Когда человек рождается, он кричит. А если не кричит, это пугает специалистов, которые тут же хватают ребёнка за ноги, трясут его, держа вниз головой да ещё и по попе шлёпают… Закричал – тут же все успокоились и даже улыбаться начали: всё нормально, страдает – значит, живёт. И те же специалисты говорят, что кричат все новорожденные потому, что им на свет божий появляться необычайно больно…
Когда мы умираем, то стонем. Отчего – доподлинно неизвестно. Наверное, тоже больно. Или, всё же, сожалеем о том, что настала пора уходить? Трудно сказать, ведь про это даже специалисты не знают – не ведают...
А что же посередине? Ну, между этими плачем и стоном?..
Это то самое краткое время, когда мы свершаем поступки, а иногда только думаем, что свершаем, зарываясь в мелочи и не видя главного. Наверное, всё же, стонем в предсмертии потому, что сожалеем о не на то потраченном времени. И у каждого из нас этого самого «не на то» - вагон и маленькая тележка за плечами оказывается.
А Рита вот прямо сейчас сидела в своей комнате и тратила время, сердце и душу на очень важное. Она уже достаточно долго живёт на этом свете – целых десять лет, а это, скажу я вам, уже опыт солидный. Умирать пока не собирается, но сейчас, вот прямо в эту минуту, когда я вам про это рассказываю, если заглянете ей через плечо, то увидите, что она пишет з а в е щ а н и е.
Прям настоящее. Своим родителям. Это ей посоветовала лучшая подруга Ленка Ванюкова сделать. Ну, чтобы потом никаких претензий ни у кого ни к кому не было.
Уже много написала. Читайте вот:
« Здравствуйте, мои дорогие мама и папа! Пишет вам это З А В Е Щ А Н И Е ваша единственная дочка Маргарита Сергеева. И вот что. Послушайте! Я завещаю вам отдать меня прямо уже завтра тёте Вале Ванюковой, Ленкиной маме. Той самой Ленки, с которой мы с первого класса за одной партой сидим. С нею я уже договорилась, а вот с тёть Валей пока не успела. Но ничего! Когда я приду к ним жить, уже прям с вещами, она же не выгонит меня прям с порога. А тут ещё и Ленка плакать будет (мы с нею уже договорились), и – сильно. А Тёть же Валя Ленкина добрая. Она сама как заплачет вместе с нами, как впустит меня в дом! И мы начнём жить в ихнем доме втроём.
Мы когда с Ленкой обсуждали, чё писать в завещании, то она говорит, что нужно всё мотивировать (она же умная, отличница, а потому много ещё и других слов знает!)
Мотивирую.
Я вам обоим не нужна. И даже препятствую вашему карьерному росту. Я, момочкина, слышала, как тебе папа на кухне, когда вы опять ругались, говорил: «Надо признать, что ребёнок, Натали, несколько тормозит наш с тобою карьерный рост…»
Когда мы с вами за столом ужинаем, вы говорите, чтобы я молчала и во время еды не разговаривала, потому что беседы во время приёма пищи не способствуют правильному пищеварению. Почему тогда по телевизору говорят, что «… главы государств обсудили детали проблемы за деловым ужином…»? У них что, пищеварение по-другому устроено? Или продукты питания особенные, для переваривания которых не нужно прилагать много усилий?
Когда после ужина мы идём в комнату, ты, мам, сразу говоришь, чтобы я не приставала к папе, потому что ему «… нужно ещё немножко поработать…» А папа вообще мне ничего не говорит, а сразу включает компьютер и начинает смотреть в экран. Я знаю, куда он там смотрит. Один раз заглянула, а он в карты сам с собой режется!
Иду, мам, к тебе. А у тебя всё занято: руки пилочкой, которой ты ногти пилишь, потому, наверное, что за день они «позатупились слегка» (папа так говорит), ухо – телефоном, который ты к нему плечом прижала, рот разговорами с другими тётеньками, а глаза… Я даже и не знаю, чем заняты твои глаза в это время. Ты вообще никого и ничего в это время не видишь. Мне иногда кажется, что если я вдруг сейчас вот подойду к окну, распахну его и прыгну с шестого этажа, то вы с папой даже и не увидите. Как в той песне, которую на Девятое мая поют: «… Отряд не заметил потери бойца…»
Бабушке я себя завещать тоже не могу, потому что она «безумно увлечена поэтами Серебряного века» (это она так говорит) и всё время их читает. А на меня у неё « ну просто решительно нет свободного времени». И если я подхожу к ней и о чём-нибудь спрашиваю, она не сразу, но отвечает: «Ритонька, деточка! Ты порисуй лучше. Разве не видишь, бабушка занята?»
Она когда на кухню за чем-то вышла, а книгу раскрытую на диване оставила, я прочитала:
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стёртые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики
… А я была его женой.
Я пока что ничья ещё не жена, но в будущем – хотелось бы хоть кого-нибудь собою заинтересовать. Ну, кроме Ленки, конечно.
А у Ванюковых, не волнуйтесь, мне будет хорошо, потому что тёть Валя ни с того ни с сего как вскочит, как закричит: «А пойдёмте-ка, девчонки, вареники лепить! Ужас как вареников захотелось!!.»
И мы все бежим на кухню и всё быстро достаём, а тёть Валя нам с Ленкой показывает всё-превсё как делать нужно.
А когда налепим, и руки у нас и носы даже в муке, тёть Валя прям опять как закричит: «А пойдёмте-ка погуляем! Смотрите, какая за окном погода, а мы дома сидим и вареники лепим! А когда вернёмся, то мы их быстренько сварим и поедим!.. И пока гулять будем, проведём конкурс : кто придумает самый интересный вопрос, на который сразу никто ответить не сможет. Домой придём, вареников наедимся и начнём сразу же искать ответ на вопрос, на который никто ответить не может…»
… Жаль, что сам вопрос Рита не записала…