"Надежда есть зло для счастливого и добро для несчастного" (из дневников Л.Н.Толстого)
Если в самой середине жаркого летнего дня, когда мидий, выброшенных на берег по прихоти моря, не спасают даже плотно сжатые створки раковин, вы окажетесь в маленькой деревеньке Коммандория, приютившейся среди троодских гор, и нога ваша ступит на пылающую зноем брусчатку её кривых и горбатых улиц, то в первый момент может показаться, что здесь никто не живёт: ни души вы не увидите на узеньких улочках. Только поспевающие гранаты млеют, подставляя знойному солнцу свои бока. Оно и понятно: сиеста…
А сиеста – это такое время, когда люди прячутся за почти метровой толщины каменными стенами, удерживающими живительную прохладу в домах. Но даже здесь они стараются совершать минимум действий: спят. Чтобы сберечь жизнь, которую может погубить безжалостное солнце, щедро напояющее чудесным соком виноградные лозы, из которых потом люди сделают вино, имя которого известно во всём мире – «К о м а н д о р и я».
Потому и эту деревушку автор так назвал. И не ищите её на карте Кипра. Нет такого места. Но, в то же время, - есть. Есть везде на этом зацелованном Богом острове, само название которого всегда будоражило воображение всех тех, кто живёт на севере: «Сайпрус». Именно так звучит его имя на языке, который объединил, волею судьбы и истории, всех людей Земли. Сами же греки величают его «Кипрос», а турки, которых тоже живёт здесь немало, - «Киброс»
Итак, вы, вместе с тем, кто пишет сейчас эти строки, оказались сейчас в благословенной «Коммандории», где ставни на всех окнах плотно закрыты и где слышно бы, кажется, было, как растут виноградные лозы, если бы не оглушительный стрекот цикад, который куполом накрыл всё живое вокруг на многие и многие километры.
Но на улице так непереносимо знойно, что кажется, - ты умрёшь, если не сделаешь хотя бы глотка воды сейчас. Потому и стучу в ближайшую же дверь, нарушая чью-то сиесту.
Неожиданно сразу, будто меня тут ждали, она распахивается. И на пороге возникает женщина. Да такая!..
… Или это от жары уже ум мешается, или на самом деле так она хороша, что кажется жарким миражом… Не юная уже, словно выписанная рукою молодого художника, который не успел пока понять, что истинная красота совсем не в физическом совершенстве, а в том внутреннем напряжении, которое родит в себе человек самой жизнию своей на земле. А она была – само совершенство. Узкое лицо обрамлено чёрными, без всяких оттенков – просто чёрными, волосами. Смуглый лоб заканчивался абсолютно живописными бровями, прямо разбегающимися в стороны от переносья и плавно ниспадающими за внешними уголками глаз. А глаза… глаза были такими, которые получаются не у природы, а лишь у опытных иконописцев, которые безоговорочно верят в то, что Дева Мария родила Иисуса, познав непорочную любовь. Бутон губ её нежно, как-то в несколько приёмов, раскрылся, и она, улыбаясь, спросила меня:
- Да, сэр… Чем могу помочь…
Фраза была английская, традиционная, которую вы десятки раз слышите, оказавшись за границей, но из её уст она звучала, пожалуй, как начало Нагорной Проповеди.
- Простите, я только хотел попросить у вас глоток воды, если позволите…
И нисколько её не удивила моя просьба, словно каждые полчаса в двери их дома стучат синеглазые путники со светлыми волосами и просят утолить их жажду.
- Да, конечно, - ответила она и жестом пригласила войти в дом. Затем последовал ещё один жест, указывающий, что я должен следовать за нею.
Так я и оказался в почти свободной от мебели комнате, где у стены, посередине, сидел в невысоком жёстком кресле старик. Судя по тому, что глаза его были совершенно неподвижны, был он слеп. Она опять жестом указала на такое же кресло против старца, приглашая меня присесть, а сама удалилась… нет, - растаяла в полумраке жилища.
Слепец с шумом втянул в себя воздух. Но было такое чувство, что он – р а с с м а т р и в а е т меня. Через мгновение он спросил:
- Ты – русский?..
- Да, из России,- ответил ему я, нисколько не удивившись, что он заговорил на моём родном языке.
- Моя жена тоже русская, - тут же продолжил он. – Наверное, потому, что у вас в стране холодно, там рождаются такие красивые люди. Моя жена, мать девочки, которая открыла тебе дверь, именно так прекрасна. Знаешь, какая красивая она!..
Старик замолчал, опустив невидящие глаза, словно пытался вспомнить её, чтобы рассказать мне о красоте той неведомой женщины. Потом продолжил:
- Но на Кипре нет того, что бы по красоте могло с нею сравниться. А потому просто поверь мне: она оглушительно, невыносимо красива, как грохот цикад над Коммандарией сегодня. Когда она появилась в этом доме, то даже своды его стали выше, как мне казалось. Это для того, чтобы совершенную красоты этой женщины можно было лучше рассмотреть. И я был самым счастливым человеком на этом острове тогда. Целых пять лет. А когда на свет появилась наша дочка, то дом этот утонул в счастии по самую крышу.
А потом, потом она стала скучать. И плакать. Но плакала только ночью, когда её рыдания могли быть заглушены стенаниям цикад в саду. Но я ведь любил её, а потому – слышал. Сейчас мне кажется, что даже шорох ресниц её, когда утром она раскрывала глаза, я тоже слышал и оттого просыпался.
Она не жаловалась, ничего не говорила мне. Но я-то понимал, что это тоска, тоска по русскому холоду и русским звукам гложет её сердце. Я не знаю, что наполняет воздух в России, но точно знаю, что цикад у вас нет. Потому и сказал ей однажды:
- Поезжай… Послушай свою родину. Только пообещай мне, что обязательно вернёшься. Она тогда ничего не ответила. Просто подошла ко мне и поцеловала мою руку, а потом приложила её к своей щеке. И долго-долго смотрела в глаза мне при этом. И кажется мне сейчас, что я до сих пор вижу этот взгляд… Тридцать лет уже вижу. И жду. И ждать буду до тех пор, пока…
В это время в комнату вошла его дочь, принесшая воду. Я пил, а старик всё рассматривал и рассматривал лицо той женщины, которая обязательно должна к нему вернуться…
