Снегири на яблоне. Глава 7. Жир

Исповедальная откровенность Алмаза произвела неожиданный эффект: положение Думитру ощутимо ухудшилось. Нет, бандит не сожалел о своей болтливости, а окончательно прекратил стесняться. За одним исключением: он так и не искупался целиком, ни в холодном ручье, ни в баке с прогретой водой. Загадка…
Теперь старик видел помощь по хозяйству, отвечал на множество полудетских вопросов, не без интереса вникал в иерархичность сиротского социума на примере конкретных эпизодов. Но в любой момент, иногда на полуслове Алмас мог остановится и заставить его рассказывать что-то неприличное. Мог веточку положить между пальцев Думитру и начать сжимать их, наблюдая, как тот боится отнять руку, как расширяются от боли зрачки. Недолго помучить и заставить подрочить себе, кончив в эту руку. На подобные штучки он извёл порядком хорошего оливкового масла.
Всё жирное, масляное, скользкое завораживало Алмаса. Иногда он задумчиво, бесцельно мог вылить всю бутылку на ладонь, созерцая, как четырьмя струйками зеленовато-янтарное масло убегает сквозь пятерню…
***
Сиял полдень, осы мирно паслись в оставленных с завтрака до лёгкого полдника розетках со сливовым джемом.
Рядом с навесом Думитру решил выкорчевать пару кустов смородины, сильно пожранной вредителями. Кусты старые, сохранять и обрабатывать их не имело смысла. Шпалера с душистым горошком здесь будет уместней. Алмас, белоручка орудовал только лопатой, руками в землю не лез. Наконец-то в жару он стал обходиться и без напульсников, и без длинных рукавов. Видя на нём очередную деталь гардероба, из барахла, натыренного по соседним домам, Думитру вздрагивал и прикидывал, как станет расплачиваться, какими словами будет извиняться. Можно подумать, он украл! «Вот знакомый самодельный принт, девочка рисовала. Это пэчворк хромой Анны на жилетке почтальона, и домашняя колбаса была из его ледника, он всегда перебарщивает с перцем…»
Отвлёкшись от шмоток, Думитру снова и снова разглядывал запястья бандита. Это что-то непонятное... Старик рефлекторно глянул на свою руку, лишённую загара под браслетом. Тяжёлые золотые часы, очень дорогие, совершенно не заинтересовавшие бандита, он постоянно забывал то в кармане, то на тумбочке. Нет, и близко не похоже… Лишай? Он разный бывает… Волчанка по-другому выглядит. На правой руке полоса чистая, на левой по краям розово-красные, потрескавшиеся раны. Селфхарм? Думитру, конечно, не спрашивал.
Закончив с кустами, устроили холодный перекус: морс, лепёшки с джемом и салат. В бутылке осталось масло от заправки.
– Тебе жалко, что я трачу? – Алмас поднял бровь, ловя пальцем тонкую струйку.
– Нисколько! – воскликнул Думитру, подразумевая: как было бы здорово, если бы только этим ты и занимался.
– Отлично, – сказал бандит.
Не снимая с Думитру расстёгнутой полотняной рубашки, облил его маслом и, стоя, неторопливо трахнул сидящего, переходя членом из одной масляной подмышки в другую, запрокинув голову, глядя в небо, в щель между облачками. Думитру не дышал.
– Амба, хорошо…
Боли не причинил. Редкий случай. Но и не отпустил, не любил сразу отпускать.
***
Масляными руками Алмас извозил ему всё лицо. Прижался пахом к груди и замер, продолжая кайфовать от летнего-животного тепла, вспоминая всякие глупости.
У них в интернатской школе, в кабинете, прости господи, литературы висела большая картина, единственная на всё здание и на всё детство Алмаса. Это была репродукция «Возвращения блудного сына», по причине взаимного расположения фигур называемая: «Бомж-минетчик». Менее подходящий для детского дома сюжет трудно вообразить. Чего только с ней не делали. В спине и пятках стоящего на коленях сына было несчётно дырок от самодельных дротиков. Сорок-баро эта репродукция возбуждала, впрочем, у него – подростка и чёрный квадрат Малевича вызвал бы эрекцию.
В данной ситуации, в сбывшейся фантазии он был стариком, Думитру – вернувшимся сыном.
– Давай, давай, – пробормотал он и провёл старику по губам, –возвращайся, принимайся за дело.
Думитру приоткрыл рот не широко, и просовывая, бандит ощутил приятное сопротивление. Глубоко пропихнул… Вынул не весь, но позволив продышаться... Держал, подрагивая внутри об язык, нёбо, о щёки мягкой головкой... И снова не сделал никакой боли. Его руки были даже слишком подозрительно ласковы на затылке. Как бы в третий раз не пришлось огрести за два нежных. Сорок-баро спустил прямо в глотку и поблагодарил старика за удовольствие.
Человеческое: измучив – разве отшутится или походя успокоит: «Отдыхай, не ссы, дубля три не будет!» А когда, насилуя, заласкал, тогда – спасибо. Человеку естественно быть последовательным.
***
Для бандита его член был опасным союзником, которому надо платить своей постоянной готовностью за его пружинную отзывчивость, за минуты освобождающего полёта. Для старика наоборот: весь бандит представлял опасность, а его член означал спасение, конец мучительству. Когда и во второй раз сорок-баро не выпустил голову Думитру из своих рук тот, уставший, обнял его за бёдра. Прилёг на них, коснувшись губами налитого, хоть и поникшего члена, мысленно спрашивая: «Что, злодей, третий раз? Или ещё три раза?» Он может... Старик поднял вопросительный взгляд, и сорок-баро улыбнулся ему:
– Думитру, ты очень хороший.
– Это моя реплика, – рассеяно возразил тот, ведущий актёр местного любительского театра. – Сегодня ты очень хороший.
– Но сегодня – ещё длинное? – озвучил его подозрения бандит.
– Да…
Старик уступил нажиму и лёг обратно щекой на тёплый масляный член.
– Надеешься с ним договориться? – поинтересовался бандит.
– Ага, за твоей спиной…
Эта бесхитростная игра слов показалась Алмасу до колик смешной!
Он фыркнул, потряс башкой… и с гомерическим хохотом плюхнулся в траву:
– Ну, ты даёшь! Сказанул! Не, за спину он пока ещё не дотягивается! Иначе я бы его сам стал бояться! Пришлось бы на ночь привязывать к ножке дивана или кирпичами придавливать! А договориться с ним даже не надейся. Я давно знаю этого парня, у меня ни разу не получилось!
Успокоился:
– Ты хитрый! Я не могу одновременно смеяться и трахаться, серьёзное это дело! Скоро ждать обед?
– Через час, если отпускаешь.
Думитру встал, но и бандит встал за секунду, как ветер, перекрывая дорогу. Ненасытное чудище. Безысходность.
Алмас одёрнул его замасленную рубашку, расправил уголки воротника и положил на грудь обе ладони:
– Не угадал, иди. Ты – очень хороший, Думитру.
***
Ещё кусочек чужой жизни приоткрылся перед стариком, когда возле кухонного порога бандит сорвал верхушку полыни и затолкал в свою фляжку. Не ополоснув от пыли, ничего. Затем ливанул глоток не больше коньяка, встряхнул и сунул в карман. Думитру попытался соотнести… Под басы колонки, во время истязания и секса тот часто прикладывался в фляжке, но запасы алкоголя в погребе не убывали. Ему нужен именно абсент? Имитация абсента?
На кухонной полке стояла фотка, сделанная возле яблоньки на фоне эдикулы: молодой мужчина с двумя симпатичными детьми.
– Внуки? – спросил Алмас, вдыхая запах из фляжки.
– Племянник с детьми.
Девочка постарше гордо, собственнически держала отца за руку, мальчик взялся за другую, потому что ещё не уверенно ходил. Думитру с грустью поглядывал на них. С одной стороны, он был счастлив, что брат с племянником не приехали и находятся в безопасности, с другой стороны… Они навещают его так редко… Глупо, конечно… Какие могут быть претензии? Завёл бы своих и на сына обижался, что не привозит внуков!
– Сколько ему лет? – спросил Алмас.
– В прошлом году двадцать девять отмечали. Сфоткались вот на память. Думали в этом году тридцатник отпраздновать, круглая дата.
Алмас присвистнул и погрустнел:
– Ничосе…
– Что?
– Да так... Мне тридцать два. Ни дома, ни будущего.
«Тридцать два?.. Ишь ты… Хорошо сохранился. Этому должна быть причина, – подумал Думитру, – и весомая, если не забывать про среду, где он вырос и жил». Она была. Та же причина, по которой бандит взял верх над ровесниками, над всем интернатом: Алмас был трезвым. Чистым и от алкашки, и от наркоты. Вместе с выпивкой и курево отвалилось.
***
Фляжка оказалась с дырой в боку, и пробита она было нарочно.  Алмас только вдыхал запах вина, коньяка или травы без всякого алкоголя. Имитация, напоказ. Для себя это было способом занять руки, не ломать привычку. Приём известный, но придуманный бандитом самостоятельно, не мог не вызвать уважения.
– А это не моя заслуга! – со смехом возразил Алмас. – Меня цыганка в детстве прокляла!
Интересный поворот… Не лишённый смысла: цыгане торгуют, но сами не употребляют. Судя по всему, Алмаса на самом деле похищали-усыновляли они.
В детдоме он, разумеется, пробовал и водку, и травку, и кошмарную, сваренную в ложке дурь. Пробовал и более статусные варианты отшибить мозг, когда появлюсь первые нормальные деньги.
– Уж прокляла, так прокляла! От дури колбасит как чёрта, с одного стакана водки режет поперёк! – Алмас прижал ребро ладони к желудку. – Я сам цыганку не помню, мне рассказывали, но я прям вижу: стоит вся из себя такая в монисто, в платке, юбки воланами!
Речь не шла исключительно про алкоголь. На самые разные психоактивные вещества результат был один и тот же: ловушка. Взлёт, бархатный покой, разноцветное кувыркание вдруг оказывались сплюснуты в геометрически невозможном пространстве. Алмас обнаруживал себя лицом к железной двери, коротая была стеной без начала и конца. Петли, замок – на неизвестном ему расстоянии в неизвестной стороне. А выйти необходимо, потому что здесь нет пространства! Оно там, за дверью! Ища выход, Алмас пытался шагать вдоль стены, но пластилиновые ноги размягчались, прилипали к земле, отрывались при первом шаге и стекали в ботинки. Он хватался за колени, этим окончательно уничтожая их. Пытался нащупать ручку двери, но пластилиновые руки не слушались, таяли, отрывались и прилипали к двери… Целиком пластилиновый Алмас бился в неё лбом, сползая всё ниже и ниже. Он мычал и стекал по железной двери туда, где уже пропали его ноги, где не было пространства. Он лип к железу, как улитка, из последних сил и абсолютно безрезультатно. Невозможно передать словами тягость этого кошмара. С дурью Алмас живо завязал, хватило нескольких попыток. Всё, больше никогда.
Водку сорок-баро пил вместе со всеми и много, бывал весёлый, бывал и злой. Тут проклятие сработало иначе, но тоже во сне.
Алмас лёг под утро. Он спал, думая, что ещё бодрствует, и внезапно почувствовал: кто-то зашёл в комнату. Белочка? Для неё сорок-баро выпил недостаточно. Пришедший кто-то был молчалив и решителен, и был мужчиной. Алмас не успел испугаться, как над кроватью взлетела рука. Длинный, сверкнувший нож разрубил его поперёк желудка.
– Как белая молния, Думитру! Искры из глаз! Меня скрутило до холодного пота, такая боль! Как я орал спросонья! Вообще не понял: что произошло?! И что ты думаешь? Фельдшерица одну таблетку мне швырнула! Одну! Сказала кисели жрать! Ну, я жрал, а что мне оставалось? Вроде, помогло. Килограмм десть скинул. Тварь. К собакам лучше относятся. На водку смотреть не могу.
Думитру кивал, ему многое стало понятней.