1.
Сеня вернулся домой поздно. Его сестра Лиза сидела на веранде и пила чай.
— Почему не позвонил? Я бы тебя встретила.
Лизе было тридцать, но выглядела она моложе. Глаза у неё были подведены, а длинные тёмные волосы забраны в хвост.
— Хотелось пройтись одному. Родители уже легли?
— Ага. Я сейчас напишу папе, что ты вернулся. — Лиза взяла со стола телефон, чтобы отправить сообщение.
— Всё настолько плохо? — Сеня усмехнулся.
— Они обиделись, что ты не позвонил после экзамена. И вообще пропал на весь день. Волновались же.
— Мне надо было развеяться, — Сеня пожал плечами. — Пойду умоюсь. Есть что перекусить?
— Индейка с картофелем в холодильнике, — Лиза сделала глоток. — Хочешь, я тебе разогрею?
— Да нет, спасибо. Залью колечки молоком — и хватит.
— Ты что, на диете? И так ведь просвечиваешь.
— Просто не голоден.
Сеня поднялся на второй этаж в ванную, помыл руки, снял с чёлки резинку. Та упала ему на лицо. Он рассеянно сдул её и стал наносить на щёки гель для умывания. Сеня чувствовал внутри счастливую усталость, спать не хотелось совершенно. Он подумал, что мог бы записать часть прелюдии, которая полдня вертелась у него в голове. Когда он разогрел молоко и вернулся на веранду, чтобы поесть, Лиза с кем-то разговаривала.
— Дмитрий скоро приедет, — сказала она, кладя трубку.
Дмитрий был её женихом.
— Я не буду его встречать, ладно? Скажешь, что устал. Его громкая жизнерадостность выбьет меня из колеи.
— Ладно, — Лиза налила себе ещё чая. — Как экзамен?
— Нормально, — ответил Сеня и захрустел колечками. — Надеюсь, я поступлю.
Лиза улыбнулась.
— Тебе точно нечего бояться. С твоими данными ты не мог провалить гармонию.
— Не всё от меня зависит, знаешь, — Сеня посмотрел куда-то вдаль. Его большие серые глаза почти всегда имели созерцательно-печальное выражение. — Вдруг меня завалят на собеседовании?
— Глупости, — Лиза откинулась на спинку стула. — И всё-таки я не понимаю, почему ты не пошёл на композиторский?
— Не хочу, чтобы писать музыку становилось обязанностью, — Сеня улыбнулся. — Ты знаешь, это отбивает желание творить. Я возьму твой чай?
— Конечно, — Лиза пододвинула к нему чайник. — Где был?
— Пообедал рядом с консой, дошёл до набережной, погулял. Кстати, купил в «Бутылке» пару книг. Тебе понравится.
— Ну ладно, — Лиза покрутила ложкой в чашке. — Ты не против, если я закурю?
— А у меня потом волосы будут пахнуть, — проворчал Сеня.
— Тогда подожду, пока ты свалишь.
— Очень по-сестрински, — ответил Сеня с деланным недовольством, но потом посерьёзнел и нервно затеребил уголок скатерти. — Я хотел тебе кое-что сказать… Только не говори родителям, они расстроятся.
— Что, не ответил цепочку? — поёрничала Лиза.
— Да ну тебя. — Сеня провёл рукой по лбу.
Он хотел рассказать, как гулял сегодня на набережной; вода была синяя-синяя, и поднялась высоко. В такие минуты казалось, что по ней можно пройти пешком, а вокруг никого, только ты, вода — и небо в мелких облаках, собравшихся в причудливые фигурки. В лицо Сене дул ветер. Он достал телефон и сделал пару снимков, а потом долго стоял и смотрел на воду. В наушниках играл пятый концерт Сен-Санса, медленная часть, каждый раз разрывавшая его душу от восторга. И Сеня действительно был наедине с собой, не замечая группки туристов чуть поодаль, пару у парапета и остальных прохожих. Пальцы невольно выстукивали по камню ритм. Стоять так можно было вечно; движение воды зачаровывало Сеню, вызывая ощущение абсолютной нереальности происходящего. Он будто попал в иллюзию, в дивный совершенный мир, который был создан лишь для него, и ни одному человеку не было в этот мир доступа. Сейчас Сеня особенно ощутил свою далёкость и одиночество, но они не вызвали в нём страха и горечи, а показались почти даром. Он подумал о том, что хотел бы прожить всю жизнь с этим чувством уединения и отдалённости от других. Бывали минуты, когда он боялся одиночества, но сейчас он думал о том, что никогда не будет полностью одинок, ведь у него есть музыка. Всегда была и, наверное, всегда будет, если Бог дал ему возможность писать. Сеня молился не каждый день и не ходил в церковь, но жил с осознанием Его присутствия в своей душе и везде, в этой синей воде и в холодном камне с чёрными крапинками. И он был благодарен — за этот ветер, треплющий ему волосы, за свои пальцы, отстукивающие ритм; он любил свои руки, ему нравилось смотреться в зеркало, изучая человека, отражающегося там: узкие губы, большие детские глаза, тонкие брови, родинки. Как можно было не любить своё тело и свою душу, если они были даны ему свыше, если благодаря этим пальцам он мог играть на скрипке и записывать ноты, если его глаза видели эти ноты, а губы шептали их по кругу, когда он продумывал особенно сложный мотив? И его душа, такая сложная — и одновременно простая, лёгкая, совсем юная, которая ещё не была по-настоящему влюблена ни в кого, кроме музыки, разве можно было не быть за неё благодарным?
"Я свой, — думал Сеня, смотря на воду и вспоминая слова любимой им декадентской Мадонны, — свой и Божий". И он пообещал навсегда остаться невинным.
Не сказать, чтобы никогда Сеня не чувствовал ничего плотского, всё-таки он не состоял из одной лишь души (хотя иногда ему хотелось, чтобы тело сильнее ей подчинялось), но плотское не казалось ему определяющим, очень важным, и никогда не заполняло его сознание подобно книгам или музыке.
Он хотел принадлежать лишь себе и Богу и никогда не был сильно влюблён, а редкие желания вызывали в нём раздражение, недоумение или равнодушие. Бывало, ему нравилось что-то ощущать (в такие секунды он обычно писал музыку), но это не переходило в стремление к чему-то реальному и серьёзному, в стремление воплотить.
И хотя Сене было всего восемнадцать, это решение далось ему естественно и легко, а слова произнеслись будто сами собой. Он был счастлив.
Лиза молчала, пока он говорил, и думала о том, что никогда не сможет до конца его понять. Она сама талантливо играла на фортепиано, но бросила музыку сразу после училища. Не было дела, которое увлекло бы её так сильно, чтобы не принести разочарования. Сеня был другой. Он жил своим творчеством, вечно витал в иных измерениях и никогда полностью не был здесь, даже в разговоре с Лизой…
Потом у неё возникла мысль, что он многого лишает себя (Лиза как будто не знала, что для него это не было лишением) — и что ему всегда придётся противостоять общепринятому. Его веры она не разделяла; он казался ей ужасно одиноким, и теперь это чувство усилилось. К семнадцати Сеня из забавного мальчишки вдруг превратился в милого юношу, и Лиза всё смеялась, что скоро в их доме не станет покоя из-за влюблённых в него особ. Он только молчал в ответ. Сеня избегал внимания; ему мало кто нравился, а его влюблённости не длились долго и разбивались о реальность. Родители хотели для Сени обычного семейного счастья, но уже сейчас становилось понятно, что оно лишь измучает его и отберёт те самые далёкость и одиночество, которые позволяли ему писать. Лиза видела, что Сеня счастлив, рассказывая о прогулке и своём решении; глаза у него блестели, и он почти захлебывался в словах от переполнявших его чувств.
— Не думаешь, что однажды…
— Не думаю, — перебил её Сеня. — Мне достаточно тебя, родителей…
— Но они есть друг у друга, — мягко возразила Лиза, зная, что переубедить его уже невозможно. — У меня — Дмитрий. Может быть, однажды тебе захочется, чтобы и рядом с тобой был кто-то… только для тебя.
— Для этого необязательно жениться, — Сеня пожал плечами. — Можно просто дружить. — Он допил чай. — Я немного устал за сегодня. Пойду лягу. Завтра буду спать до полудня.
— Хочешь окончательно впасть в немилость? — усмехнулась Лиза.
— Они всё равно не будут сильно возмущаться. А я хочу как следует отдохнуть. Спокойной ночи. — Сеня поднялся из-за стола, поцеловал сестру в волосы и ушёл к себе.
Он принял душ и полуголым упал на свежее постельное белье, жмурясь от удовольствия. Прохлада простыней ласкала его спину и босые ноги. Сеня открыл телефон. В Телеграме было несколько сообщений от Алексея, его друга и бывшего одноклассника, вместе с которым они поступали теперь в консерваторию. Он спрашивал что-то по поводу гармонизации первых тактов. Сеня решил, что ответит завтра. Можно было посмотреть, что нового напечатали в Журнальном зале. Можно было продолжить чтение книги — кажется, вчера он остановился на сотой странице. Потом Сеня вспомнил, что собирался записать прелюдию, но вставать за тетрадью и карандашом ему было сейчас очень лениво. Он взял книгу, лежащую на прикроватной тумбочке (кажется, это был Гофман) и подумал о том, как в детстве читал подле настольной лампы, стоящей на постели, Дюма в электронной книжке. Сеня погладил рукой поверхность простыни. Наверное, Лиза была в чём-то права. Наверное, ему хотелось — чего-то другого; не так, как она себе представляла. И он не видел, как данное им обещание могло этому помешать.
В доме было очень тихо. Сеня слышал только собственное дыхание. Еле слышно шелестели при перевороте страницы. Из приоткрытого окна доносился тоненький стрекот. Сеня любил такую почти-тишину. Покой. Устойчивость. Всё замерло, словно на стоп-кадре, в любую минуту готовое ожить. Он отложил книгу, выключил ночник и подошёл к окну. Пол чуть скрипнул у него под ногами. Воздух на улице был совсем летний, пахло теплом и влагой. Сеня постоял так, рассеянно барабаня пальцами по подоконнику, потом вернулся в постель — и сразу заснул.
2.
Собеседование было через три дня. Сквозь сон Сеня слышал, как дождевые капли барабанят по черепице, но к утру от дождя ничего не осталось. Стало жарко, очень светло; само небо как будто светилось.
Сеня посмотрел на себя в зеркало, забирая волосы в хвост. Нехорошее чувство уже подкатывало к горлу. Конечно, вчера он до самого вечера читал методичку, но конкретных вопросов всё равно не дали, а значит, готовиться было почти бесполезно. Кончики пальцев неприятно леденели. Сеня вздохнул, взял рюкзак, футляр со скрипкой — и спустился вниз. Все уже разъехались, только мама была дома — и перебирала на кухне посуду с таким видом, будто земля почти разверзлась у неё под ногами.
— Доброе утро, — сказал Сеня и, обмыв руки, взял с тарелки бутерброд.
Особенного аппетита у него сейчас не было.
— Доброе… Ты скоро уходишь?
— Через полчаса, — ответил Сеня и отпил кофе.
— Точно подготовился?
— Не знаю, — голос прозвучал раздражённее, чем Сене бы хотелось. — Извини, я и так нервничаю. Давай не будем разговаривать.
— Хочешь, я тебя подвезу? — кажется, мама нервничала ещё сильнее, и это совсем не придавало уверенности.
— Спасибо, но я сам, — Сеня слегка улыбнулся.
Родителей он любил, но они часто казались ему духовно далёкими — не только от него самого, но и друг от друга. Он не совсем понимал, что удерживало его маму, которая специализировалась на истории зарубежной музыки, подле его холодного и расчётливого отца. Отец был профессором химии, и с детства пичкал Сеню точными науками, от которых противно болела голова и возникало нежелание чем-либо заниматься. Отец постоянно говорил, что Сене нужна «нормальная профессия»; музыка таковой не считалась, поэтому, когда мама отвела его в музыкальную школу, в доме
