Учитель для сочинителя (читая Чехова...)

Не перестаю удивляться Чехову (намерено не пишу «восхищаться», потому что в  контексте именно чеховского отношения к творчеству – немного снисходительного, немного ёрнического, но ВСЕГДА иронического и, одновременно, трепетного – такое определение выглядело было бы казённо и даже пОшло). Вот на днях в который уже раз перечитал рассказ «Агафья», рассказ не столько лирический, сколько трагический в своей безысходности - и уверен, что будут перечитывать ещё и ещё, потому что он – прекрасный ПРИМЕР того, КАК нужно писать малую прозу. При удивительной ненавязчивости и даже мелодичности изложения – ни одного лишнего слова! Ни одного! И тут же – неповторимые слог, стиль, композиция, построение фраз, предложений, прописывание образов и сцен. А описание пейзажей? «Помню, я лежал на рваной, затасканной полости почти у самого шалаша, от которого шел густой и душный запах сухих трав. Подложив руки под голову, я глядел вперед себя. У ног моих лежали деревянные вилы. За ними черным пятном резалась в глаза собачонка Савки — Кутька, а не дальше, как сажени на две от Кутьки, земля обрывалась в крутой берег речки. Лежа я не мог видеть реки. Я видел только верхушки лозняка, теснившегося на этом берегу, да извилистый, словно обгрызенный край противоположного берега. Далеко за берегом, на темном бугре, как испуганные молодые куропатки, жались друг к другу избы деревни, в которой жил мой Савка. За бугром догорала вечерняя заря. Осталась одна только бледно-багровая полоска, да и та стала подергиваться мелкими облачками, как уголья пеплом.». Не убавить – не прибавить! Всё живо, всё понятно – и даже высохшей травой пахнет от этого описания!
Впрочем, не уступают и описания персонажей. Рассказ «Писатель»: «Через минуту в комнатку тихо вошел седой, плешивый старик в рыжем, потертом пальто, с красным, помороженным лицом и с выражением слабости и неуверенности, какое обыкновенно бывает у людей, хотя и мало, но постоянно пьющих». Это не просто написано! Это -  н а р и с о в а н о!
Отсюда отдельная и важнейшая сторона его творчества – отношение к деталям, которые в текстах многих сегодняшних сочинителей играют роль какого-то мёртвого фона. У Чехова же наоборот: поскольку он в своих работах неукоснительно следовал своему характерному принципу лаконизма, «сжимания» текста, то невольно повышалась роль деталей, которые довольно нередко выступали этаким «движителем» самого рассказа. Например, чайка в «Сайке» или экипаж Старцева в «Ионыче».

На мой взгляд, значимость Чехова для своего времени заключалась в том, что он, возможно, первый из российских писателей не был моралистом. Отсутствие финальной морали в его прозе было в те годы настоящим новаторством. Тем не менее, советские литературные критики писали, что Чехов являлся яростным обличителем мещанства и обывательщины. Понятно, что в советские годы литературная критика была идеологизирована, отсюда и такая «обличительная» оценка. На самом же деле, если в его прозе и есть обличение обывателя, то обличает его автор       т р е п е т н о- н е ж н о, с явной симпатией. Он любит обывателя – и это с удивительной ясностью видно хотя бы по его Платонову, или Ефиму Петровичу из «Свадьбы», или даже профессору Николаю Степановичу из «Скучной истории».
Почему Чехов всегда был, есть и будет современен не только для читателей, но и для литературных сочинителей (и для вторых, думаю, ещё современнее, чем для первых)? Потому что его рассказы – это, как я уже сказал, УЧЕБНИК о том, КАК нужно писать малую прозу. Именно писать, а не копировать чеховские рассказы! Да это и не удастся, потому что при таком желании и поползновении у копии, во-первых, моментально «вылезут уши», а во-вторых, это будет откровенно нелепо и смешно. Заимствовать его сюжеты? Да, это можно и это не будет нарушением эстетических норма, но опять же – ЗАЧЕМ? Зачем их заимствовать, если они, эти чеховские сюжеты, и так везде и повсюду, вокруг нас и вместе с нами, с нашими товарищами, коллегами, знакомыми и незнакомыми людьми, на улице, реке, вокзале, театре, магазине, больнице, помойке, сортире – везде! Их не надо выдумывать, единственное, что требуется от сочинителя, их УВИДЕТЬ – и всё! Увидел, донёс до письменного стола – и быстрее записывай, пока он, сюжет, на «уплыл».В связи м этим  я вспомнил сцену, которую в своих воспоминаниях о Чехове описал Короленко:
- Знаете, как я пишу свои маленькие рассказы?.. Вот.
Он оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь, - это оказалась пепельница, - поставил ее передо мною и сказал:
- Хотите - завтра будет рассказ... Заглавие "Пепельница".
И глаза его засветились весельем. Казалось, над пепельницей начинают уже роиться какие-то неопределенные образы, положения, приключения, еще не нашедшие своих форм, но уже с готовым юмористическим настроением...


Вывод немудрёный: Чехова современным литераторам нужно читать. И не потому, что, как я сказал выше, его творчество – учебник. Оно же и стимул, и своего рода «подстёжка», и, если хотите, творческий допинг, который всегда будет держать сочинителя в необходимом творческом тонусе.