помешало бы.
- Переждем жару, тогда открою. - отрезал Каза.
Потом он уснул, а я лежал с закрытыми глазами, откладывая очередной выход по маленькому.
В туалет ходили по очереди. Когда я пошел первый раз, Каза напутствовал:
- Испражняйся не ближе двадцати шагов от пещеры. Я проверю.
- И как же ты проверишь, моча же впитается?
- По мокрому пятну на песке.
- А я прикопаю.
- По запаху, значит.
Мы сходили раза по три примерно за час, и вновь подпирало, но лень было вставать, тащиться по жаре и по раскаленному песку черти куда. Так я и задрых с переполненным пузырем...
***
"Странный здесь мрак". - подумал он засыпая.
И действительно, тьма не заслоняла предметы от зрительного восприятия, а как бы, оставляя их на виду, заполняла пустоту между ними, благодаря чему Авангард мог рассматривать узоры на коврах.
Ковер это такая же магическая штуковина как и огонь. В детстве он часами смотрел на эти узоры, находя в них тайные послания мастеров, то мистических животных с ветвистыми рогами, то потусторонние лица, проступавшие сквозь ткань этого мира...
Впрочем, он всегда и везде что-нибудь видел: в облаках, в отдаленных деревьях, даже звезды он складывал в собственные образы, минуя общепринятые созвездия. И постоянно приставал к другим, мол, смотрите там то-то и то-то., а там вон что.
Молодая приезжая учительница литературы, Ирина Георгиевна говорила о нем:
- Мальчик с воображением.
При этом она как-то особенно улыбалась, вроде бы с восторгом и одновременно с грустью, наверное, сожалея, что он еще мальчик.
Ирина Георгиевна, была утонченная девушка, много читала, слушала музыку. Такого количества книг и пластинок Авангард не видел ни у кого. Это она привила ему любовь к чтению и хорошей музыке, и не только классической. Они слушали Pink Floyd и Led Zeppelin.
Через два года Ирина уехала, по-видимому, ей не нашлось пары среди сильно пьющих и не культурных деревенских парней. Стоя на коленях, восьмиклассник умолял ее не уезжать, обещал жениться на ней сразу по окончании десятилетки.
- Ты еще не знаешь как это долго два года. - говорила она с печалью и гладила его по рыжей вихрастой голове.
На автостанции Ирина сказала:
- Прости Ав, я хочу жить сейчас. Я устала откладывать жизнь А у тебя еще всё впереди. Ты еще встретишь свою единственную. Только, пожалуйста, не растеряй свой дар, мальчик с воображением.
На прощание она поцеловала его в правую щеку. Это был первый и последний поцелуй их платонической любви. Они снова встретились через много лет. Но это другая история. Оба они изменились и всё между ними было. но совершенно не так...
СОН ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?
Вот и снова эта клетка,
как была она когда-то,
как сбежать хотелось деткам
в устремлении куда-то.
Я забыл уже, быть может,
то, что чувствовал богато,
но как раньше душу гложет
чувство, словно завсегдатай.
Отпускал я птиц на волю,
открывал всех клеток дверцы.
Изменял сознание, долю,
не менялось только сердце.
И стучит оно, как прежде,
завораживая стуком,
заставляя жить надеждой
между музыкой и звуком...
Ему снилось что-то очень важное. Что-то из его далекого прошлого, из подросткового периода. Из того времени, когда в нем бушевало противостояние. В чем-то оно было всегда. Но это, хоть и не понимаемое тогда, но уже наблюдаемое со стороны, с попытками самоанализа.
В молодости ему не хватало свершений. В нем задыхалось чувство целеустремленности. Оно рвалось из него, и вырывалось где ни попадя, вознаграждая ощущением полета, напоминавшим вдохновение. Возможно это оно и было.
Он всюду его искал, и чем бы ни занимался, в первую очередь творил. Даже будучи дежурным, намывая полы в классе. Это стало секретным оружием - зарабатывать похвалу. Разумеется, у каждого свой уровень, однако, и творческий муравей имеет право на жизнь.
Если ему не удавалось вызвать это чувство, он прекращал занятие. Так он забросил учебу.
И словно темный близнец того рядом произрастало другое: он чувствовал себя виноватым и боялся что его будут ругать. Причем, вроде ничего плохого не сделал, а всё равно переживал.
Может он и не думал бы, что виноват, но он боялся, что его накажут и чего-то лишат. Например, не пустят на вечерний сеанс в кино. Комплекс вины, словно паразит поселился в нем и разрастался год от года, благодаря строгому родительскому воспитанию.
А когда он вдруг понимал что с ним происходит, становилось легче. В теле развязывались узелки и вместе с душой оно расслаблялось. Он обещал себе: либо больше не делать этого, либо не испытывать то, что только что испытывал, просто контролируя психику. Самоконтроль это уже гораздо позже. Мальчишкой он до такого конечно же не додумался.
В общем, у него были крылья, одно белое, как чистая душа, другое черное, как небо без звезд. Они то поднимали его над миром, то бросали в бездну...
Происходящее во сне тоже смахивает на жизнь, но в отличие от бодрствования сны всегда заканчиваются выводом, зачастую ускользающим, после пробуждении.
Каким выводом? Умственно - психологическим. Некое переживание возникшее из неизвестного источника, раскрывается в своей сути. Это происходит потому, что человеческое я, как бы, раздваивается, одновременно участвуя и наблюдая, а сон напоминает фильм, где у актера на голове видео камера.
За что он винил себя? За то что не оправдал чьи-то надежды.? Не сбылись чьи-то мечты, возложенные на него? Но перед кем он оправдывался окончательно повзрослев?
Во сне он вдруг осознал, что неприятное чувство, мучившее с детства, выросло вместе с ним. Теперь это вообще страх перед чем-то плохим, что неотвратимо должно произойти.
Страх, который постоянным присутствием выдавливал из него жизнь, выжимал до последней капли, как пресс, запущенный его же мозгом. Этот пресс и есть его настоящее...
***
А что собственно происходит?! Где я?! Мыыы?!
Он и Каза были привязаны к столбам в паре метров друг от друга.
Да как он мог не почуять что с ними, с ним, творили? Почему не проснулся от первого же прикосновения? И что тогда? Оказал бы сопротивление целой куче враждебно настроенных обезьян?
Во влип...
А может, и это сон?
БЕЗ НАЗВАНИЯ И БЕЗ ЭПИГРАФА
Далеко до ночи, если тьма ни обрушится внезапно и чутка за полдень. Пожалуй, не чутка. Местное время: день еще в разгаре, но и вечер уже в пути.
Щипать себя за ляжки, а за другое и не получится, вряд ли уместно, веревка туго обвивала от щиколоток по плечи. Замотали в куколку, вместе со стоячим бревном, если бы он спал, то уже бы проснулся и не столько из-за боли...
Голова ошалело вертелась. Открывался беззвучно рот. Ничего себе пробужденьице! Скорее от инфаркта помрешь, чем от рака.
А Каза почему привязан? Ав поговорил бы с ним, но сильнее любопытства было желание опорожниться. Прежде чем привязать спросили бы, а ни хочет ли он в туалет?
Сомнительно, что развяжут. Реакция обезьян угадывалась. Но нельзя же просто взять и обоссаться взрослому человеку. Он просто обязан побороться за свои права.
Ну и душиловка. Предвечерняя: тяжелая и неподвижная. Или его душит страх? Стекавший со лба пот въедался в глаза. Моргать. Зажмуривать. Распахивать. Вращать белками. А между тем...
- Господа. - обратился он к аборигенам.
Истязатели сгрудились в тени деревьев и о чем-то переговаривались, видимо, на родном языке, потому что слыша их, Авангард Всеволодович не разобрал ни слова.
Впереди лес, за спиной гора, но ни капли тени не перепадало пленникам. Клонившееся к лесу Солнце слепило и жгло.
Под ногами твердая земля, можно переминаться. Можно, да не возможно из-за тугой стяжки.
А лес, как дома в средней полосе смешанный и зеленый, и застыл будто разрисованная чеканка.
Ав, повторил обращение. Однако, господа не обратили внимания и на этот раз. Его растерянный взгляд встретился с глазами бывшего собутыльника, явно, им недовольного.
Авангард Всеволодович попытался оправдаться:
- Может не понимают...
- Понимают они. Громче кричи. - рычал Каза почти остервенело.
"Эх, везет же ему - он-то голый, может и обоссаться". - подумал Авангард, набирая воздух насколько позволяла впившаяся в грудь веревка.
- Господа, я в туалет хочу. Будьте людьми, дайте сходить. - прокричал он, рискуя не удержать содержимое мочевого.
Стало так тихо, словно у вселенной выключили звук. Обезьяны разом повернулись к пленнику. Из толпы выбрался седой от макушки до пят самец, ниже остальных на голову, но раза в два шире. Растолкав опешивших соплеменников, направился к столбам.
- Что ты сейчас сказал? - прорычала обезьяна в ухо человеку.
Ну, конечно, Авангард Всеволодович почувствовал себя виноватым перед мучителями, ведь он обозвал их людьми. То есть, как бы, поставил свой вид выше их вида. Мать перемать, опять лоханулся.
"Ну и вонь! Прям дохлятиной. ****ь, не обоссышься, так обрыгаешься. Да что он такое жрал?". - возмущался Авангард, отворачивая голову до упора.
Седой, стоя в каких-то несчастных сантиметрах, не отнимал обезьяньей морды от лица, точнее от головы Авангарда, и как будто на зло дышал открытым ртом.
- Ничего. - выдохнул человек в облаке не человеческой вони, зато с облегчением...
СЧАСТЬЕ
Есть в зиме частица лета:
под холодными снегами
ждет земля лучей привета,
как улыбку ждем мы сами.
Замораживают душу
раны колотым страданьем,
но она им не послушна:
ждет она любви дыханье...
Резкие движения тазом, словно поерзал на стуле. Левым боком вперед, вкручиваясь как саморез. Давившая на член веревка ослабла. Тут же, в миллиметровый просвет хлынула моча.
Ав забыл, где находился. Забыл кто он и что с ним. Минуту он не помнил ничего. Одуряющая духота и ослепляющий свет стали близнецами блаженства, как будто вознесясь на американских горках, он врезался в Солнце.
Сознание испарилось, осталась лишь мысль: если долго терпеть, а потом опорожниться, то и никакого оргазма не надо. То есть настолько это приятно, что, кажется, могло бы заменить секс...
Но всякому удовольствию приходит конец. Он выдавил последнюю каплю, вместе с которой кончилось и его счастье. Приятный душ завершился мокрыми шортами и трусами. На фоне противного ощущения грянул информационный взрыв. Авангард Всеволодович перестал улыбаться и открыл глаза.
***
Первым требованием возвратившегося ума было посмотреть ни пропиталась ли веревка насквозь, но раскаченная грудь препятствовала зрению. В такие моменты жалеешь, что не жираф.
Ему было важно увидеть свой конфуз прежде, чем об этом скажут другие. Наверное, для того, чтобы подготовить душу к унижению, вовремя дать ей щит, а возможно и меч для нанесения ответного удара.
Существо всё еще стояло перед ним. Из-за седины оно выглядело, как модница, после мелирования. Матово-серый окрас распространялся по всему телу, блестела только черная лысина - круглая, как тонзура священника.
Существо отступило на шаг, закрыло вонючий рот и с любопытством всматривалось в лицо Авангарда. В область его паха оно не смотрело. Человек почувствовал облегчение, глубоко вздохнул и расслабил плечи.
"Как же хорошо, Господи, вовремя обоссаться!" - взмолился человек: волосы горели огнем, золотом блестела щетина. Плевать ему на совесть и стыд, придуманные людьми, он животное: он всегда был, есть и будет животным! По крайней мере,
