Закон бумеранга

и про бумеранг я опять вспомнил. Видишь, никак без него. Но давай в следующий раз. Устал я. Может и посплю малость. А ты главное человеком оставайся, куда бы и как судьба не швыряла.
Старик, уже не обращая внимания на паренька, склонив к столу седую голову, что=то бессвязно засыпая, бормотал. Дима тихо вышел, стараясь не скрипеть облезлой входной дверью.

Дима с нетерпением ждал следующей встречи. Нет, он конечно и свои основные дела не забросил. В школе дела шли весьма неплохо, но мысли постоянно возвращали его к нежданно обретённому собеседнику. И очередной вечер встречи настал.

=Дима, никому не избежать воздаяния. Ни нам самим, ни нашим недругам. Никогда и нигде. Это высший закон справедливости, быть может. И ты это однажды поймёшь, когда твоё время понять придёт. Несправедливо поступишь, она, несправедливость тебя и нагонит.
=»Закон бумеранга»?
=Он самый. Не утомил ещё тебя старик? Тебе ведь свои дела делать надо.
=Нет, что вы. Мне с вами очень интересно.
=Ну, ну. И тебе спасибо. И ты мне помог очень. Не перебивай. Такой камень душа носит, а ты… спасибо тебе, Дмитрий. Вагон, =без перехода продолжил старик. Холод, страх, неизвестность. Народ разный. Блатные шумят, ржут у себе на половине. Им привычно. Пока я ещё в тюрьме был, Ежова=то тоже сняли. Тоже врагом оказался. Или назначили. Карусель у них значит такая была. И многих его сотрудников так же почистили. И у них головы полетели. «Усатый» это делал, чтобы силу не набрали, я так думаю. Вот и тасовал, как карты. Берию назначили. Я, конечно, оправдания не ждал. Пересмотра моего дела. Понимать эту схему начал. И вот день на второй кажется пути я к бочке с кипятком пошёл. Я с выбитыми зубами и свою пайку хлеба есть не мог, кипятком размачивал. Гляжу, на корточках, в замызганной шинельке рожа знакомая. Васька, палач мой сидит. Под раздачу попал сучонок видать. Куда только бравый вид делся? Рожа опухшая, взглядом, затравленным по вагону, шастает. Вот ведь отмщение значит, под чистку попал ещё и покуражиться=то в волю не успел. Увидел меня, затрясся весь, лепечет что=то со страха. Такая злость на меня накатила. Всё разом вспомнилось. И как в повозку ту, умирающего его на руках нёс, и как помогал ему, чем мог. И всё, что он потом со мной делал. Хотел пощёчину ему дать, а рука с кружкой словно в ладонь вросшей в его рожу в печаталась. Как он выл, отползая в угол потемнее. Шум поднялся. Кто=то меня за руки схватил, но я и так уже просто стоял, как в оцепенении. Блатные подскочили. Для них развлечение. Кто=то из пих сунул нож Ваське в руку. Орали, мол «враги народа» сейчас резаться будут. Ставки на нас делать. Но вдруг всё стихло. Из блатного угла вышел, как мне тогда показалось, немолодой невысокого роста человек. =»Молчать, сявки» =хриплым голосом, но так, что услышали все произнёс он.=» Я пообещал Вохре, что на моём этапе холодных не будет и они к нам лезть не станут. По шконкам все и без базара.» Блатные нехотя вернулись на свою половину. Да и наши тоже потихоньку разбрелись.  Васька в суматохе куда=то уполз. А я так и стоял с этой проклятой кружкой. А человек, видимо пахан, старший у них, ко мне подошёл. Внимательно, пронзительным взглядом буравя меня. Наконец кривая усмешка пробежала по всему его лицу. –«Ну, что, со свиданьицем значит. Не признаёшь, прокурор?» Я вспомнил его. Года три назад он у меня проходил по делу. Так я ему смертный приговор на срок перевёл. Основания были. Приговор этот в силе остался, хотя меня потом за него на бюро разбирали. Но не было там на «вышку» состава. Вот бумеранг опять ко мне вернулся. =» Не кипишуй, прокурор, что срок мне выписал. Но с «вышки» снял. Знаю. Справедливо. Ты честный мусор, немного таких осталось. Подляну, жигунам не делал. Тоже в курсе. У нас, конечно, закон свой, но мы, люди, добро не забываем, хотя и среди нас шакальё есть. Предела не ведают. Ну, ка, пойдём в мой угол. Давай. Мне отказывать тут не принято». Мне уже было всё равно, и я пошёл за ним. Перед его шконкой, это нары такие, была натянута простыня, отделяющая его от остальных.
Это, как у главаря пиратов? =не сдержался Дима.
Ну, что-то вроде этого. Плеснул мне в мою кружку самогона, кусок хлеба с салом. Я показал на выбитые зубы, не могу мол. =А ты хлеб в самогонке помочи, а сало потом пососёшь, а то загнёшься скоро. Хипишь=то, чего у вас был?  Самогон сразу ударил в голову. Да и обида и боль требовали выхода. Рассказал я ему всё. Может и зря. Жалел об этом потом, но как говорил уже тебе, за всё приходит воздаяние. Жестокое, страшное даже порой, но приходит. Вот и к Ваське оно пришло. И я виноват в этом, но такая боль выжигала меня.
=А что с ним стало, с Васькой этим?
=Стало.  Давай чайник подогрею и доскажу свою одиссею.

Выпив чаю какое=то время, мы молча сидели. Дима не торопил старика. =Странно, =прервал старик молчание=когда зло становится обыденностью, его уже принимают за норму. После моего рассказа пахан подозвал одного из своих и стал что=то нашёптывать тому на ухо. Я не расслышал, а блатной, хищно о скалясь скрылся за занавеской. Нехорошее предчувствие охватило меня. Видимо почувствовав по моему виду пахан, произнёс;
 =Падла, мусорок твой. Есть суд людской и божий, вы его не признаёте, но он есть. И у нас свой. Люди его жизни научат.
=Он уже получил своё, =пытался возражать я.
=А ты не лезь. Я тут и судья, и прокурор, =жёстко ответил пахан. За все гнилые дела ответ держать надо. Иначе беспредел будет. А рыпнешься, я своих тормозить не стану. Через некоторое время послышался шум. Оказалось, что блатные Ваську нашли, спеленали, кляп в рот засунули и уволокли на свою половину.
 =А ты иди прокурор на свою половину. Никто из бродяг тебя не тронет. Да и в лагерь я малявку пущу. Всё. Квиты. У нас закон жестокий, но справедливый. И не лезь. Мои не поймут, на «перо» посадить могут. Это зарезать значит, = пояснил старик. Пока я на «хате» не решаться, а на пересылке кто знает? Иди. Иди.
=А? Ещё пытался я что=то спросить.
На «правило», =это типа суда , =ответил пахан. Там его судьбу и решим.
=Решили? =не вытерпел Дима.
=А что хорошего они решить могли? Амнистия у них не предусмотрена. Вскоре со стороны блатных раздался гвалт и смех. Я сидел у своей шконки зажав уши.
=Так что с ним сделали? Убили?
=Хуже. Опустили его кодлой.
=Куда?
=Подрастёшь, узнаешь. Но лучше бы и впрямь убили. Через день Васька повесится попытался. Успели снять сами блатные. Не от доброты.  Пахан Вохре обещал, что на его этапе мёртвых не будет.  Да и Маньки, так они опущенных называли им в лагере пригодится. Вот видишь, и таким бумеранг выходит бывает. За круг не вылетает. Возвращается к тебе всегда. Такая вот история. В лагере их немало ещё было. А вот пахан =таки не соврал. В лагерь, куда я попал весть обо мне передал. Видишь, вор, а свою честь всё же имел. Не легко там было, но после работ, иногда, их уже местный пахан меня к себе звал. Вот тут моё шахматное умение и пригодилось. Он игру это больно уважал. Да и шахматы, не знаю и откуда, знатные у него были. И где только раздобыл? За игру подкармливал немного. А так бы не протянул. Затем и война началась. Совсем тяжело стало не только у нас, но и по всей стране. Добровольцев в лагерях на фронт звать стали. Записался и я. Хоть и штрафбат, но не лагерь. Да и родина, это не власть.
Старик ненадолго замолчал. Затем словно очнувшись продолжил; = Воевал, ранен быль сильно. Отлежался, как говорили =смыл кровью. Ан нет, опять в штрафбат отправили. Анкета моя видимо кому=то не понравилась. Затем, когда осколок два ребра вырвал, уже и списали. Ничего, что инвалидом стал. Зато живой. И даже медаль, за «Отвагу» вручили. Не знаю уж, в чём моя отвага была. Как все воевал. Но бумагу о снятии судимости дали. Но в прежние места даже с погашенной судимостью дороги не было. Да и возвращаться туда не хотелось. А о восстановление в органах тем паче. Вот ночным сторожем и устроился. Там по ночам и заметки свои пишу. Вот и вся жизнь. Такая вот жизнь.

Пришёл март, разгоняя лужи под ногами, сам воздух, казалось, давал ощущение новой надежды оживающему на тёплом солнышке и городу, и живущим в нём людям. Разным. Хорошим и не очень. Впрочем, такова жизнь, как сказал бы старик. Дима уже три недели не навещал его. Зиму не болел, а тут с гриппом слёг. И вот теперь радостно торопился к заветному дому. Дверь не открывали.
=Чего стучишь?, =какой=то мужик окликнул его.
=Я…я к нему.
=Дык помер. Неделю уже. Новым пока ещё это жильё не дали. Вот запертая и стоит. А вещи дворник в овражек за домом стащил. Потом увезут. А ты ему кто?
Но Дима уже не слушал, побежал к этому овражку, куда иногда выбрасывали всякие ненужные вещи. Наконец набрёл на ряд знакомых ему вещей. Чайник старика, ещё ряд старых, никому не нужных вещей. Колченогий стол. Парень бросился к столу, выдвигая один за другим ящики. В одном из них среди разного хлама лежали три толстые «общие тетради». Лима бережно положил их в свой портфель. Молча постоял над брошенными вещами, как бы прощаясь с самим их хозяином, затем, медленно побрёл в сторону своего дома.

Я сидел с Дмитрием Натановичем, весьма немолодым уже человеком в небольшом открытом кафе у берега далёкого от тех событий Средиземного моря. Крики ворчливых чаек и плеск набегающих волн, казалось, отрицали возможность самого зла на земле. Но оно, увы, всегда рядом и с нами, и вокруг нас. Дмитрий передал мне отсканированные страницы дневников старика. Одного маленького осколка страшной эпохи. Эпохи, которая не должна повториться, пусть и видоизменённой пытается порой просочится в наш мир. Страшно, когда зло становится обыденностью и мы его не замечая принимаем за норму. Нельзя забывать об этом. Делать всё зависящее, чтобы оно не высовывало свою уродливую сущность нигде на земле. По мере своих сил и своей совести.
Ариэль. 2022 г.