Перина. Оклунки

До войны моя мама, Мария Георгиевна Савельева работала на химическом заводе. Была весёлая, боевая, никогда не унывала. Любимая поговорка выручала в трудные жизненные моменты, поднимала настроение. Её задорное «Если бы да кабы, да во рту росли грибы!», переходящее в звонкий колокольчик смеха, было палочкой-выручалочкой для всей семьи.

Осенью 1942 года, когда немцы бомбили Сталинград, где мы жили,  маме с тогда маленькими детьми, удалось переправиться через Волгу, уйти вглубь поймы. Мне тогда было шесть лет, брату Коле десять. Весной сорок третьего вернулись домой.

Жизнь имеет свойство налаживаться. При любых обстоятельствах. Даже в бараке, (в наш дом попал снаряд). Даже в голодном разрушенном городе. Ведь не смотря ни на что, наступила весна. Зацвел абрикос. Юной зеленью покрылся истерзанный Мамаев Курган. Разлилась Волга.

Жители стаскивали оттаявшие трупы погибших в воронки от бомб. Мы, дети, добывали  жетоны павших, писали родным, сообщали, где похоронены близкие. Специальные отряды собирали оружие. Немцы, отходя, минировали территорию. Многие на них подрывались.


Если бы отец, перед уходом на фронт закопав наши ценные вещи, показал нам место схрона, было бы легче. Но он сказал, что обязательно вернётся, и мы вместе откопаем семейное добро.

Мать вернулась на Химзавод, на производство снарядов. Вот тогда-то в нашу жизнь вошло слово «каустик». Противным запахом. И трагическими событиями, произошедшими в связи с ним.

В голодное военное время каждый выживал, как мог. Изобретательные женщины, работавшие с мамой, придумали дополнительный способ прокормиться. Белое химическое вещество каустическая сода, сильно вонявшее и разъедавшее кожу, использовалось в производстве. Работницы нашли способ выносить его через военизированные проходные номерного завода на своем теле под бельем. Мама, вернувшись со смены, доставала белый кусочек и прятала. Собрав достаточное количество сырья, на улице, на костре, варила из каустика мыло. А в свои выходные, прячась в товарных вагонах, добиралась аж до Краснодарского края. Там совершался обмен мыла на продукты. Благодаря маме, мы не пухли от голода, а иногда даже ели сало, сахар и другие деликатесы.

В нашем бараке бедствовала семья погибшего фронтовика: бабушка, мамина ровесница Людмила и её четверо детей. Как-то вечером, когда мы поужинали и собирались спать, в дверь постучали. На пороге стояла соседка в слезах: «Беда! Карточки потеряла продуктовые. Или вытащил кто. Дети два дня не ели. Мать пухнет. Помогите, Христа ради! А то руки на себя наложу. Пусть ребят в детдом заберут, там хоть прокормят!».

Мать собрала в узелок, что могла. Головой покачала: «Да разве это поможет…».
В следующий раз позвала с собой Люсю в поездку мыло менять. Та обрадовалась. Запасли сырье. Наварили мыла. Поехали. Добрались до станицы. Обмен произвели удачно. И крупы им дали, и хлеба круглого, деревенского, и сальца с розовыми прослоечками, и головку сахара. Навязали оклунки, котомочки. Ехали домой в прекрасном настроении, предвкушая, как семьи порадуют и сами полакомятся. Песни пели, смеялись.

- Ой, Машка, спасибо тебе! Если бы не ты, с голоду бы вспухли мы, ей Богу!
- Да ладно, Люсь! Были бы руки целы, да голова на плечах! Если бы, да кабы…
Добрались до Сталинграда. Состав, на котором ехали, остановился на товарной станции. До дома еще километров двадцать.
- Ничего, пешком дойдем! Своя ноша руки не тянет!
И пошли потихоньку по шпалам. Стемнело. Вокруг ни души. Один камыш шепчется, да звезды из-за тучек подглядывают.
- Слышишь? Состав идет. Рельсы гудят.
- Точно! Вон огонек приближается.
Их догнал маленький маневровый паровозик, чумазый и прокопченный.
- Эй, девчата, подвезти?
На открытой площадке темнела фигура, лица не разглядеть, только огонек папиросы подрагивал в невидимых руках.
- Сейчас тормозну, залезай!
Путницы переглянулись:
- Отчего не доехать, устали, ночь на дворе.
Забросили наверх оклунки, сами поднялись.
Из-за брезентовой занавески выглянул усатый кочегар.
- Давай, девчата, подмогните! Уголек побросайте, а то взмок я весь.
- Отчего не помочь, поможем.
- Давай по очереди!

Люся первая исчезла за брезентовой занавеской кочегарки. Мария осталась на ветерке, у перил, отдыхала. Уж очень долгим был тот день. Стук колес убаюкивал. Вокруг ни огонька, только темные очертания разрушенных строений. Растянулся Сталинград вдоль Волги на сорок километров. Между окраинными южными районами и центром сообщение было в основном по железной дороге. Электрички в то время еще не пустили. Люди добирались в центр города на поезде.

Время шло, а подруга не возвращалась. «Уснула она там, что ли? Надо бы ее сменить». Мария заглянула в кочегарку. Топка пылала жаром. Источала сладковатый запах. Мария Георгиевна, моя мама, на всю жизнь запомнила это мгновенье. Если бы они пошли пешком…

В топке догорало тело Люськи. Языки пламени метались в дикой пляске. Мария заторможено, как в кадре замедленной съемки, обернулась. В дверях стоял усатый с ломиком. Она все поняла. Она следующая.

Что пробудилось от этого знания? Звериный инстинкт самосохранения? Жажда жизни? мысль о детях?
Собравшись в сгусток нечеловеческой энергии, она кинулась на усатого. Сбила с ног, вырвалась из-под брезента. Метнулась к перилам. Бросилась в ночь с идущего на скорости паровоза. Ударилась о гравийную насыпь. Покатилась вниз. Потеряла сознание.

Мария очнулась от боли. Преследовал сладковатый запах. Тошнота. Разбитое тело саднило, ощущало под собой каждый камушек, травинку. Она заголосила. Собралась с силами. Поползла.

Утром путевой обходчик заметил кровь. Пошел по следу. В стоге сена нашел Марию без созгания. Доставил в милицию.

Ее допрашивали долго и, удивительное дело, поверили. Паровоз задержали на следующей станции. В топке обнаружили останки сгоревшей женщины. На открытой площадке стояли оклунки. Машиниста с кочегаром арестовали. Те сразу признались, что пошли на убийство из-за продуктов. Очень есть хотелось.

…Семья Людмилы осталась без кормильца. Бабушка не перенесла горя, умерла. Ребятишек определили в детский дом.

После трагедии поездки матери с мылом за продуктами прекратились. Семья выживала, как все, трудно, голодая.

Я смотрела на фотографию мамы. Будто слышала её задорное «если бы, да кабы…», переходящее в колокольчик смеха, переносивший из того далёкого времени в наше. И думала о том, чтобы мои внуки и правнуки никогда не испытали ужасов войны.