один местный еврей-пролетарий и к тому же шарлатан (человек с доброй душой - одесск. жаргон - прим. автора) Яша Вильнер, очень вовремя для вас устроившийся в апреле девятнадцатого делопроизводителем юротдела одесского ревтрибунала. Бо Яша, как вам и без меня, полагаю, известно, был очень хорош в композиции да и в королевской игре в целом - недаром он слыл "мастером миттельшпиля", благодаря чему стал впоследствии двукратным чемпионом радяньской Украины по шахам (шахматам - украинизм - прим. автора). Узрев вашу фамилию в расстрельном списке, он сначала пришел в ужас, но затем нечеловеческим усилием воли взял себя в руки и сумел дозвониться в Харьков до своего знакомца, тогдашнего председателя украинского совнаркома товарища Раковского, который и приказал местным чекистам оставить вас с Осей в покое... Да-а, Александр Александрович, вам чертовски подфартило тогда в Одессе, - прищелкнув от зависти языком, протянул Фиолетовый. - Вас не пытали кипятком, как некоторых золотопогонников, взятых котовцами в плен на заброшенном фонтане возле "дачи Ковалевского". Вас не раздевали донага и не выводили во внутренний двор особой тюрьмы ОГЧК, располагавшейся в доме семь, по соседству с подвалом, в котором вы томились, чтобы сначала зверски избить, а потом прикончить под рев автомобильных моторов и похоронить в яме, наскоро вырытой на Втором Христианском кладбище... Короче, из вас не сделали жмурика (покойника - одесск. жаргон - прим. автора), хотя могли! А вот Яше и в особенности Христиану Георгиевичу в дальнейшем как-то не повезло. Впрочем, сами виноваты - не надо было водить дружбу с Лёвой Троцким...
- Понятно, - смущенно пробормотал Маэстро и втянул голову в плечи. Ему припомнились жуткие дни красного террора в Одессе, когда обыватели и "понаехавшие интеллигенты" таились в домах, а военно-революционный совет издавал прокламации, в которых призывал "изловить сутенеров и предателей и предать их в руки рабочих и крестьян". С наступлением темноты в затравленном городе начинался шабаш: улицы наполнялись братишками-матросами с болтавшимися на поясах браунингами; шустрыми ворами-карманниками, говорившими почему-то на чудовищном французском; влиятельными мрачными уголовниками, тускло поблескивавшими золотом зубных коронок и перстней. Откуда-то вылезали обритые наголо щеголи в добротных английских пальто и френчах, в широченных галифе, в лейб-гусарских сапогах с серебряными шпорами. Как правило, они появлялись в обществе тощих барышень, темные глаза которых расширял кокаин. Барышни пытались наряжаться и выглядеть как "королева экрана" Вера Холодная, скончавшаяся той зимой, как говорили от испанки, в нетопленной гостинице "Бристоль"...
Фиолетовый удовлетворенно хмыкнул и веско заметил:
- Вам бы, Маэстро, следовало, как это сделали тот же Ося Бернштейн, или Верочка Каралли, которую обожали Лёня Собинов, а потом Ево Императорское Высочество Митрий Палыч, или, к примеру, будущий шнобелевский лауреат Ваня Бунин, дождаться деникинцев, погрузиться на турецкий пароход и отплыть в Царьград, а вы... Поработав зачем-то пару месяцев в совучреждении, - инотделе Одесского губисполкома - вы резко рванули в Москву...- Фиолетовый раздраженно махнул рукой, повернулся к доске и погрузился в размышления.
"Многие любят давать советы задним числом, - подумал Маэстро, не решаясь спорить с собеседником вслух. - А каково было мне, чудом избежавшему расстрела; мне, помилованному красной властью, неожиданно предложившей работу и тем самым оказавшей доверие? Фрондировать? Нет, слуга покорный... Ждать же, когда в Одессу войдет Добровольческая армия и начнется реставрация с проверками всех, кто сотрудничал с красными, было бы столь же глупо, сколь и отказываться от службы в губисполкоме, позволившей по крайней мере не умереть с голоду. Сыр в одесских лавках продавался тогда по чудовищной цене - 28 рублей за фунт, а о гороховом хлебе можно было только мечтать..."
Фиолетовый между тем продолжал размышлять, едва заметно покачивая головой - видимо, он пытался рассчитать вариант. Спустя минут десять он уверенно пошел конем.
- Конь цэ-шесть... Что, собираетесь шаховать? От шаха, как говорится, еще никто не умирал, - со своей обычной ехидцей заметил Фиолетовый. - Итак, вы женились на швейцарской социалистке и успешно выехали за вожделенный рубеж, подальше от холода, голода с его "советскими обедами" (суп из сушеных овощей и хвост селедки - прим. автора), разрухи, коммуналок с бесконечными подселениями, смычек, чисток, разоблачений уклонистов. Кстати, выехали вы в Германию, хотя в декабре четырнадцатого сболтнули одному питерскому журналисту, что больше никогда в жизни не поедете в эту страну, где вам "пришлось претерпеть столько страданий и лишений". Как говорится, jamais plus jamais (франц. - никогда не зарекайтесь - прим. автора), Александр Александрович.
Маэстро рассеянно слушал тираду Фиолетового, а перед глазами у него стояла ваза из севрского фарфора, выполненная в стиле рококо, высотой в аршин, белая с голубым, с золочеными ручками, двуглавым орлом и инициалами "Их Императорских Величеств". Сам князь Сан-Донато вручил ее зардевшемуся от счастья Маэстро - тогда 16-летнему гимназистику - за победу во Всероссийском турнире любителей 1909 года. Это случилось в одном из залов петербургского Финансового клуба, расположившегося на Невском в красивом здании с неоклассическим портиком.
"Браво, Алехин, отныне вы - Schachmeister (шахматный маэстро - прим. автора) и, полагаю, достойный преемник Чигорина", - сказал ему тогда коренастый кареглазый князь. На его узком бледном лице с повисшими усами, представилось тогда триумфатору, лежала печать грусти, хотя князь широко и по-доброму улыбался. Ваза оказалась единственной памятной вещью, к тому же "высочайше пожалованной Государем", которую советская власть разрешила Маэстро вывезти из РСФСР. Приз и роскошный диплом работы художника Арцыбушева до сих пор остаются с ним - вон там они, в облупленном деревянном ящике, придвинутом вплотную к шкафу...
- ...Бедная Анна-Лиза поехала рожать сына Александра в родной Цюрих, - продолжал тем временем Фиолетовый, - а вы погрузились в не менее родную стихию шахматных турниров... Кстати, что сталось с Сашей?
Маэстро пожал плечами. Он вспомнил короткую встречу в Цюрихе с сыном, голубоглазым светловолосым мальчиком - в двадцать девятом Саше было семь с половиной лет. Знакомые Анны-Лизы, отдавшей им мальчика на попечение, одели его по-русски: в косоворотку, светлые свободные шаровары, заправленные в щеголеватые сапожки. Отец и сын стеснялись друг друга, они беседовали по-немецки, но разговор не клеился. Мальчик вежливо поблагодарил за гостинцы, привезенные отцом, и даже попытался выговорить русское слово "спасибо". Когда они прощались, Саша заплакал, и отец прочитал укор в его глазах...
- Я не видел его с тридцать шестого года. Ферзь аш-восемь шах!.. Кажется, он стал инженером...
- ...И круглым сиротой. Анна-Лиза скончалась, как вам известно, в тридцать четвертом, когда ваша слава достигла зенита, а сами вы зазнались до чрезвычайности...Слон эф-восемь... Ну, а третья ваша жена, Надежда Семеновна, генеральская вдова, между прочим...
