былого лоска. Жители и гости столицы соблюдали чистоту. Простой техасский ковбой давно бы искупал в бассейне свои сапоги из змеиной кожи. «Ангелы ада» накидали бы рыбкам вместо хлеба сигарных окурков. Их железные сердца не восприимчивы к утонченной красоте природы. Их восхищают грубые моторы, рев которых – музыка для ушей. Их религия - техника. Бог – мотоцикл. Пророки – Харлей и Дэвидсон…
Ох, не к добру «Ангелы» вспомнились… Чтоб они в преисподнюю провалились…
Броуди перевел мысли на другое – на бортики бассейна. Там сидели люди, уставшие подниматься или спускаться. Это были, в основном, одинокие девушки и влюбленные пары, которые не стеснялись целоваться. Многие просили друзей или незнакомых запечатлеть их на телефон или видеокамеру, что никогда не сделал бы Броуди: в подобной толкотне невозможно снять фото, чтобы кто-нибудь посторонний с глупой гримасой не влез в кадр. Останется на память чужая рожа вместо своей…
Надо следить, чтобы самому не остаться кому-нибудь на недобрую память…
От нечего делать стал разглядывать барельеф на задней стене бассейна, над которым кудрявой зеленой шевелюрой нависали ползучие кусты. Взгляд самопроизвольно пополз вверх по зелени и вдруг остановился - резко, будто нога наступила на мину. Наверху, у колоннадного барьера террасы, которую Броуди только что покинул, стояла знакомая фигура с лысым черепом в ореоле прозрачных волос. По-прежнему скрестив руки под грудью, на Броуди смотрел тот самый надзиратель за порядком по совместительству пенсионер базилики Секре Кер.
Не может быть! Старик следит за ним?
Броуди опустил глаза, мотнул головой. Усмирил всполошившиеся мысли. Усмехнулся молча: ерунда, показалось. Невозможно. Сверху, в толпе одинаковых бейсболок разглядеть отдельного человека – задача едва посильная даже для агентов, профессионально занимающихся слежкой, не говоря про близорукого старика... К тому же он без солнцезащитных очков, а светило бьет ему прямо в глаза.
Показалось… Броуди развернулся и потопал вниз, решив больше не оглядываться, чтобы понапрасну не беспокоиться.
На следующую террасу спускалась единая широкая лестница, по которой идти было просторнее, потому проще. Если один споткнется и упадет, другие не повалятся за компанию – более высокая степень коллективной безопасности. На нижних ступеньках сидели люди и в качестве бесплатных зрителей наблюдали за представлением на площадке. Представление давала девушка в блестящем концертном купальнике с висюльками на сосках, с бубенчиками на щиколотках, без обуви.
Театр одного актера и одного магнитофона – старого, до-смартфоновского еще периода. Кассеты лениво крутились, издавали заунывные мелодии - то ли арабские, то ли аборигенские. Девушка отклонялась назад, перебирала в воздухе руками, становилась в позы индийских танцовщиц и замирала, ожидая аплодисментов.
Показывала трюки с огнем: проводила спицами с горящим концом по голым рукам и ногам, отпивала из бутылки и дула на огонь - получалось «драконовское» пламя.
Потом сунула спицы в горшок с песком, встала «в профиль», собрала пальцы обеих рук «в щепотку», одну руку подняла на уровень глаз, другую опустила - изобразила древнюю египтянку, как на иероглифе. Начала ходить под музыку туда-сюда: покачивая руками, приседая при каждом шаге. «Ходьба по-египетски» - так называлась песня одной древней американской певички, так ходили люди в клипе на песню. Вряд ли настоящие египтяне столь неудобным способом передвигались, даже в древности…
Девушка демонстрировала скорее себя, нежели искусство. Зрители, поголовно мужчины, смотрели с интересом. Не на «фокусы», а из чисто сексуального интереса – на полуголое тело. Голодному до женщин Броуди любоваться на нее чревато эрекцией. Которая от долгого воздержания столь сильна, что хоть чайник вешай…
Неудобно ходить с чайником на члене, вернее с набухшей промежностью среди толпы. Обязательно кто-нибудь заметит, покажет пальцем, привлечет внимание.
Придется принимать меры.
Какие?
Мастурбировать на людях как-то неприлично, а естественным путем выпустить на свободу бившиеся в заточении сперматозоиды в ближайшее время ему не грозит.
Так что прости и прощай, древняя египтянка!
Броуди поаплодировал ей в качестве оплаты за труды и отправился вниз по последней, самой длинной, широкой и свободной лестнице, каскадами спускавшейся к основанию холма.
На лестнице ощущал себя как король на приеме, то есть у всех на виду, то есть легкой мишенью для снайпера. Прибавил шаг, вышел за ворота, отделявшие территорию базилики от города, перешел дорогу и остановился перед кафе (по-французски «бистро») с названием, начинавшимся на «La…» - дальше шло нечто, написанное привычными буквами, но совершенно не читаемое с точки зрения американской лингвистики.
Над давно не мытыми окнами висели горбатые «маркизы», у стен стояли давно не мытые столы и жесткие стулья. Кафе занимало выгодное с точки зрения бизнеса место - на пересечении трех улиц вдобавок рядом с одной из главных парижских достопримечательностей и явно не страдало от отсутствия клиентов.
Значит, не надо мыть окна и столы?
А руки они хоть моют?..
Броуди ощущал необходимость отдохнуть, расслабиться. Выпить, в конце концов. Не воды - в рюкзаке имел бутылочку местной минералки Evian, но хотелось чего-нибудь покрепче - не чтобы с ног свалило, но чтобы отвлекло…
Преодолевая предубеждение о чистоте, Броуди выискал свободное местечко за столиком на одного и сел спиной к стене, лицом – к толпе. Читать меню в пластиковой оболочке не стал – оно тоже давно не мытое, заляпанное многими отпечатками. Вскоре явился официант в атласной жилетке, с блокнотом и ручкой. В качестве приветствия пробормотал нечто нечленораздельное, естественно по-французски.
Это то, что всегда бесило Броуди во Франции вообще, и в Париже особенно.
Просто удивительно, но самый популярный в мире город настолько недружелюбен к гостям, что не считает нужным овладеть международным туристическим языком – английским. Простые жители на нем не говорят - еще терпимо, в случае нужды можно объясниться на пальцах. Но не влезает ни в какие рамки то, что не владеют даже бытовым английским люди, которые непосредственно общаются с туристами: продавцы, официанты, смотрители в музеях, в том числе в Лувре.
О Лувре стоит вспомнить отдельно. С возмущением. Стукнуть кулаком по ореховому столу, за которым обедал еще Людовик Четырнадцатый, и без жалости разбить. Как «они» разбили иллюзии Броуди о самом известном и богатом музее мира. Ходишь, смотришь и не понимаешь. Кто автор произведения, как называется, когда создано. Под картинами висят таблички исключительно на французском. Чтобы прочитать информацию на понятном тебе языке, надо найти специальный ящик, порыться, отыскать листок с переводом, но прежде еще и очередь к ящику отстоять, если явился в час пик.
Любознательный посетитель проведет в музее не день-два, а весь отпуск. И все равно не успеет отсмотреть все, что запланировал, например, богатую коллекцию прерафаэлитов, прочитать их биографии, истории картин. А до жемчужины мирового искусства Моны Лизы вообще не доберется…
Кстати, о Моне Лизе.
Броуди все равно делать нечего. Пойти еще раз посмотреть на эту «жемчужину»… то есть на самый возмутительный фейк в мире искусства? Не на самую талантливую, а самую разрекламированную картину? Не полюбоваться, а ужаснуться. И еще раз убедиться в силе пропаганды. Даже черное можно сделать белым, а уродливое – красивым, если много раз повторить и показать в средствах массовой информации. СМИ в наше время – сильнейшее оружие, важнее танков и пулеметов. Они выигрывают, не начиная. Они убеждают, не предъявляя доказательств. Они объявляют победителя задолго до конца - схватки, столкновения, соревнования, сражения…
Вот бы они объявили на всю Америку, что Броуди не предатель, а герой, и чтобы все поверили…
Как поверили в то, что Мона Лиза – величайший шедевр.
На самом деле величайшая неудача. И у мастеров они бывают.
Всеобщего восхищения картиной Броуди не разделял. Наоборот. Удивлялся – как можно находить ее восхитительной, загадочной и так далее. У Да Винчи есть портреты намного лучше, например «Дама с горностаем». Но и она не идеал. Рафаэль Санти – вот кто непревзойденный мастер кисти. Мадонны Рафаэля - недосягаемая высота мастерства и эстетическая красота. Именно они достойны называться жемчужинами…
А не эта, черт побери, «Мона Лиза дель Джоконда» размером семьдесят на пятьдесят. Не впечатляет ни изображением, ни размером. Не удивительно, что заказчик ее не забрал. Он просил написать прекрасную в своей юности жену на фоне счастливого флорентийского пейзажа, а не странное существо без возраста, пола и бровей - на фоне апокалипсиса. Если долго смотреть, захочешь заплакать и застрелиться…
Психически вредная картина. Вместо того, чтобы демонстрировать на весь мир, следовало бы запрятать далеко в запасники – там ее место. Или вообще выбросить на помойку. Броуди не расстроился бы. Но Да Винчи собственное произведение, видимо, нравилось. Или жалко было выбрасывать то, во что вложил труд. Он оставил картину себе. Как память о любовнике, который (по слухам) послужил прообразом…
И который теперь висит в Лувре и довольно улыбается, глядя на толпу, пускающую слюни от счастья его увидеть.
Броуди счастливые слюни не пускал. Он был недоволен - манерой обслуживания посетителей музея. Однажды спросил у служителя: где посмотреть «Тайную вечерю» того же Да Винчи. Тот стал размахивать руками и лопотать что-то на смеси французского с луврским.
По его растерянному лицу читалось: он сам не представляет, о чем говорит. Но скорей всего – не понял, о чем спросили. Молчать выглядело бы невежливо, вот он и разливался гундосым соловьем... Из его тирады Броуди разобрал лишь нечто похожее на «Ришелье» - одно из отделений музея. Кивнул служащему: мол, заканчивай трели, концерт окончен, и направился искать в лабиринтах Лувра это проклятое «Ришелье».
Полдня потерял, вспотел, в туалет захотел… пока не догадался спросить дорогу у англо-говорящего туриста, бродившего по залу импрессионистов с видом бывалого музейного посетителя. Тот объяснил коротко и ясно: «Тайная вечеря» написана не на холсте, а не стене в каком-то малоизвестном итальянском монастыре в двух тысячах километров от Парижа…
Броуди зло взяло на того служащего. Если не знаешь, трудно сказать простейшее «Ай донт ноу»? Выучить три слова на английском – велико-французская гордость не позволяет? Еле сдержался, чтобы не возвратиться и не стукнуть хорошенько того служащего по лбу, чтобы мозги на место встали…
Будь прокляты все французы: инакоязычные, косноязычные, с ограниченным умом и непомерным самомнением - совершенно не приспособленные к
