Потом и эта война начала уходить в историю. Прошли ноябрьские праздники. На демонстрации Боре вручили плакат о солидарности с братским народом Палестины. Это оказалось символичным, потому что вскоре палестинец появился у них на кафедре.
Джамиль Сахим был аспирантом московского Университета Дружбы народов, а в Ленинград приехал в командировку. Джамиль писал диссертацию о необычном – о том, как влияли друг на друга в ХIХ веке арабские и русские поэты. Тема требовала обширных исследований и копаний, но Джамиль не унывал и с энтузиазмом рылся в архивах и библиотеках. И, конечно же, он не мог не поехать в Ленинград. Книг в столице Российской империи издавали много. Где же и искать, как не здесь!
Правда о том, что Джамиль – палестинец, напоминал только национальный платок – «арафатка». Аспирант носил его всегда и везде. На кафедре даже подшучивали – уж не спит ли он в нем? В остальном же он весьма напоминал гостя из южных республик, неизменно вежливого и неизменно безукоризненно одетого. Да и акцент был очень схож. Впрочем по-русски Джамиль говорил очень неплохо.
Мельком увидев аспиранта в коридоре, Боря на мгновение удивился его «арафатке», и тут же забыл о нем. Тем более, что совместных служебных дел у них не было. Впрочем, Боря пару раз попадал на семинары, на которых Джамиль читал арабские стихи:
Хунак 'алам хайсу таш'ур рухи нафсаhа кааннаhа фи байтиhа… Уа hаза-л-'алам hууа 'алам 'уйунак ал-мутааммила фи-т-тафкир...
[Есть один мир, в котором моя душа чувствует себя, как дома… Это мир твоих задумчивых глаз...]
Урид ан актарих лак ал-кийам би рихла: ал-иттиджах нахуа ан-нуджум, уа-с-са'ик hууа ал-хубб, уа уасилат ан-накл hийа ал-калб, уа-р-руккаб анта уа ана, уа-т-тазакир дун ар-руджу'. Ма райук?
[Хочу предложить тебе путешествие: Направление — звезды, водитель — любовь, транспорт — сердце, пассажиры — ты и я, билеты безвозвратно. Ну как?]
, а потом и стихи русских поэтов с переводом на арабский:
shirae 'abyad wahid fi dabab albahr ,
[ Белеет парус одинокий в тумане моря…]
shajaan , 'ant shajan baladi laqad jit min alshamal ,
[Шаганэ, ты моя Шаганэ / Потому что я с Севера, что ли…]
'atadhakar lahzatan rayieatan 'amam
[Я помню чудное мгновенье передо мною…]
Нездешний язык звучал непривычно, хотя и весьма музыкально. А еще в нем было что-то неуловимо знакомое, словно Боря когда-то уже слышал такие звуки…
Но были у Джамиля и другие стихи. Вдруг оказалось, что существует специальный День солидарности с Палестиной. Партком и комитет комсомола расстарались и устроили мероприятие часа на три. Разумеется, аспирант был на нем главным героем. Он был оживлен. Происходящее ему явно нравилось. Свои стихи он читал и здесь. Но только они были совсем о другом – о Родине, о священной войне, об изгнании захватчиков… С удивлением Боря услышал как арабский звучит в ритме военного марша.
la , la yumkinuna qabul nihayat alharbi.
Так же маршево звучал и перевод
Нет, мы не можем согласиться
С тем, что закончилась война.
По обыкновению мероприятие продолжилось неформальными посиделками на кафедре. И как всегда, после некоторого количества употребленного спиртного все заговорили сразу и обо всем, особенно никого не слушая. Случайно оказавшись неподалеку от аспиранта, Боря иногда ловил на себе его изучающий взгляд. По видимому, Джамиль скоро понял, кто он, потому что избегал смотреть в его сторону…
…- А я тебе говорю, что жизнь есть эмоции. Ты помнишь не то, что было. Ты помнишь свои впечатления от того, что было…
…- А вы знаете, Блок все-таки влиял на Есенина… Я уверена в этом…
… - А Пастернак?...
… - Некрасов есть начало Твардовского!...
… - Мы проиграли войну, но не проиграли борьбу! Мы будем продолжать!
«Кто это? Аспирант!». Боря прислушался. Джамиль с увлечением говорил своему соседу:
- Мир? О, разве это мир?! Это несправедливый мир! С таким миром мы не можем согласиться! Мы будем бороться!
- Был фронт, стала граница, - заметил собеседник.
- Нет! – Джамиль сделал резкий отрицательный жест рукой. – Это на бумаге! Как это говорится… Бумага все стерпит. Нет, борьба продолжается! Граница снова станет фронтом!
«А фронта нет, а есть граница…» - и опять у Бори в голове застучал ритм. Он вдруг словно выключился из общего шума. «А ведь он не может согласиться… Не хочет признать, что война закончилась… Как ему это признать?...». И опять строка появилась словно сама собой: «Но как тогда иным признать…». Вслед за ней подоспела и вторая: «Что фронта нет, а есть граница?»…
… Боря ехал домой в тряском трамвае и все повторял эти строчки. Почему-то их нельзя было забыть. А еще он думал об аспиранте, о его стихах, о том, что Джамиль так и не согласен с тем, что война закончилась… Трамвай вздрагивал на стыках, оконные стекла полувспыхивали от уличных фонарей, на миг были видны крупные хлопья мокрого снега, налипшие на них… Строчки появились обычным образом, сами собой:
«Но как тогда иным признать,
Что фронта нет, а есть граница?
Они не смогут согласиться
С тем, что закончилась война.»
