– Настюшка, хочешь поехать в Тагай?
– В Тагай? Ты серьёзно, папуль? Когда едем?
Настя моментально представила село, в котором прошло раннее детство. Пряничные, цветные, в резных наличниках деревенские дома и кирпичные, старинные, одноэтажные здания с претензией на купеческие, соседствовали там друг с другом. Триста лет назад село было городом, где кипела торговля. Вековые дубы раскинулись вольготно вдоль мелкой и быстрой речки Тагайки, несущей прозрачные, искрящиеся на солнышке воды по разноцветным камушкам. Солнце то появлялось из-за туч и постепенно заливало сказочную пастораль окраины села, то по дивным кронам дубов уходило быстрыми шагами от неё, маленькой Настеньки, куда-то далеко к лесу…
– Едем завтра, ты согласна?
– Конечно!
Настенька окончила третий курс вуза в большом городе. К концу второй недели каникул ей наскучил размеренный провинциальный ритм жизни родного городка. Поэтому предложение папы было как нельзя более кстати.
Выехали они рано утром. Лето было в разгаре. Дурманящий свежий воздух из открытых окон машины слегка кружил голову. Отцовский газик очень резво преодолевал все дорожные препятствия, и к обеду они проехали уже большую часть пути. Чем ближе к Тагаю, тем больше нахлынувшие воспоминания захватывали в свой будоражащий сладкий плен. Будто снова храбро шагала она, совсем кроха, одна по тёмной длинной улице навстречу своей мечте…
Редкостно любознательная, в свои четыре с половиной года Настюшка не давала прохода старшей сестре, выспрашивая каждую букву:
– Тань, а Тань, а это какая буква? А бывает буква «дже»?
Сестра была на десять лет старше и отмахивалась, как от назойливой мухи:
– Мешаешь! Шла бы ты…на печку.
Настя послушно лезла на печку, дышащую теплом, и уютно гнездилась рядом с рыжим одноухим бывалым котом Васькой. Мама заглядывала на печь и ахала:
– Доченька моя, опять ты в темноте с книжкой? На-ка, лампу, только осторожно, не задень её.
Керосиновая лампа имела узорный пузатенький животик, в котором плескался этот самый керосин. В горлышко лампы был вставлен стеклянный фигурный колпак, бережно охранявший фитиль с трепещущим огоньком. На коленях Насти лежала книга – сокровище, подаренное ей соседскими дочками директора совхоза.
А.С. Пушкин «Сказка о царе Салтане» – это Настенька уже прочитала.
С трудом разбирая по слогам, она медленно продвигалась по строчкам:
«Три девицы под окном пряли поздно вечерком…»
Значение слова “пряли” малышка уже знала, поскольку часто видела, как мама садилась за прялку. К вертикально стоящей доске был привязан большой пучок шерсти барашка Стёпки, безжалостно остриженного папой большущими ножницами. Из этого шерстяного кокона мама вытягивала, ловко двигая пальцами одной руки, длинную нить. Пальцами другой руки, захватившими конец этой тонюсенькой верёвочки, она вращала веретено. На него наматывались слой за слоем шерстяные ниточки. Пальцы мамы двигались завораживающе, словно в бесконечном танце, создавая волшебный мягкий клубок. Зимними вечерами мамуля вязала из этой шерсти, подаренной Стёпкой, толстые варежки и носки.
Наконец, Настя осилила непростое для неё чтиво. Она страшно гордилась собой и поэтому написала карандашом на последнем листе книги большими буквами:
«НАСТЯ И ПУШКИН ЧИТАЛИ».
Заветной мечтой её было как можно скорее пойти в школу, стоящую в конце улицы и таинственно зажигающую жёлтые огни больших окон по вечерам. Настеньку это здание манило, как королевский замок, но стояло оно так далеко! Ещё она знала, что перед входом, по обе стороны от высоких ступеней, стоят две больших белых фигуры мальчика и девочки, и одна рука у каждого из них поднята к пилоткам на голове. Таня сказала, что это пионеры. Изумлённая Настенька спросила, почему они так держат руки, на что сестра ответила:
– Это пионерское приветствие, но ты всё равно не поймёшь.
Настюша понимала одно, что это приветствие не для всех, только для тех, кто каждый день сюда приходит.
Сидя однажды у соседей, она слушала, как Валя, старшеклассница, учит стихотворение, которое очень непонятно называлось: «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»:
– Я недаром вздрогнул.
Не загробный вздор.
В порт,
горящий,
как расплавленное лето,
разворачивался
и входил
товарищ “Теодор
Нетте”, – так многократно повторяя и заглядывая в текст, мучительно учила Маяковского Валентина.
– Это – он.
Я узнаю его, – Валя запнулась и замолчала.
Тут послышался голосок:
– В блюдечках-очках спасательных кругов.
– Здравствуй, Нетте! Как я рад, что ты живой! –
Это не выдержала доселе смирнёхонько сидящая кнопка Настюша. Проходящая мимо мама Вали ахнула:
– Глупая ты у меня, Валюшка. Ребёнок уже выучил, а ты…
Но настал день, когда что-то подтолкнуло Настеньку на подвиг под вечер…
В маленькой сумочке, связанной мамой, у неё лежали все драгоценности. Несколько тетрадных листов, карандаши и даже ручка с пером.
Она перекинула ремень сумочки через плечо, пригладила шелковые непослушные волосы на лбу и поправила коричневые атласные бантики в косах, уложенных красивой корзиночкой. Вышла на тёмную улицу, слабо освещённую тусклыми лампочками, заключёнными в допотопные железные колпаки.
Школа манила жёлтым светом, льющимся из множества окон, и четырёхлетняя девочка храбро пошла на этот свет, к заветной цели, не сворачивая с пути.
Прохладный сентябрьский ветер пробирался через тонкое пальтецо и заставлял Настеньку слегка поёживаться. В воздухе пахло свежесрубленными деревьями, привезёнными на дрова, тянуло сладким дымком из труб.
Настенька, на фоне тёмных силуэтов домов с тусклым, мерцающим светом окошек, казалась совсем крохой. Шла она строго по протоптанной тропинке, не отклоняясь ни на шаг от намеченного маршрута. Всего полпути прошла Настюша до волшебного замка с белыми фигурами великанов на входе.
Вскоре к ней пристал старый Барбос, пёс с маслобойни. Сейчас он, как верный рыцарь, сопровождал Настеньку. Благодаря этому она немного успокоилась и даже не боялась лающих на них с Барбосом злых собак из-за тёмных заборов.
Как же не заметила исчезновения любимой доченьки мама Маруся? А она полезла в погреб, чтобы достать к ужину солёных овощей. Уже дымился вынутый из печи чугунок с картошкой и мясом. Совсем скоро придёт с работы усталый папа Настеньки из совхозной МТС*, где он был главным механиком. Отличница Таня задержалась в школе, у неё кружок художественной самодеятельности.
В погребе заботливо были припасены на зиму вкусные разносолы: большие кадушки забиты доверху огурцами, помидорами и капустой, выращенными заботливыми руками неутомимой труженицы Марии. Набрав овощей в глубокую миску и выбравшись по отвесным ступеням из холодного погреба, Маруся не увидела привычной фигурки доченьки, которая всегда терпеливо ждала маму. «Замёрзла, наверное, моя деточка», – подумала она и вошла в дом.
Там было темно и тихо. Обойдя все углы, заглянув на печку, она уже почуяла недоброе. Сердце Маруси гулко стучало. Перепуганная насмерть, она бросилась на улицу.
– Настя, Настя, дочка, – кричала она в темноту. Первой была страшная мысль о колодце. Она пронзила её и сковала диким страхом. Ведь колодцы в селе имели низкий сруб, меньше метра высотой. Был случай, когда в один из них упал телёнок…
С леденящим страхом заглядывая в чёрный непроглядный мрак колодезного сруба в густых сумерках вечера, Маруся, плача, звала и звала дочку. В надежде на лучшее отгоняла самые ужасные мысли. Ноги несли её по направлению к школе. Пришла в голову мысль о цыганах… и уже охрипшим, срывающимся от слёз, голосом, она кричала:
– Настя, Настя…
Навстречу ей быстро шла женщина. Издалека она громко окликнула Марусю:
– Мария Ивановна, всё хорошо, ваша беглянка сидит в школе, эта егоза пришла учиться, на ночь глядя.
Звали женщину Анна Александровна, она учила детвору начальных классов и жила на их улице неподалёку.
– Батюшки мои, – вытирая фартуком заплаканное лицо, сказала Маруся, – такая маленькая, ишь чего удумала, за такой нужен глаз да глаз!
– Сидит в учительской, разложила свои листы, показывает, что она знает, наизусть шпарит Маяковского, сложнейшее стихотворение «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»! Уму непостижимо, – продолжила с улыбкой учительница, – хотела бы я себе такую ученицу.
Конечно, Настеньке здорово влетело. Отчитывали её и мама и папа, но больше всех старалась сестра Таня. Если честно, читать нотации здесь все были непревзойдённые мастера…
Очнувшись от нахлынувших воспоминаний о неповторимых приключениях детства, улыбаясь, Настя в окно папиного газика увидела знакомый пейзаж. Папа тоже заулыбался:
– Да, доченька, это Тагай!
Они подъехали к довольно большому зданию.
– Районный Дом культуры, – воскликнула Настя,- я узнала его! Вы сюда брали меня с собой в кино.
Папа отправился в магазин купить лимонада и пирожков, а Настя вышла размяться и осмотреться после дороги.
– Я знаю, кто это! – раздался рядом надтреснутый старческий голос. Неподалёку стоял вылитый шолоховский дед Щукарь и ещё с десяток сельчан. Он, похоже, был тут непререкаемым авторитетом и заводилой, так как все разом посмотрели на Настю и затихли.
– Я знаю! Это артистка, я видел её в кино! Сегодня вечером она будет выступать в нашем клубе!
Настя была в красивом белом брючном костюме. Умело подведённые серые глаза с большими ресницами, правильные черты лица и роскошная копна русых волос завершали облик новоиспечённой «актрисы».
На Доме культуры, действительно, висела афиша, которая гласила, что сегодня состоится концерт артистов областной филармонии.
– Она к нам прибыла с «фиралмонией», тыкая пальцем то в Настю, то в афишу, радостно провозгласил Щукарь. Настя не стала разочаровывать деда и глазеющих на неё сельчан. Только улыбнулась им и села в машину. Папа уже был за рулём и хохотал от души:
– Надо же, какую встречу тебе устроили в Тагае, Настюшка! Ну что ж, а теперь смотри направо.
Там стояла её школа. Но она не вызвала у Насти ничего, кроме светлой грусти и сострадания. Мечта, воплощённая в реальность через подвиг, выглядела теперь, как глубокая старушка, сгорбленная от времени. Пионеры пострадали и обветшали, то ли непогода, то ли хулиганы, лишили их части носов и пальцев.
Никто не восстанавливал скульптуры. Видимо, хозяину села было безразлично её лицо.
Настя отметила и приятную деталь: не стало страшных колодцев, на их месте были уличные водоразборные колонки.
– Поедем по нашей улице Цветкова потихоньку к тёте Клаве и Вале, дорогим сердцу соседям. Надеюсь, помнишь, как выручали нас. Сколько они помогали маме, присматривая за тобой, – заглянул в лицо погрустневшей дочери отец.
Настя вдруг вспомнила, как она сидела в гостях у тёти Клавы с куклой в руках. Говорить кроха толком не могла, было ей меньше трёх лет. Пытаясь уложить единственную любимую куклу Лялю спать, усиленно надавливала ей на глаза, которые почему-то не
