земли, потому что люди их просто не замечают, ибо видят каждый день…
Она только не видела, потому что та простуда, вечная простуда, которую она привезла с собой издалёка, так и не отпустила её…
Похоронили свою самую дорогую женщину Тимоха с Максом в горах. Там, откуда хорошо был виден восход и закат, у самой дороги, по которой когда-то катились арбы с колёсами выше человеческого роста…
Её уже давно нет. Но остались рисунки. И сын, в глазах которого отражается благословенное небо Киргизии…
|
