Чемпион в очередной раз перевел дух и снова посмотрел на занавешенное окно. Негодование его на время улеглось.
Тем временем перестал негодовать и Фиолетовый. Он даже улыбнулся, но как-то зловеще.
- Развязка близка. А мы даже не пригубили этот превосходный портвейн, или, как говорят на нашей с вами холодной родине, "ни в одном глазу", - он взял бокал и посмотрел на Маэстро. Глаза незнакомца недобро сверкнули. - Ну, не чокаясь.
Игроки выпили по глотку. Помолчали. Выпили еще. Портвейн и в самом деле был хорош. Великолепный, правда, несколько непривычный для портвейна вкус - так показалось Маэстро. Во всяком случае, чемпион почувствовал, как теплая волна разлилась по телу. От раздражения, вызванного ехидством и издевательствами незнакомца, не осталось и следа.
- Что задумался, добрый молодец? - снисходительно осведомился Маэстро. Не дождавшись ответа, он прикрыл рукой глаза, и перед его мысленным взором вновь нарисовался Ефим Дмитриевич, погрузневший, поседевший, с сигаретой в зубах и свастикой в петлице. В сорок третьем они сыграли в Варшаве короткий матч, на котором, сияя залысиными, с умным видом присутствовал сам генерал-губернатор и рейхсминистр доктор Франк, открыто благоволивший Боголюбову. После третьей партии Маэстро и Doppelbauer зашли в какой-то кабачок пропустить по рюмке водки. "Слезы короля Болеслава" - так почему-то назвал водку шутник-официант.
Ефим Дмитриевич разоткровенничался: "Старшей дочери не позволяли учиться в университете, - сокрушался он, - из-за моего неарийского происхождения. Мне отказывали в хлебной должности инструктора по шахматам. Пришлось вступить в члены НСДАП. Теперь красные меня точно расстреляют... А недавно я давал сеанс в госпитале по линии Truppenbertreuung (обслуживание войск - прим. автора) - так один раненый, увидев на моем пиджаке партийный значок, вырвал его "с мясом" и заехал мне пару раз в глаз"...
Было заметно, что Doppelbauer сильно напуган. На турнире сорок второго года, игранном в Зальцбурге и получившем громкое название "чемпионата Европы", Маэстро и остальные участники, недовольные идиотским регламентом (10 партий за 10 дней!), уговорили Ефима Дмитриевича как "немца" и авторитетного гроссмейстера, потребовать от организаторов из Германского шахматного союза смягчения условий игры. Боголюбов нехотя согласился и, безуспешно попытавшись втянуть живот, несмело проследовал в комнату с табличкой Ausrichter (устроители соревнований - прим. авт.), откуда вернулся минут через пять, красный как рак. "Нам предложили отправиться в окопы под Сталинградом - там, говорят, дают поблажки и усиленный паек", - вытирая потную шею, прошептал обескураженный Боголь - так звали его когда-то земляки-киевляне...
Ефим Дмитриевич тревожно огляделся и, наклонившись к уху Маэстро, прошептал по-русски: "Помните моего земляка - Федора Богатырчука? Ну, того, который трижды обыграл Ботвинника, из-за чего Ботвинник его возненавидел и грозится повесить на первом попавшемся суку?"
Разумеется, Маэстро помнил этого небесталанного шахматиста, разделившего в двадцать седьмом году с Романовским звание чемпиона СССР. Богатырчук играл в побочном турнире в Мангейме и оказался в августе четырнадцатого в одной камере с Маэстро и Ефимом Дмитриевичем... Да, там, в германской тюрьме Раштатта к ним присоединился, помнится, прилизанный студент-технолог Самуил Вайнштейн, будущий цепной пес комиссара Крыленки и отец Бориса Вайнштейна, очередного главаря советской шахсекции и полковника НКВД, что-то там наанализировавшего в меранском варианте... А сколько партий они - Маэстро и Богатырчук - сыграли в сентябре четырнадцатого года, дожидаясь в Генуе парохода до Ниццы!..
"... Так вот, - продолжал шептать Боголюбов, - убегая с семьей от победоносной РККА, Федор Парфеньевич переехал из Киева в Краков, а оттуда в Берлин, где встретился с Власовым. Теперь Богатырчук - функционер КОНРа!.."
Видение неожиданно исчезло. "Боже, - подумал Маэстро, - что творит с нами время: кто бы мог подумать, что мой добрый Боголь сделается каким-то опереточным нацистом, а Федя Богатырчук малороссийским националистом-власовцем! А я, кем стал я, "доктор Алехин", добрый знакомец доктора Франка?.."
Перед глазами чемпиона появились, словно отпечатались, фотографии из декабрьского, 1941 года, номера журнала "Дойче Шахблаттер" и текст под одной из них: "В краковском замке. Чемпион мира д-р Алехин показывает гауляйтеру д-ру Франку свою блестящую партию против..." и далее следовала фамилия малоизвестного немецкого шахматиста.
...В конце октября сорок первого Маэстро, игравшего на турнире в Кракове, где он разделил первый приз с Паулем Шмидтом, вполне ожидаемо вызвали к генерал-губернатору, обергруппенфюреру СА Франку, который обожал шахматы как никто другой из правителей Тысячелетнего рейха. Доктор Ганс Франк хорошо знал Маэстро и питал к нему необъяснимую привязанность. Еще в 1936 году, в бытность рейхсминистром без портфеля, доктор любезно принял чету Алехиных в своих берлинских апартаментах. Грейс он тогда усадил справа от себя, а Маэстро - по левую руку...
Пожалуй, именно доктор Франк не пустил своего "друга" в Испанию, заставив его в роковом сороковом году вернуться в Париж; пожалуй, именно он сыграл роль Мефистофеля, предложив ему, Маэстро, должность старшего консультанта в Институте Востока с более чем приличной зарплатой в тысячу рейхсмарок. Впрочем, как вынужден был впоследствии намекнуть доктор Франк, РСХА (Главное управление имперской безопасности - прим. автора) сочло предложение генерал-губернатора слишком щедрым, а фигуру чемпиона мира - не слишком благонадежной. Впрочем, оговоренные в договоре о продаже души дьяволу деньги Маэстро получил - но только за семь месяцев, только в польских злотых и только в виде оплаты проживания в краковской гостинице "Гранд-отель"...
Чемпион мира хорошо запомнил, как погожим осенним вечером двое в штатском усадили его в роскошный "опель-адмирал" и отвезли в резиденцию генерал-губернатора. В машине было вполне уютно, ноги не затекали, однако Маэстро чувствовал себя не в своей тарелке и ерзал на мягком сиденье. В ушах у него звучал голос доктора Геббельса, вещавшего в радиоэфире: "Большевики терпят историческое поражение под Москвой...". В зале, где игрались отложенные партии последнего тура, на высокой тумбе стоял "народный" радиоприемник "ДКЕ" - небольшой черный ящик с матерчатым кругом в центре. Как шепнул однажды Doppelbauer на ухо Маэстро, немцы звали этот дешевый, но надежный прибор "Goebbels Schnauze" ["пасть/морда Геббельса" -прим. авт.] за отдаленное сходство с перекошенным лицом доктора Геббельса, обращающегося к нации по радио с очередной пропагандистской речью.
"...Историческое поражение под Москвой..." - эти хвастливые слова, регулярно вырывавшиеся из динамика "Goebbels Schnauze", не давали Маэстро покоя. "Итак, вскоре там, на истерзанной родине, утвердится кованый германский сапог. Стало быть, порядок, который установят германцы в России, будет напоминать тот, что установлен здесь, в генерал-губернаторстве? Так какое из зол - меньшее: Ordnung, или "кровавый сталинский режим", как любил выражаться доктор Геббельс?" - напряженно размышлял победитель краковского турнира.
У ярко освещенного парадного входа в массивную башню-донжон Вавельского замка чемпиона мира встретили зловещие Kettenhunde (нем. цепные псы - прим. авт.), чины с нашейными бляхами полевой жандармерии, и молчаливый оберлейтенант вермахта в полевой форме "фельдграу". Память Маэстро не забывала ничего, даже мелких деталей униформы оберлейтенанта вроде серебристой пряжки ремня с орлом, держащим в когтях свастику; железного креста с цифрами "1939", приколотого на левом нагрудном кармане офицера; красно-бело-черной ленточки, продернутой через петлю второй пуговицы; какого-то овального знака из светлого металла, прикрепленного под карманом и, видимо, свидетельствовавшего о ранении.
По обеим сторонам у входа, на лестнице и этажах располагалась охрана, состоявшая из нижних чинов СС, главным образом "шютце" ("стрелков", рядовых "общих" войск СС - прим. авт.) и "штурманов" (ефрейторов тех же войск - прим. авт.). Ближе к приемной генерал-губернатора службу несли уже "роттенфюреры" (ротные фельдфебели тех же войск - прим. авт.) В германской армии (Маэстро знал это еще с 1914 года) ротных фельдфебелей почему-то называли жаргонным словечком "шпис". Два эсэсовских "шписа" в тевтонских касках, светлосерых мундирах, при погонах черного цвета, имперских орлах, нашитых на левые рукава, с серебристыми рунами на левых петличках и полосками на правых, вытянулись при виде Маэстро и сопровождавшего его оберлейтенанта во фрунт, прижав к бедрам ладони, вывернув локти и по-петушиному выпятив грудь. Это выглядело как-то театрально и неестественно, словно всё происходившее случилось во сне...
Проследовав со своим спутником и адъютантом генерал-губернатора штурмбаннфюрером Пфаффенротом через приемную, Маэстро оказался в просторном служебном кабинете "хозяина Польши". Там, за массивным столом восседал сам гауляйтер, подтянутый, молодцеватый, сороколетний - "ein Mann in den besten Jahren" (мужчина в расцвете лет[нем.] - прим. авт.) - подумалось тогда Маэстро. Гауляйтеру необыкновенно шел партийный серо-голубой двубортный костюм: брюки с идеальными складками и полувоеного покроя пиджак с рядами серебристых пуговиц, орденской планкой, прикрепленной строго по центру под левым лацканом и удостоверявшей, в частности, что ее носитель награжден Рыцарским крестом с мечами; под планкой, рядом с пуговицей и параллельно линии лацкана, красовался партийный эмалевый значок с красной свастикой в белом круге с черным ободком ("бычий глаз" - так в народе, по словам Doppel Bauer'a, называли этот атрибут партайгеноссе).
Внешность доктора Франка впечатляла: волевой подбородок, прямой нос, большой лоб с залысинами, пронизывающий взгляд арийца. Небрежно кивнув, переложив трубку в левую руку и махнув правой - то ли по-партийному, то ли просто по-человечески - гауляйтер закричал невидимому собеседнику: "...Да поймите, Штроп, я обращаюсь к вам как борец за дело национал-социализма. Если бы я пришел к фюреру и сказал ему: "Мой фюрер, докладываю: мне удалось уничтожить 150 тысяч поляков и 400 тысяч евреев", то фюрер ответил бы: "Прекрасно, если в этом была необходимость"... Я понимаю всю тяжесть ответственности, и беру ее на себя! Исполняйте, Штроп". Положив трубку и внимательно посмотрев на русского чемпиона, генерал-губернатор расплылся в улыбке: "Шампанское ждет нас, доктор Алехин, прошу."
С этими словами обергруппенфюрер протянул Маэстро руку, которую пришлось пожать: при рукопожатии чемпион ощутил холодную твердость "перстня победы", украшавшего безымянный палец доктора Франка.
В соседнем приватном кабинете, главной достопримечательностью которого являлась картина кисти Леонардо "Дама с горностаем", хозяина и гостя ожидал сервированный на двоих продолговатый стол с резными ножками. Центральную часть этого предмета
