Август в Донском крае всегда суше и жарче остальных месяцев лета. Богатый край, щедрый на урожай. Земля, пропитанная солнцем, как пирог в печи жаром, даже ночью теплая. Такая сытая, такая жирная, родит земля в изобилии овощи и фрукты. Хлеб собран, а корнеплодам ещё не срок. На бахче созрели арбузы и дыни, сладкие и пахучие гости востока, навсегда поселившиеся здесь. Цикады поют сутки напролет в желтой высохшей траве, сбрызнутой яркими цветочками цикория. Чертополох вымахал выше человеческого роста и сквозь колючки одуряюще пахнет лиловыми соцветиями. По берегам синей ленты реки растет сочный рогоз, в котором прячется рыба, уходящая в полдень под тень высоких побегов. Ближе к октябрю рогоз засохнет и будет отсвечивать в сумерках собранным солнцем в желтых стеблях. Но, это ещё не скоро. А сейчас жара и отъевшиеся мухи, в чуть пыльном горячем воздухе, гудят тяжело и басовито.
«Вечер субботы — хороший час для отдыха!» - думал Михаил, сидя в плетеном кресле на широком крыльце своего дома и куря сигарету. Возле него на табурете, захваченном из летней кухни, на газетке стоял запотевший трехлитровый баллон разливного пива и разделанный лещ, собственноручного вяления. Щурясь от заходящего солнца, и сдувая со своего крепкого тела мух, Михаил наблюдал, как его жена Светланка и оба сына работают на огороде. В малом озерце за домом стрекотал насос, толкавший воду по шлангу, а Светланка из шланга поливала огород. Старший сын Тимоха, согнувшись пополам, собирал с грядок толстобокие полосатые зеленые огурцы, налитые алые помидоры, размером с кулак, ароматные перцы. Светланка завтра с раннего утра затевалась консервировать в зиму и Тимоха ей помогал. Младший Степка, дурачился и подбегая под струю полива и убегая от неё весело смеясь и визжа от восторга. В двух руках у него были лохматые хвосты моркови и белесые будыля лука и чеснока.
Михаил перевел глаза на свой белый Жигуленок и подумал, что надо бы открутить багажник с крыши. А то, как с соседом перевозили тюки сена для его коровы, так и ездит он с ним. Но, поразмыслив, решил оставить.
«Ещё на базар чего свезём, да там чего купим» - подумал он.
Вдруг из глубины дома через распахнутые окна раздалась трель телефона, потом ещё и ещё.
Михаил лениво повернулся к окнам и крикнул во всё горло:
- Мааать!
Ответа не последовало, а телефон продолжал звонить.
- Мать! Бабка Нюра! Возьми трубку, - орал Михаил не покидая кресла. - Неужто померла?! Слышишь? Возьми трубку!
Послышались мелкие шаркающие шаги спешащей старушки. Высохшая и согнутая временем, в темном платке с выбившимися седыми прядками, она семенила к звонящему аппарату. На худых плечах с выступающими ключицами болтался фланелевый халат, поясница перевязана серым шерстяным платком, а на ногах носки домашнего вязания. Слабой рукой она взяла трубку и поднесла к уху:
- Оллё! Говорите, я вас слушаю! - донеслось до Михаила скрипучее колесо голоса бабки Нюры, говорящей медленно, тяжко вздыхая перед каждым словом. - Да... Я.... Анна Георгиевна Синицына была когда-то... Да... Нет... Кто?! Да, это мой отец... Да....Хорошо, приезжайте. - и положила трубку.
Чуть пошатываясь от слабости, она вышла на крыльцо к Михаилу. Он встал ей на встречу:
- Что ты, бабка Нюра, не слыхала? - спросил он участием и протянул ей руку. - Я зову, зову тебя!
-Да, я Мишенька, прикорнула и не слыхала. - Бабка Нюра оперлась на руку и села в кресло. Михаил сел рядом на дощатый пол, выкрашенный ржавым суриком, и взял за горло баллон.
-Баб Нюр, пиво будешь? - спросил он с юморком.
- Бог с тобой! - засмеялась она. - Какое мне пиво! Стара я для пива! А вот рыбку твою люблю. Хорошо она у тебя получается!
Михаил быстро потянулся к табурету, исполняющему роль стола, и оторвал от леща кусочек. Повертел, убрал остатки шкуры, чешуи, вынул косточки и подал старушке. Она взяла, но сразу есть не стала. Понюхала и, закрыв глаза, сказала:
- Детством пахнет.... Спасибо, Мишенька.
- А ты что ж помнишь что ли детство? Ой, баб Нюра, рассмешила! Вчера искали чось, так еле нашли, а то больше полувека назад было — помнить!
- Не смейся, Мишенька, старость она такая! Я ж, как Светланочка, чуть моложе возрастом была, когда всё это началось, закрутилось, загудело... - Бабка Нюра, не договорив, замолчала.
Михаил, прихлебывая пиво, вгрызался в хребет леща, смаковал жирные кусочки и с радостью поглядывал на детей и жену. А Бабка Нюра смотрела куда-то дальше и выше. Куда-то за горизонт, за далекие, чуть подернутые легкой пыльной дымкой степи, утопающие в волнах ковыля. Смотрела она через время, через прожиты годы.
-Ты ж почитай век прожила, баб Нюра! - проговорил Михаил. - Ещё при царе родилась, а до XXVIII съезда партии дожила! Как подумаю — голова кругом! Сколько ж ты всего видела!
- Ой, Мишенька, лучше б уж не видела или хоть не помнила. А то, Светланочка что-то спросит, что вот день — два назад было, а я сказать не могу... Зато, что почти век назад было — перед глазами стоит...
-Это сколько тебе уже, девяносто шесть? - спросил Михаил
-Да, уж куда там! Девяносто пять! На крещение девяносто шесть стукнет... - ответила она, и махнув рукой, добавила. - Если доживу!
- Что значит «если»? - шутя, возмутился он. - Как же я без тебя-то останусь? Что я без тебя делать-то буду? Не, я не согласен!
Бабка Нюра потрепала его по плечу:
-Да уж, теперь ты самостоятельный. Здоровый, сильный мужчина! И семья у тебя, и хозяйство! И передовик! Даже автомобиль купил! Всем на зависть, мне на радость! - она помолчала и заговорила тише. - Это ж как давненько было, когда я тебя подобрала, крошечку. - она закрыла глаза и покачала головой. - Как же мать тебя держала! Уже и остыла, а к груди так и прижимала, даже через смерть за тебя боялась. Холод собачий, ветер воет, а она всё теплое с себя сняла, тебя укутала, да так и замерзла на приступочках сгоревшей хаты...
Михаил закурил, опустил глаза и чуть кивнул:
- Спасибо, баб Нюра, что мимо не прошла. Не было бы Мишки теперь...
- Да, я может и прошла б, да только кричать ты начал! Учуял, что люди рядом идут. - открыла глаза и засмеялась старушка. - Я тебя на руки взяла, а ты и притих. Засунула тебя за пазуху, а чем кормить, как дальше жить, где от холода прятаться, не знаю.
- Это уже наши город освободили или ещё нет?
- Аккурат февраль сорок третьего, наши немчуру от Дона гнали восвояси, а те, гады, оставляли выжженные станицы, помертвевшие города. До сих пор удивляюсь, как наша хата устояла, когда станица полыхала? А в огороде фугас не разорвавшийся лежал. Хорошо, что корова в степи к нам прибилась. Видать чья-то была, да помер или убило хозяина. А кормить-то её чем? Хоть камыш с крыши снимай и ей давай. Но, весна, как знала, что нужна очень, ранняя была. Вот молоком я тебя и выпаивала. Ещё кое-что из вещей на рынок в город носила, на муку выменивала, на крупу. В погребах у соседей, кого поубивало, что найдем — разделим, да на колхозных полях что перепадет... - Бабка Нюра замолчала и задумалась
- Кто звонил? - спросил Михаил после некоторого молчания. - Из исторического общества какого-нибудь? Об отце твоем спрашивать опять будут?
-Да, о Григории Ивановиче. Царствие ему небесное. Казак был, - добавила она тихо и смахнула слезу со смятой возрастом щеки. - Так и не смирилась, что нет его, даже голос помню. Высокий такой, резкий. Как крикнет, как гикнет, аж конь под ним приседал. А вот братья мои, все четверо, так те дедовым голосом говорили. Басовито и чуть с хрипотцой. Хотя курил лишь старший, Никифор. Это его цыгане научили. Хоть казаки с цыганами и не якшались, а вот, поди ж ты, сошелся он с ними, почти сроднился. Видать было в нем что-то за вольными ветрами зовущее. Он, кстати, дольше всех и прожил. Когда раскололось казачество в Гражданскую, да братья за старую власть вступились, он один к ним... - Бабка Нюра осеклась и продолжила. - К красным примкнул. Но, сказать правду, в нашей станице не воевал, подался в Екатеринодар. Нынче это Краснодар, так что ли? Только след его потом потерялся. Видимо, погиб он.
Михаил молча кивнул. Он любил слушать рассказы Бабки Нюры. Одно и тоже говорила она, почти теми же словами, но каждый раз уводила его в даль лет, в глубь судьбы своей и страны, которая столько раз менялась, становилась не похожей на саму себя. Старушка опять понюхала кусочек рыбы и продолжила.
-В детстве, помню, ходили мы весной к Дону с корзинами плетеными. Вода после разлива чуток сходить начинает, так в мелководье рыба остается. Мелочь мы не брали, а что покрупней собирали и домой несли. Так рыбы было много, что порой прошлогодней печи топили. - от души засмеялась старушка. - Степь кругом, леса нет как такового, чем топить прикажешь? А вот рыба! Горит и греет не хуже, только пахнет не очень! Это уже потом стали деревья насаживать вокруг. И роща Кумженская, что на развилке Дона и Мертвого Донца, что наших прикрывала в отечественную, она ж рукотворная. Был там какой-то самосев кустарников, да редких деревьев. Вот по этим кустарникам и прятались мои братья с отрядом в Гражданскую, когда в двадцатом году силы на ту сторону перевалили. Средний и меньшой служили вместе, а самый младший, Егорушка, ему едва семнадцать минуло, тот сразу в Старочеркасск отправился. Все сгинули. Старших в бою убили, Егорушку взяли в плен, судили да расстреляли, а отец мой в Новороссийске погиб при уходе Добровольческого корпуса в Крым.
Устав говорить, старушка замолчала и тяжело вздыхала. Михаил молча курил, глядя куда-то поверх крыш соседских домов, поверх плодоносных садов, в даль, тонущую в вечерней дымке. Не сказать, что проникся к тем, о ком рассказывала старушка, но сердце чуток ныло от мысли, что всё что рисует его воображение, она видела сама, всему свидетелем была, что хранятся эти воспоминания и не уходят в забвение.
[justify]- Как начался новый век, так и посыпались беды на наши головы: восстания, революции, войны, смерти, смерти, смерти... - говорила она тихо,
Прочел на одном дыхании, отлично написано. Интересная история. 
