Поля села рядом, взяла его руку и стала медленно выцеловывать подушечки пальцев в лёгких отметинах от струн; потом поцеловала его в нос и, поверхностно, лёгким касанием, в губы. Это было приятно, хотя и немножко странно, но Сеня подумал: что, если она имеет в виду совсем другое? Милования, крепкие объятия, прикосновения, всё это ему нравилось, пока не подразумевало «полной» близости. И он отшатнулся.
— Тебе не нравится? — спросила Поля.
— Нет, я не… Не надо, — ответил он только, поднялся и снова взял скрипку.
Он не видел, как у неё задрожали губы, но она сдержалась. Не мог знать, как задел её, не желающую ничего больше, кроме как успокоить его, убаюкать нежностью и показать, что он ей очень дорог. Она вернулась за рояль и играла как обычно. Улыбалась, когда он вспоминал, почему в детстве выбрал скрипку.
Смеялась колокольчато, пересказывая дурацкую школьную историю. Но после его ухода она скривилась, как от боли, и стояла у двери, замерев, как будто в попытке удержать — что? — она не знала сама.
Они продолжали видеться довольно часто, но Сеня так и не решался рассказать ей об обете. А она больше не решалась лишний раз к нему прикасаться — и целовать на прощание в родинку на щеке…
5.
В сентябре, когда пришла учёба, всё так и продолжалось. В консерваторию они ездили вместе, оба — боящиеся сделать лишнее движение или сказать лишнее слово. Но они дружили, хорошо и крепко, и, пожалуй, это могло длиться всегда. Они смеялись над чем-то своим на парах по гармонии, которые вёл забавный милый дядечка; во время истории искусств писали каждый своё: он — наброски нового произведения, она — стихи или миниатюры; иногда она замирала, повернувшись и изучая его, склонившегося увлечённо над нотным листом, пока голос из другого конца зала вещал о древнегреческих скульптурах; или он смотрел, как она записывает что-то в блокноте, и улыбался. Осень в этом году была приятная вплоть до ноября, и они много гуляли, ходили на выставки, фотографировали друг друга… Одним словом, это было бы прекрасное время, если бы его не омрачала их обоюдная ревность (к призраку, к возможности, потому что реальной причины не было), их страх поговорить и выяснить уже наконец, что их связывает. Конечно, Сеня как-то сказал Лизе, что «в такой дружбе можно век прожить», но в глубине души он понимал, что ему этого недостаточно; он хотел играть особенную роль, занимать особое место в Полиной жизни — быть ей не просто другом, а частью её семьи. Да, им обоим только исполнилось девятнадцать, а в таком возрасте легко упрекнуть человека в несерьёзности; легко сказать, что он ещё не знает жизни и не может понимать, в чём нуждается на самом деле. Но на Сеню эти слова бы не подействовали. Он был уверен в своём обещании (потому что внезапный порыв невозможно обмануть, и сам он не возникает из ниоткуда) — и был уверен в том, что полюбил Полю; вряд ли на земле мог существовать другой человек, с которым ему было бы так тепло и спокойно, как бывает лишь в детстве, летними каникулярными вечерами: никуда не надо спешить, впереди только тёмная ночь и дорогие сердцу сюжеты.
Они продолжали играть вместе, иногда репетировали у Поли дома, но ничего не повторялось. Сеня смотрел, перебирая пальцами по грифу, как световые блики от люстры мерцают на клавишах, взлетают вверх и теряются в Полиных волосах; с каждым разом ему сильнее и сильнее хотелось рассказать ей всё, и каждый раз у него возникало то самое ощущение бессилия, словно утром перед экзаменом; бессилие от невозможности пропустить этот разговор и сразу перенестись туда, где всё разрешилось… или разрушилось. Одна буква — как шаг в пропасть. Потом ему предложили сыграть несколько пьес на концерте от консерватории, он сказал об этом Поле; она, конечно, согласилась, хотя концерт должен был состояться в начале декабря, и у неё самой оставалось мало времени на подготовку (зачёты и часть экзаменов они оба собирались сдать досрочно). Но Поля не могла поступить иначе: ей так хотелось увидеть его на сцене, и она всё думала о том, как ему сообщить, что на Рождество она уезжает в Москву к маме, и мучилась этой мыслью.
Зал был небольшой, но красивый, с большими окнами и резными деревянными узорами за сценой. Поля взирала на Сеню как будто издалека, и его высокая стройная фигурка вдруг показалась ей беззащитно-невинной, а лицо в обрамлении чуть вьющихся волос было возвышенно-печально, но он улыбнулся ей перед тем, как начать настраиваться. Её удушливой волной охватило странное чувство, которому не было названия, и заиграла она, как во сне.
Да, это чарующе, быть его спутницей в музыке, но что, если однажды?.. Про это нельзя было думать. Бывали минуты, когда ей казалось, что он с ней — и так будет всегда, но потом она вспоминала, как он отшатнулся… Мысли её постоянно ходили по кругу.
После, в маленькой артистической, когда он, довольный, громко что-то говорил Поле, она, отложив папку с нотами, резко повернулась к нему и оборвала его на полуслове:
— Сеня, я скоро уезжаю в Москву…
Он, кажется, побледнел.
— В смысле?
— На Рождество. На новогодние праздники. — Она не собиралась больше ничего говорить, но вышло само: — Я подумала, может быть, ты хочешь поехать со мной?
— Правда? Ты меня приглашаешь? — он неловко схватился за ручку футляра.
— Ну да…
— Я бы очень хотел, — ответил он.
Значит, они отмечают Рождество. Сеня подумал, что к тому времени успеет закончить новое произведение, «Тему с вариациями» для скрипки соло, которое он собирался посвятить Поле. И сможет ей его подарить.
Они уезжали двадцать третьего — до этого надо было успеть сдать кучу предметов, переделать кучу дел; видеться они стали меньше, зато ночами пропадали в сети друг с другом, а потом радовали домашних измученным видом и синяками под глазами. И когда поезд уносил их прочь, они наконец выдохнули спокойно — наступила короткая передышка…
Мать Поли, высокая, светловолосая, с бледным сильным лицом (Поля была на неё совершенно не похожа) приветливо улыбалась за ужином, расспрашивала про учёбу и всё уговаривала Сеню попробовать второй десерт. Её муж, плюгавенький, но довольно милый, завёл разговор о живописи — и все присутствующие утонули в его рассказах о современных художниках, с которыми он лично был знаком.
— Он всегда такой говорливый? — шутливо спросил Сеня, зайдя к Поле в комнату; она как раз раскладывала вещи.
— Боюсь, что да, — с деланно удручённым видом отвечала Поля.
Вечером в канун они были вдвоём. Мать Поли уехала с мужем в гости, собираясь вернуться к полуночи, а они отказались, потому что оба хотели побыть наедине друг с другом. Они погасили свет — и включили обвивающую ёлку гирлянду, всю в крошечных золотистых лампочках. Ёлка была большая, увешанная игрушками; хорошенький фарфоровый юноша в красном костюме сидел на одной из веток и смотрел прямо на них. Поля поставила пластинку. Они сидели совсем рядом, застывшие, и молчали. Каждый думал, что другой сейчас заговорит.
— Я пару дней назад закончил новое сочинение, — наконец сказал Сеня. — Для тебя. — Голос у него слегка задрожал, и пульс заколотился в висках.
Ответа не последовало. На пластинке, которую поставила Поля, играла концерт Чайковского её любимая пианистка. Поля сидела, закрыв глаза и сложив руки на коленях. У неё вдруг брызнули слёзы, губы подрагивали, и Сеня, увидев это, заплакал сам. Он ощутил в душе странную чистоту и освобождение; ему казалось, он понял, почему Поля плачет. Он думал о том, что лишь Бог способен создать такую красоту, такое совершенство звуков и линий руками человека, и многое зло, многую грязь можно было забыть, перечеркнуть (хотя бы на время), сделать вид, что их не существует, пока звучала эта музыка, пока приходили ещё в этот грешный и страшный мир души, освященные (и освещенные) божественным сиянием.
И несмотря на данный им обет, который Сеня нёс в себе каждый день и каждую минуту как одну из главных заповедей своей жизни, он почувствовал сейчас особенно остро, что бесконечно любит Полю; и если она не поймёт его и отвергнет его заповедь, он всё равно будет любить её с той же силой. Ему захотелось её обнять, прижаться крепко, почти срастаясь, ограждая её и себя от всяческого ужаса и боли.
Он накрыл Полину руку своей и сказал тихо и просто: «Я тебя люблю». В эти слова, произносимые другими ежедневно, зачастую всуе, неискренне и ложно, он вложил всю свою юную, одинокую, детскую душу, полную надежды на то, что она обретёт свою сестру.
Поля открыла глаза. Она всё ещё плакала, но тут вдруг улыбнулась упрямо: «Я тебя больше». И Сеня тоже улыбнулся, почувствовав вдруг светлую лёгкость на сердце. Так они сидели, замерев и переплетя пальцы, взрослые телом, но душой — дети, пока длилась первая часть концерта Чайковского…
* * *
Сеня полулежал на широком подоконнике, любуясь Полей (она что-то говорила сидящей рядом с ней Лизе), потом отвернулся к окну. Праздновали день рождения его дяди. Снова был август, «месяц… поздних роз и молний поздних!» Венчались они тоже в августе (так захотела Поля), год назад, перед третьим курсом; совсем недавно — и уже давно. Сеня помнил — белые стены, громогласная тишина в начале, они вдвоём (они попросились без свидетелей); лицо Поли, такое просветлённое, милое, и её губы, еле заметно шепчущие что-то своё, пока читали молитву (Сеня знал, что она шепчет; он рассказал ей про обещание ещё в то Рождество…)
После они поехали кататься по Неве; было очень солнечно и тепло, ветер бил им в лица, а вокруг была сплошная величественно-синяя вода — такая же, как в то лето, за несколько дней до их встречи; такая же, как и всегда… Поля сидела, прижавшись к нему, а он уткнулся губами ей в волосы. То, что он чувствовал, было немного непривычно, но очень тепло и радостно.
— О чём задумался? — он не заметил, как она подошла.
В комнате никого не осталось. Лиза ушла помогать на кухню.
— Да так… Иди сюда.
Она забралась к нему на колени и зарылась носом в его волосы; он теперь носил их до плеч.
— Хороший вечер, правда? — тихо сказал Сеня.
На Поле снова было то зелёное платье, и у него перед глазами вдруг промелькнула давняя сцена… Он вздрогнул, подумав, что всё могло сложиться иначе.
— Очень, солнышко моё, — она обняла его. — Поедем завтра в центр? Так хочется гулять, пока лето…
Сеня кивнул и поцеловал её в нос. Она деланно наморщилась.
«Если бы только можно было остаться в этой минуте навсегда», — подумал он и закрыл глаза.
июль — август 2022 г.
(напечатано в альманахе «Без цензуры»)
- undefined
- undefined
