Шестая

греха, очистись. Ты ещё можешь жить!
–Я не виноват! – Леа попытался броситься на Персиваля в неистовой ярости, но стража была начеку и лихо сбила несчастного с ног, попинала, напоминая, что его власти здесь нет.
–Довольно! – попросил Персиваль, не выносивший, в общем-то, физической расправы такого рода. Если доводилось пытать самому, он либо помещал в подземные камеры, где за него пытали темнота и духота, либо лишал заключенных сна, не давая им спать и изводя светом и стуком, либо…
Либо шестая камера подземного этажа, одна из специальных.
Специальные камеры Маары были ещё страшнее. Про содержание всех камер не знали даже дознаватели и стражи. Персиваль работал иногда с одной – с шестой, самой, как ему говорили, гуманной.
Суть этой камеры состояла в том, что прямо в неё выходила толстая труба из сточной столичной канавы. Повернёшь вентиль на кране и комната начинает заполняется столичной жижей – очистки, труппки крыс и мышей, какие-то склизкие ошмётки и человеческие следы – всё, что попадёт. Но камера заполнялась этой дрянью лишь на двадцать-тридцать сантиметров, а заключённый, по замыслу этой камеры, был прикован лёжа по рукам-ногам и шее – словом, ему оставалось лежать в вонючей мути с очистками и прочей мерзостью, в воде  и не иметь возможности пошевелиться.
Для большего эффекта гасили свет.
Люди не могли даже орать – задыхались, но не умирали. Кого-то тошнило, кто-то терял сознание от ужаса и его тотчас приводили в чувство стражники, но в целом – это была самая настоящая пытка, ломавшая всё, но не оставляющая следов и переломов…
Персиваль надеялся, что Леа Самто одумается ещё при виде этой камеры, но нет. его затрясло, он обмяк, но пока его приковывали, пришёл в чувство и твердил:
–Не виноват…я не виноват.
Едва ли он был ещё в себе.
Персиваль повернул вентиль и муть потекла. Наполняя комнату смрадом. Леа Самто бешено забился, задёргался…
–Признайся! – посоветовал Персиваль, искренне посоветовал, его самого едва не выворачивало.
–Помоги…– закричал Леа и вдруг крик его оборвался – одна из мёртвых крыс ожила и подняла голову, глядя на Леа.
–Признайся! – истерично крикнул Персиваль.
Но Леа молчал.
–Закрывай, – распорядился дознаватель и вышел в коридор, где его  желудок взбунтовался окончательно.
Закрылась шестая камера, стражник погасил в ней свет и остался у дверей.  Персиваль – зелёный и бледный пошёл прочь, наверх, подальше от смрада и ужаса.
***
–Мой сын не виноват! – сколько было здесь этих сцен?  Жены, матери, сёстры, дочери, мужья, братья, сыновья, друзья…кто только не приходил в Дознание, кто только не молил об освобождении родных, чего только не предлагали, как не угрожали!
Но что эти подкупы? Что эти угрозы и даже шантаж, когда речь идёт о благе Маары? – так рассуждали далёкие от людских сердец владыки, писавшие законы.
Бывало всякое. И ловили, и карали дознавателей (с особой жестокостью, чтоб другим неповадно было!), но всегда находились те, кто таял от сумм, благ и слёз просителей, кто поддавался.
Персиваль был не из таких. Человек-Персиваль чувствовал скорбь и невообразимую печаль, к тому же Леа Самто своей несгибаемостью был ему даже симпатичен, но закон! Закон! Против него показали. Друэн сделал это не под пыткой, не из страха, выдал лишь одно имя, которое знал… какие могут быть сомнения?
Но горе матери и невесты Леа Самто всё равно трогали Человека в Персивале.
А вот Дознаватель-Персиваль ответил:
–Закон разберётся. Если вы потворствовали сокрытию такого преступника, как Леа Самто, вы будете считаться в равной степени виновными!
Мать зарыдала. Невеста – молодая красивая девушка с открытым и ясным взглядом обняла её и сухо сказала:
–Луал и Девять рыцарей Его проклянут вас за такую подлость!
–Закон на земле стерегут дознаватели, – ответил ей Персиваль, – после смерти я к услугам Луала.
Они ушли. Объединённые общим горем, не верящие в то, что их сын и жених преступник, но допустившие в своё сердце сомнение: а вдруг?
Проклятое «а вдруг?», едкое «а если не знали?», невыносимое «но если…» – и прочие отблески недоверия. Не могут же дознаватели так ошибаться? Или могут? А может ли ошибаться любящая женщина? Может ли быть слепа мать?
Нет! нет, Леа Самто не виновен, но…
А вдруг?
***
Появлению Мальта Персиваль, мягко говоря, не обрадовался. Ничего хорошего такой визит не сулил.
–Что-то случилось? – вежливо, однако, спросил Персиваль.
–Я разбирал протоколы последней недели, – сказал Мальт, – и обнаружил, что протокол Маллеуса, перешедший теперь в твоё дело, ошибочен.
–Неужели?! – Персиваль спросил с откровенной издёвкой. – Неужели в нём помарка?
Помарок там было много, но Персиваля дико раздражало желание Мальта навести идеальный порядок.
–Там семнадцать помарок разной строгости, – Мальт не изменился в лице. Он знал, что его ненавидят. Но он был из категории фанатиков и от этого был готов к любой борьбе.
–Неважно! – Персиваль отмахнулся, – шестая камера скоро даст мне имена заговорщиков! Леа Самто не прост, но я победил его. Вернее, шестая камера скоро его победит. А ты завидуешь!
–Ага, – согласился Мальт с усмешкой, – завидую твоему разгильдяйству и лени, а ещё…
Он вдруг осёкся.
–Как ты сказал? – это Мальт спросил уже другим голосом. Очень напряжённым и Персиваль посерьёзнел.
–Что? шестая камера, та самая, что подтапливает стоками канавы…
–Как его зовут? – перебил мальт в неожиданном волнении.
–Леа Самто, – повторил Персиваль и не удержался, – знакомый? Если да, то ты под подозрением.
Мальт смерил его уничижительным взглядом, в котором плескался неприкрытый триумф:
–Самто? «М» - как в моём имени?
–Скорее, как в словах «могила», «мерзавец» и «мутный тип», – Персиваль не понимал, что так радует Мальта.
–Понимаешь ли, мой друг, – Мальт неожиданно улыбнулся, но его лицо добрее и приятнее не стало. Осталось холодным и змеиным, – если бы ты следовал протоколам там, как я, ты бы знал, что твоего подозреваемого зовут – Леа Санто, «н» - как в словах «ничтожество», «ноль». «негодяй» и «неудачник».
–Не может…– Персиваля подбросило. Он схватился за листок протокола, впился в него взглядом, холодея. Леа Самто…Санто? Прочесть можно было и так и эдак.
Мальт протянул Персивалю оригинальный протокол и лист, набело переписанный рукою Маллеуса. В протоколе имя закрывало кровавым пятном,  а вот в набело переписанном ясно читалось – Санто.
–Это что…это как?..– у Персиваля кончились слова. – Это куда?..
Он не понимал как так получилось. И, что хуже – не знал, что теперь с ним будет. Хорош, если дознаватели просто будут над ним издеваться, но это пахнет трибуналом и новым дознанием уже в отношении Персиваля.
–Луал! – Персиваль подорвался с места и рванул в нижние этажи, к шестой камере, желая освободить несчастного Леа Самто.
Стражник испуганно отпер дверь и Персиваль уже рванул к пленнику, но неожиданно Мальт перехватил его порыв и впечатал в стену, рявкнул:
–Закрыть шестую!
***
–Надо следить за документами! – наставлял Мальт десятью минутами позже, – требовать порядка, без помарок, описок, пятен…
Это уже не волновало Персиваля:
–Зачем ты не дал мне освободить Самто? Он не виноват. Ты знаешь это лучше меня.
–Не виноват, – согласился Мальт, – мои люди взяли след Санто – настоящего врага, он подозрительный тип, привечает в своём доме памфлетистов, снабжает деньгами…
–Почему, ты…
–Потому что Дознание, которое ошибается, не вызывает доверия! – рявкнул Мальт так резко, что Персиваль аж замер от испуга. – Закон должен быть беспощадным и абсолютным. Он не ошибается. Ошибаются люди. Но толпа подумает, что если ошибся человек из Дознания, то закон ничего не значит и нашей репутации конец!
–Там невиновный человек! – возмутился Персиваль.
–Освободи его, да, – предложил Мальт, – расскажи о беспорядке в записях, о том, что ты и Маллеус перепутали людей. Посмотрим, как быстро ваши головы упадут с ваших плеч. Но на вас мне плевать. Народ будет ликовать нашей промашке!
Резон в словах Мальта был. Замученный, загнанный Персиваль спросил:
–Но что делать?
–Самое простое – поменять статью обвинения. Пусть вместо заговора Леа сознается в…ну в краже. Уедет на рудники, если не будет упрямиться.
–А если будет?
–шестая камера в твоём распоряжении. Выпускать его нельзя. Хотя… – Мальт поднялся, – поступай как знаешь.
Он ушёл, точно зная, что Персиваль не поступит опрометчиво. Зная смерть как постоянно присутствующую гостью, этот дознаватель очень захотел жить. 
Часом позже Маллеус вошёл к Персивалю:
–Слушай, у меня тут есть служебная записка о проверке…
Персиваль вынырнул из тяжёлых мыслей об участи несчастного Леа и о собственной низости, взглянул на поданную ему записку и вдруг разъярился:
–В ней три помарки! Перепиши!
–да ты чего? – Маллеус аж обалдел, – со сволочью этой переобщался? Ну времени нет. Я тебе потом перепишу, подошьёшь в дело чистую, а это…
Персиваль поднял тяжёлый взгляд на Маллеуса и отчеканил:
–Перепиши набело. Без помарок. Проваливай!
Маллеус хотел возмутиться, но встретил взгляд Персиваля и смирился, спешно кивнул, вылетел прочь смущённый и досадующий. Но что-то было в глазах Персиваля такое, что не позволило Маллеусу ослушаться. Какая-то ярость и…скорбь.