Старик

Найти костыль. Подняться с постели. Темно. Ночь? Открыть глаза. Задубевшей кожей веки тянут вниз. Мышцы лица, тунеядцы, разбаловались, не хотят работать. Призвать их к порядку! Вызвать на подмогу лоб. От усердия тот покрылся морщинами. Свет между ресниц. Открыть глаза!
День. Кто это? Больные на кроватях вдоль стен. Руку на костыль. Пусть вместе трясутся. Тапочки рядом. Остаток завтрака на тумбочке - отвращение. Нет, у него более важное дело. Он должен идти. «Я пошел» - слов не разобрать. Да и не надо никому понимать. «Пойду».
Все силы на ноги и руки на костыле. Дрожат. Подняться. За плечами мешок с песком, мешает. Почему последнее время груз привязан к ногам, рукам, векам? Раньше было легче.
Встал. Повис на бадике. Перевести дух. Сделать шаг. Ноги забыли это движение. Подождать, вспомнить. Чуть вперед, не отрываясь от пола. Хорошо, еще раз! Шур-шур – войлочная подошва по ветхому линолеуму. Шур-шур. Черные точки в глазах стаями птиц, шумят, хлопают крыльями. Клюют в голову. Тянут вниз. Стул впереди. Дойти: Шур-шур. Кыш, негодные, облепили! Рука к стулу, палка упала. Дошел. Опустился.
Дыхание со свистом. Глаза закрыты.
- Куда Вы, дедушка? Кто разрешил подняться? Пойдемте в палату!
- Подожди дочка, здесь посижу, отдохну. Я сам.
- Что он там лопочет?
- Вроде, сам, говорит… Машку какую-то зовёт. Война будто.

* * *

…На стене ходики водят кошачьими глазами туда-сюда «тик-так, тик-так». В углу этажерка, накрытая белой салфеткой - бабушка вышивала - с его учебниками. У окна мамина швейная машинка «Зингер». Фотография отца в военной форме. Это он в сорок первом. Отец на фронте, а они: мама, маленькая сестренка Машка и он, Генька, здесь, в Сталинграде.
Машка маленькая совсем. Генька ходил во второй класс всего два месяца. Потом начались бомбежки. В школе разместили госпиталь после того, как в городскую больницу попала бомба.
Генька читает книжку «Приключения Тома Сойера». Ждет маму. Что-то долго ее нет. Ушла утром карточки отоваривать. Очередь, наверное. Они с Машкой позавтракали отварной картошкой, поиграли. Потом сестренка захныкала, сморилась и уснула.
Генька прислушивается. Вроде еще тихо, но уже слышно. Гул за городом. Через несколько минут немецкие самолеты будут здесь. Ну где же ты, мама? Спящая Машка сопит в кроватке. Генька мечется от окна к ходикам. Еще несколько мгновений, отсчитанных кошачьими глазами, и будет поздно. Ну и что, что много раз мама оставляла спящую Машку в доме, перекрестив («Чему быть, того не миновать, как Бог даст. Пусть ребенок спит»). Можно, как прежде, укрыть Машку ватным одеялом, спрятаться в погреб и ждать маму. Но тревога нарастала с гулом самолетов и гнала Геньку к кроватке. Нет, он не оставит сестренку одну. Вдруг она проснется, а рядом никого нет? Испугается, будет плакать? Он смотрел на чумазое детское личико, раскрасневшееся во сне.
- Машка, Машка, вставай! Да просыпайся ты, скорее!
Он трясет спящую девочку.. Силится поднять, вытащить из кроватки. Та как ватная. Хнычет только.
- Господи, да у нее жар!
Брат тащит Машку через бортик кроватки. Высоко, тяжело, не поднять! Самолеты близко. Падают первые снаряды на соседней улице. Звенят и лопаются стекла. Закладывает уши.
- Мама! Мамочка! Где же ты, помоги!
Генька под мышки вытаскивает сестру из кроватки. Тащит ее к двери. Ножки волочатся по полу. Шур-шур! Шаг, еще шаг! Позади входная дверь, крыльцо. Теперь к погребу. Крышка тяжелая, не открывается. Сейчас, еще немного. Руки дрожат, не поднять. Еще чуть-чуть, еще! Погреб открыт. Генька одной рукой придерживает Машку на плече, другой закрывает подвал. В темноте они скользят по ступенькам вниз. Над ними раздается грохот, заглушает детский крик.

Обезумевшая мать на краю дымящейся воронки. Здесь был ее дом. Ходики с выпученными кошачьими глазами отбросило к дороге. Тлеет страничка из «Тома Сойера». Догорает фотография отца. Покореженный «Зингер» на боку. Женщина хочет закричать, но только открывает рот. Она контужена.
Крышка погреба сдвигается. В темноте светятся две пары детских глаз… "Живы! Дети живы!". Женщина тянет руки, вытаскивает малышей, прижимает к себе.

* * *

- Дедушка! Геннадий Трофимович! Проводить вас в палату?
- Нет. Я сам. Пойду.
Старик сидит. Лицо как кожа старого животного. Морщины тянут вниз. Веки закрыты. Кренится в сторону, вот-вот упадет. Надо идти. Все с начала: открыть глаза, поднять костыль. Собраться с силами. Встать. Шаги, не отрываясь от стертого линолеума: Шур-шур. Шаг, еще шаг. Там дверь. Свобода. Выход. Там ждет его она.
- Геннадий! Господи, да как ты встал!
- Вот и бабушка пришла, жена ваша.
- А я ждал. Очень ждал. Соскучился, пришел встретить тебя, мамочка! А Машка жива, только жар у нее.
- Что говорит, не понять.
- Я поняла, спасибо Вам. Мы сами дойдем до палаты. Пойдем, любимый…