Она была нашей училкой русского языка, ну, и литературы, конечно. Всегда ходила в кримпленовых костюмах, из которых, сверху, обязательно выглядывала кофточка с бантом – непременно в тон с костюмом. Это если костюм чёрный в розовых цветах, то кофточка либо чёрная, либо розовая. К зелёному прилагалась, разумеется, зелёная, ну, или жёлтая там… как яичница с луком чтоб…
Ещё на голове у неё всегда была завивка, которую все женщины тогда, и наши мамы тоже, делали каждый вечер, если были ещё не очень старыми, на самодельные бигуди, которые изготовлялись собственноручно из тряпочек-обрезков, обёрнутых в середине газетой в несколько слоёв. Кажется, ещё раньше, чем мы начали жить, до наших мам ещё, это называлось «папильотки».
В довершение ко всему, звали её Марь Иванна. Ну, прямо как ту училку, из анекдотов про Вовочку.
И, несмотря на всё это, мы её обожали. Все обожали, кого она учила, а не только наш класс.
Уроки? Когда мы у неё учились, нам казалось, что уроки неинтересные, а сидели мы тихо только из-за любви. К ней, разумеется, а не к отечественной литературе.
Сейчас, когда сам простоял за учительским столом сорок три года, понимаю, что это был профессиональный приём.
Например, она приходила, втискивала своё монументальное тело с ведёрным бюстом в узкую щель между спинкой стула и столом и начинала нас обучать:
- Ладно уж, не изображайте тут… Садитесь.
И вяло взмахивала в нашу сторону рукой. Мы исполняли указание. И она продолжала. Лезла в недра своей гигантской сумки, с которой всегда хаживала, извлекала оттуда виниловую пластинку в конверте… Хотя, о чём это я! Других-то попросту не было. И изрекала:
- Вот пластинка. На ней записаны стихотворения в прозе Ивана Сергеевича Тургенева в исполнении ведущих актёров Малого театра…
Далее сама себя прерывала жестом, указывая перстом на шкафы за нашими спинами:
- Там проигрыватель. Но мы его слушать не будем, потому что в нём сломалась игла. Жаль… А я так хотела ещё раз послушать. Особенно про бесчувственную женщину, которая ест щи после похорон мужа… Всегда плачу после этого стихотворения.
И – всё. Опять замолкала. Довольно надолго. Затем подходила к окну, смотрела туда и окну этому самому говорила:
- Знаю, что «Отцов и детей» читать вы не будете, но содержание романа знать нужно. Я вот вам его перескажу сегодня. И начинала пересказывать. А так как с памятью у неё было уже не очень – старуха же, лет, наверное, сорок пять ей тогда было – то часто сама себя перебивала, почему-то в самых интересных местах:
- Вот тут, ребята, я что-то забыла… А ещё думаю себе: зачем это Тургенев обрядил своего Павла Петровича в сцене дуэли в белоснежные панталоны?.. Может, для того, чтобы нельзя было скрыть кровь после ранения в ляжку. И заметьте-ка! Не в голову, в руку, в грудь, чёрт возьми, ранил его Базаров! Это всё ранения, которыми можно было бы гордиться и сотворить вечером дома из этого целый спектакль! Представляете, как эффектно он спустился бы в гостиную с перебинтованной головой. А сквозь бинт – алое, как знак причастности к высшему, пятно крови… А тут – ляжка. Стыдно даже как-то… почти задница. И не похвалишься.
Когда она доходила до предсмертного монолога Базарова, сопли и слёзы сострадания текли у нас всех:
«Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник…»
А уж когда она по памяти читала всё тому же окну слова Базарова, обращённые к Одинцовой, девчонки уже просто рыдали. Мы же, мужская часть коллектива, самоотверженно пошмыгивали носами…
«Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет…»
И дома мы до глубокой ночи читали казавшегося раньше таким скучным Тургенева, чтобы узнать, что было в тех местах, которые Марь Иванна «забыла». Да! А что там про щи-то в стихах в прозе? Тоже узнать хотелось.
И ещё помню, что когда она читала нам «Трёх сестёр» Чехова, кто-то упал со стула, потому что, чтобы лучше видеть и слышать её в этот момент, высунулся из-за парты и заслушался… А мы не смеялись. И очень стыдились самих себя, потому что вот мы тоже живём… и мечтаем о чём-то там тоже…
А когда Серёжа П. несколько дней не приходил в школу и не слышал «Тихий Дон» в её исполнении, она нас спросила: почему…
Смущаясь, кто-то сказал, что он стесняется, потому что отчим его избил и у него синяк под глазом.
Это уже потом Серёга нам рассказывал, что вечером она пришла к ним домой, долго говорила о чём-то с не очень трезвым отчимом на кухне при закрытых дверях, а Серёга с мамой тихо сидели на диване в комнате. Сидели и вдруг услышали: какой-то грохот на кухне, шаги по коридору и хлопок входной двери.
Когда они с мамой на кухню вошли, обалдевший отчим сидел на полу, из носа у него текла кровь. Марь Иванны нигде не было.
После этой истории Серёга с мамой от отчима ушли.
… Когда она умерла, я чуть запоздал на похороны. Свои уроки закончить нужно было. Когда шёл по кладбищу, то издали уже понял, куда идти: прямо на гигантскую гору цветов, в которую превратилась её могила.
Бываю раз в год я на том кладбище и обязательно захожу к Марь Иванне. Цветы у неё не переводятся. И зимой тоже…
