Дриада

когти, чтобы сделать что-то ужасное.
–Вы вели меня…– Маришка вырывает одеревеневшую ладонь из её руки, не встречая сопротивления, – вы же…
Ей хочется кричать. Ей хочется броситься бежать, но кругом непролазные плетения деревьев, сучьев и кореньев. Света нет. Маришка задирает голову, но и небо темно над нею из-за плотных крон деревьев.
–Что я? – спрашивает Дриопа холодно.
–Пожалуйста! – Маришка плачет, не замечая слёз. – Пожалуйста! Пожалуйста! Я хочу домой. К маме!
Дриопа слушает её истерические всхлипывания ещё минуту. Слушает она их не из колебаний своего сердца, не из жалости, а из любопытства и наслаждения. С самого начала никто не собирался вести Маришку домой. По крайней мере, живой. Всем нужно питаться, Дриопа и без того пошла на уступки сложившейся ситуации, запирала свою природу и не нападала на жителей деревни, лишь на тех, кто заблудился в её лесу, или, если совсем вернее – в ней. Дриопа со своими сёстрами и была этим лесом и редко этому лесу выпадала возможность полакомиться свежей, столь молодой и такой напуганной душой.
–Сёстры! – взывает Дриопа, но Маришка слышит лишь шелест листвы и ощутила дуновение холодных ветров, что окружают, не давая вырваться из смертельного круга.
Маришка бросается вправо, но натыкается на стену – она невидима, но Маришка налетает на неё со всего маху и её отшвыривает левее, но и там стена. Она барахтается ещё долго, плача и зовя маму, когда полупрозрачные зеленоватые руки хватают её руки, ноги и держат голову, когда невидимые рты, припадая к её рту, выпивают душу.
***
–Паршиво…– промолвил Форн, потому что надо уже что-то сказать, молчание невыносимо. Он хотел бы заорать, забраниться – нельзя привыкнуть к таким следам магического вмешательства, к смерти других, даже если ты трижды церковник. Но Форну кажется, что он один считает так. Управитель деревни готов лишиться чувств, его поддерживают другие церковники, прекрасно понимающие, что управителя надо оставить до допроса, а Абрахам – глава их отряда, спокоен.
Он смотрел на девочку, на бледное маленькое тело, но его лицо не выражало ничего. И даже взгляд оставался сухим и равнодушным. И мраморность лица, и тоска в застывших навсегда глазах ребёнка не трогала сердце Абрахама. Он просто смотрел и думал о чём-то своём.
И Форну было от этого ещё более дико, чем от смерти ребёнка, от обнаруженного на опушке леса, но ещё не объявленного тела.
–Ей же лет пять-шесть! – Форн попытался воззвать к Абрахаму.  – Ты видишь?
Абрахам взглянул на Форна с тем же сухим спокойствием:
–Вижу. Ей шесть лет. Её звали Маришка.
Конечно, его магия, такая враждебная, была полезна для церкви, и конечно, он же видел всю нехитрую биографию девочки, но ни капли сожаления в нём не было. Словно отживший материал бросили у его ног, а он решал – в кладовку его деть или выбросить.
Форн не выдержал. Выругался. Церковникам не положено, но церковникам, знаете ли, и не положено хранить такое каменное сердце, как у Абрахама. Где же истина сочувствия и милосердие? Где непреложная любовь к ближнему?
–Этого на допрос, – Абрахам кивнул в сторону бледного не меньше Маришки управителя.
–Я ничего не…– попытался возразить управитель, но осёкся. Спорь или не спорь, а всё равно допросят, лучше уже сотрудничать. Тем более он, управитель, делал что мог. Он предупреждал церковников об активности в лесу, он велел не ходить туда по одному жителям и беречь детей. Ан нет, ответ прежде будут требовать с него.
–Девчонку на телегу, – продолжил Абрахам. Форн даже немного посветлел лицом – ему пришло в голову, что у Абрахама проснулось сочувствие.
–Похороним? – с надеждой спросил Форн. – Я думаю, даже я мог бы прочитать молитвы над её телом и…
–Нет, повезём в деревню, – возразил Абрахам и Форна замутило. – Покажем, что бывает с теми, кто якшается с нечистью.
–Ей шесть лет, бога ради! – возмутился Форн. – Абрахам! Очнись! Думаешь, она…
–Она пошла в лес, – жёстко напомнил Абрахам, – их всех предупреждали. А она пошла.
–Она ребёнок!
–Уже нет.
Форн не нашёл ответа. Он смотрел на маленькое тело, которое казалось ещё меньше в большой телеге, найденной одним из церковников. В этой телеге когда-то возили овощи на ярмарку в город, а теперь повезут Маришку. Форну стало невыносимо от этой мысли и он, увидев кусок рогожи в углу телеги, потянулся к нему и попытался прикрыть маленькое тело, но Абрахам остановил его:
–Не смей. Повезём открыто. Так быстрее соберём народ.
Эта циничность резанула по сердцу Форна, и он не выдержал:
–Абрахам, прояви хоть немного уважения к мёртвым! Она ребёнок, она…
–Она тело, – Абрахам оставался спокоен, и в голосе его звучала неприкрытая усталость. – Сколько можно предупреждать, сколько можно убеждать и уговаривать сдавать всех, кто связан с магией и нечистью? Они не слушают. Люди не слушают. Люди желают соглашаться с нами, чтобы мы отставали, а потом, под прикрытием темноты, бегут к целительницам и ведьмам. Они обращаются за приворотами, за гаданиями, а потом искренне удивляются, когда гибнут или уходят их близкие. Закон есть закон. Магию нужно выдавать. Если знаешь мага или того, кто знает мага – заложи его, очисть душу. Сокрытие преступления – пособничество ему. Наша борьба трудна именно от таких несознательных людей…
–Она ребёнок…
–Она послужит очередным уроком, назиданием, иллюстрацией того, что бывает с теми, кто желает сыграть с нечистым отродьем.
–Абрахам, это бесчеловечно!
–Ну и что? – Абрахам впервые за весь разговор взглянул на Форна, – милосердию на войне не место. Пока мы не убьём всех, кто имеет в себе магию, всех, кто ищет её власти. Мы не будем добры. Но люди, простые люди, не служащие в церквях, должны нам помочь.
–А что насчёт тебя? – Форн знал, что надо удержаться от этого вопроса, но он не смог. – Что насчёт тебя и твоей магии? Тебя мы тоже убьём?
К его удивлению, Абрахам не обозлился, не раскричался, не возмутился даже.  Губы его скривились в усмешке:
–Когда придёт время. А пока, Форн, пока оно не пришло, оставь рогожу в покое и запрягай телегу. Работу никто не отменял.