В этот час было мало пассажиров, человек пять - шесть. Сонная кондуктор дремала в своем особом кресле, водитель курил в приоткрытую форточку в кабине. Запах сигарет затягивало в салон, едва протопленный, слабо освещенный желтыми блеклыми лампами, горящими через одну, со стылыми сидениями и сантиметровым инеем на стеклах. Внутри было чуть теплее, чем на улице.
А на улице валил снег. Часов с четырех вечера он начался легкими редкими снежинками, а потом зачастил, покрупнел и закружился в метельной кутерьме белым слепящим вихрем. Из-за снега и стемнело раньше. Сначала все окна домов были темные, безликие. Но, час за часом в дома возвращались люди, включали свет и задергивали разноцветные занавески. От этого и окна становились разноцветные, как в сказке.
Ленка стояла у задней двери. Был когда-то в старом троллейбусе маленький участок на задней площадке, между дверью и стенкой, куда мог поместиться один человек. Только один. Для двоих было бы тесно, а одному в самый раз. И получалось, что стоя там во время поездки, ты получаешь свое независимое, уединенное пространство в общественном транспорте. Вот такое чудо! В этот участок входило так же огромное стекло широченного заднего обзора.
Троллейбус ехал по самому длинному в городе закольцованному маршруту. Но на конечной остановке, она же и начальная, всех пассажиров просили выйти. Двери закрывались, в салоне гас свет, но включался в кабине водителя, и минут пятнадцать - двадцать кондуктор и водитель, сокрытые от посторонних глаз, сидели наедине. Но, Ленка видела, что они ни разговаривали, ни ели, ни ходили, а просто молча сидели, каждый там, где и был, когда были пассажиры. Это было странно и немного обидно. Да, конечно внутри был не Ташкент, и в холоде салона так же стыли руки и ноги, так же из носа вырывались два столба пара при выдохе, но там не было ветра и не сыпался снег. Ленка продрогла до костей и ужасно хотела есть, но когда распахивались двери, она упрямо и с каким-то блаженным радостным удовольствием хваталась за ледяные поручни троллейбуса, заходила внутрь, отдавала кондукторше 5 копеек за проезд и шла в «свой» угол за дверью на задней площадке.
Выждав пару минут, троллейбус закрывал двери и плавно поворачивал по кругу. В этот единственный момент в окно заднего вида становилось панорамно видно всё, что оставлял здесь троллейбус. Была видна остановка, с двумя огромными сугробами по бокам, ящик песка в одном из сугробов. А ещё широкую грудь девятиэтажного дома, стоящего за остановкой, всю в разноцветных окошках, с теплым свечением из каждого. Пока троллейбус ещё завершал маневр можно было заглянуть в окна нижних этажей и даже разглядеть их жильцов. Увидеть детей за уроками или играми, мам на кухне или у зеркала, пап у телевизора или с газетой, бабушек с вязанием или тестом, дедушек с сигаретами у форточек.
На втором кольце кондукторша её приметила и не сводила глаз со спины Ленки. Не потому что опасалась чего-то, а скорее пытаясь разгадать странную и непонятную загадку, почему одиннадцатилетняя девочка, одна едет в троллейбусе по кругу. На третьем кольце она спросила:
-Катаешься?
Хоть кондукторша и сама того не желала, но сработали навыки долгих лет работы, и вышло как-то очень строго и сурово, и Ленка вздрогнула, от испуга похолодела ещё сильней в этой стуже и залепетала:
-Нет, я направление перепутала...- отдала деньги за проезд, и вжав голову в плечи, настороженно всю дорогу поглядывала на казавшуюся теперь злой тетку.
Когда в третий раз подъехали к начально-конечной, Ленка первая выскочила из транспорта, спряталась от метели за остановку, решив ждать другой транспорт, в этом она уже примелькалась. Прячась от метели она видела лобовые стекла троллейбуса. Два огромных, с легкой желтоватой подсветкой, они казались глазами большого грустно, вероятно сильно простуженного, неведомого животного. Тонкие штанги, упиравшиеся в провода, напоминали усики муравья. Ветер дергал и качал порывистыми вихрями провода и «усики», как у живого насекомого, шевелились и двигались, ещё больше добавляя одушевленности. Ленке показалось, что этот большой и больной троллейбус одинок и так замерз, что глядя на него сами собой выступили слезы.
Вдруг распахнулась дверь возле водителя, и толстая кондукторша свесилась из неё наполовину:
-Эй! Ты! Девочка! — крикнула она в сторону Ленки. — Иди сюда! Да, быстрее, метет же!
Ленка растерялась, но всё же подошла.
-Давай, заходи! — почему-то так же громко крикнула кондукторша уже над самой головой.
Дверь захлопнулась за спиной. Ленка стояла на порожках и не смела подняться выше.
Водитель так же курил в форточку, но теперь в неподвижном салоне не тянуло табаком, и вообще было очень тихо и почему очень тепло.
-Поднимайся, что застряла? — продолжила кондукторша.
-Ты катаешься? — спросила она ещё раз.
- Да...-чуть слышно ответила Ленка.
- Понятно. — и прозвучало это как «Я так и знала!» — А деньги откуда?
- Я в школе поесть не успела...
- Понятно. — но прозвучало это как «Что ж с тобой делать?»
-Ну, заходи… — сказала вдруг смягчившаяся кондукторша. — Иди на свое любимое место! Да, не выскакивай на конечной, не мерзни!
Ленка попнулась в карман и вдруг с ужасом вспомнила, что на обед в школе ей давали двадцать копеек. Одна монетка в пятнадцать копеек, одна в две копейки и ещё в три копейки. Пятнадцать копеек она отдавала кондукторше раз за разом все три круга. А вот «двушечку» она выронила в снег. И сейчас заплатить за проезд ей будет нечем. Горькая волна отчаяния подкатила к горлу.
Кондукторша прочитала это на лице Ленки.
-Не надо! Так катайся!
Ленкину душу распирало от радости и безмерной благодарности к этим двум добрым ангелам. Раз сто повторив «Спасибо! Спасибо Вам!», она направилась к задней площадке.
В утробе машины загудел мотор, клацнули реле, затарахтел особым троллейбусным звуком компрессор, вспыхнули привычным желтым светом лампы в салоне и картина за окном плавно поплыла в сторону…
В одиннадцать лет очень сложно описать всю гамму чувств и эмоций, которые испытываешь, предпочитая кататься в ледяном троллейбусе голодная, нежели идти домой, где на ярко освещенной кухне жарко горит печка, от кипящих кастрюль и шкворчащих сковородок поднимается аппетитный аромат, окна запотевают, из форточки клубится легкий туман, и готовит ужин женщина, которую боишься и которую надо называть «мама»...
