Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть вторая

пополудни, когда он, помывшись и одевшись в парадное, пошёл на 16-й этаж к 48 блоку, чтобы поджидать там Мезенцеву. Про неё одну он думал уже 24 часа - и больше ни о чём и ни о ком: не лезло ничто другое в голову...

Чтобы не привлекать внимания, он встал рядом с комнатой комендантши, хитрец. Сделал вид, будто бы это он ЕЁ, комендантшу, ждёт, будто что-то ему именно от НЕЁ надобно. Но при этом он держал взглядом лифты, которые открывались и закрывались без-перебойно с дверным шумом и грохотом, впуская и выпуская студентов. Всех, кроме Татьяны, которая задерживалась... Состояние Максима было такое же точно, как и вчера внизу после случайной встречи: он был в огне. И любовный грудной огонь его не подавал признаков спада…

14

Мезенцева вышла из лифта в начале пятого по времени - но не одна, а в окружении трёх подружек по блоку, которых Максим визуально знал, ещё по ФДСу помнил. Они все уставились на него, проходя мимо, он - на них, на Мезенцеву - в первую очередь, которая лукаво и вопросительно посматривала на Кремнёва, будто ждала чего-то…

Напрягшийся Максим поначалу дёрнулся, и хотел было сделать им четверым навстречу шаг - чтобы остановить виновницу “торжества”, попросить её задержаться, не уходить в комнату. Но в последний момент он отчего-то вдруг испугался - и спутниц Татьяны, и её саму, сияющую и счастливую как и вчера, благоухающую после осенней прогулки, - он как вкопанный к полу прирос и не сдвинулся с места… Не удивительно, что девицы прошли мимо него, что-то дружно обсуждая между собой и посмеиваясь при этом.
Одна из них, подойдя к 48-му блоку, достала из кармана ключ и стала не спеша открывать дверь. Остановившаяся же рядом Татьяна вдруг оглянулась назад и пристально посмотрела на застывшего в холле Максима, не сводившего с неё горящих, влюблённых глаз. И опять вчерашняя насмешливая и снисходительная ухмылка промелькнула на её пухленьких и сочных губках, которую Максим заметил, да, - но не понял и не оценил по достоинству…

Через секунду-другую дубовая дверь открылась и по-хозяйски скрыла за собою подруг, и Мезенцеву Таню - тоже. А оставшийся один Кремнёв постоял-потоптался в холле ещё минут пять в сомнении и нерешительности - и потом, понимая, что всё, и дальше ждать уже нечего, поплёлся к себе на этаж, не солоно хлебавши что называется. Придя к себе расстроенным от неудачи, он переоделся в обычную одежду, схватил в руки сумку и побежал в Манеж, где его ждал тренер и тренировка. Но и там он все три часа продолжил про Таню напряжённо думать: он твёрдо решил для себя, что завтра опять придёт к её блоку и попробует с ней встретиться и поговорить. А если повезёт - то и подружиться... А иначе ему нельзя - одиноко, тоскливо и без-приютно становилось ему без неё: такого с ним раньше не было, не замечалось…

15

21 сентября всё у Кремнёва с точностью повторилось, весь его вчерашний план. До обеда он Таню ждал в комнате, счастливый и возбуждённый безмерно: лежал на кровати и блаженно мечтал о ней, заложив руки за голову. Ничего не читал, не писал, не работал - не испытывал ни малейшего желания к творчеству. Голова его другим была занята, куда более желанным и важным… В час пополудни он спустился вниз и пообедал в столовой, а в два часа стал одеваться в парадное, укладывать волосы перед зеркалом. И в половине третьего он опять на встречу пошёл - занимать позицию у блока Мезенцевой. Огонь и кураж с него не спадал, и он не тужил об этом.
Мезенцева с подругами, как и вчера, появилась в холле в начале четвёртого - всё такая же бодрая и счастливая, до боли желанная и родная, как магнитом притягивающая к себе, любовью распалявшая душу и сердце Максима всё больше и больше. Хотя он и так горел уже живым ярким факелом изнутри, что был способен осветить и поджечь, как казалось, весь огромный Университет от первых его этажей и до шпиля.
Выходя из лифта, девушки громко беседовали о чём-то и от души хохотали, но завидя Кремнёва возле комнаты комендантши, вдруг стихли как по команде и дружно уставились на него, пытаясь понять, вероятно, что нужно этому чудаку, уже второй день маячащему возле их блока… Четыре пары горящих любопытством глаз смутили Максима и испугали, придавили к земле; и, одновременно, сковали стальными тисками грудь и пересохшее от волнения горло. Чувствуя, что в таком критическом состоянии он не произнесёт ни слова, а будет только стоять и мычать как глухонемой, наш горе-жених, заливаясь краской стыда, опять не сдвинулся с места и не сделал навстречу шаг - не исполнил, не совершил намеченного. Чем поразил и девушек, и саму Мезенцеву несказанно, если по её напрягшемуся лицу судить. Ироничная усмешка, как и вчера, появилась на её устах вперемешку с лёгкой брезгливостью, когда она проходила мимо. Такой же точно усмешкой она наградила Кремнёва, заходя вместе со всеми в комнату и мельком на него через плечо посмотрев…

16

Приросший к полу и красный как рак Максим стоял - и не понимал, что ему делать дальше. Возвращаться к себе ни с чем, чтобы завтра опять приходить сюда и столбом стоять на глазах у всех - смешить Татьяну и её подружек своим идиотским видом - было элементарно глупо, постыдно и дико даже. Этим стоянием он БОГИНЮ сердца не только не очарует и не приблизит, а, наоборот, отдалит, выставится перед ней как ничтожество полное, трус и клоун из цирка… А уходить - и не возвращаться больше, не мозолить Тане глаза было и больно и страшно ему, ужасно муторно и тоскливо. Этому противилось всё его естество, криком кричало прямо-таки!... Оставался последний вариант: не откладывать назавтра то, что можно и нужно было сделать сегодня. А именно: идти прямо сейчас, стучаться в дверь и просить ещё не успевшую раздеться Мезенцеву выйти из комнаты. Чтобы в коридоре им с глазу на глаз переговорить и, наконец, объясниться. Этот вариант был лучший из всех - но и самый страшный…

В нерешительности Кремнёв стал прогуливаться по холлу взад и вперёд, как он это обычно делал перед каждым стартом, накапливая для броска силы. Раз прошёл из конца в конец, два, а потом и три раза, на четвёртый заход собрался, чтобы набраться мужества… И вот в этот-то как раз момент распахнулась дверь 48-го блока, и из него лёгким шагом выпорхнула в коридор уже переодевшаяся в домашнюю одежду Мезенцева с маленькой записной книжкой в руках… и направилась к телефонным кабинам.
Завидя её в холле одну, одуревший от счастья Максим, что так для него всё удачно складывается, бросился ей навстречу.
- Здравствуйте, Таня! - почти прокричал он, подбегая к ней и перегораживая ей дорогу. - А я Вас жду!
- Меня?! - удивилась Мезенцева, останавливаясь перед Кремнёвым. - А что Вы хотите?
- Хочу познакомиться с Вами, давно хочу, страстно! - затараторил куражный и счастливый Кремнёв, как из одноимённого пулемёта густо сыпля словами. - Да всё как-то не решался на это, знаете, робел. Честно признаюсь. А теперь вот подумал: пора. Дальше тянуть нельзя: времени у меня уже почти не осталось… Таня, давайте сходим с Вами сегодня вечером погуляем. Мне сейчас на тренировку надо бежать, а вечером я свободен. Можно, я вечерком поднимусь к Вам сюда на этаж часиков этак в 9-ть, и мы куда-нибудь с Вами сходим? Хорошо? Договорились?
- Нет, не договорились, - тихо, но твёрдо ответила на это Мезенцева, лукаво посматривая на Кремнёва. - Я вечером занята: у меня много дел. Да и не хочу я с Вами гулять и знакомиться. Извините.
- Почему? - спросил Максим надтреснутым и упавшим голосом, круто меняясь в лице и чувствуя, что у него всё оборвалось внутри от подобных слов девушки и закровоточило.
- Потому что не хочу - и всё, не имею на то желания, - тихий и всё такой же твёрдый и недвусмысленный ответ последовал. - Идите на тренировку, занимайтесь своими делами, учёбой - в первую очередь; не отвлекайтесь на глупости, не надо: у вас диплом впереди, гос’экзамены… И спасибо Вам за всё, искреннее спасибо.
Последнее Мезенцева произнесла с чуть заметной нежностью в голосе, после чего внимательно взглянула на собеседника, как бы прощаясь с ним; и потом, обойдя Кремнёва с правой стороны, она направилась к одной из телефонных кабинок, произнеся на ходу:
- До свидания…

Она отошла, открыла пустую кабинку телефона-аппарата и мышкой нырнула туда, в её темноту кромешную, поплотнее закрыв за собой дверь, чтобы посторонние разговора не слышали, а Максим… наш горе-любовник Максим без-чувственным истуканом застыл в холле, будто вдруг умер или окаменел, ничего из происходящего не понимая… Через мгновение он очнулся и пришёл в себя, наконец, и, поняв, что разговор окончен, не начавшись даже, и ждать ему больше нечего, резину стоять и тянуть, он развернулся с сомнамбулическим видом и медленным и неуверенным шагом направился к себе на этаж, склонив на грудь голову.
Когда он вернулся в свою комнату, на него, бедолагу отвергнутого и оплёванного, было жалко и больно смотреть: он стал чернее и страшнее смерти… Вернувшись, он машинально переоделся, взял спортивную сумку в руки и поплёлся - именно так! - на тренировку убитым горем студентом, мало что и кого по дороге видя и почти ничего не соображая, что происходило вокруг. Только одна-единственная мысль в гудевшей голове его свирепой мухой без-престанно жужжала, назойливо требуя разъяснений, а именно: «Что такое сегодня произошло, и отчего так больно и тяжело на сердце?... И почему Таня не захотела даже познакомиться с ним, поговорить, пойти и прогуляться по улице? Чем он мог и когда так сильно обидеть её и так собой досадить, что она, не раздумывая и не мешкая ни секунды, куда подальше его послала? И даже и малейшего шанса ему не оставила, четверть шанса, десятую часть?...»
Он не мечтал, не загадывал и не рассчитывал, разумеется, когда готовился к встрече, что Мезенцева бросится ему на шею в первый же день и на все его условия и предложения согласиться, - он не был самонадеянным индюком, для которых “все бабы – похотливые и гулящие тёлки, все - суки”. Но и такого решительного отпора он тоже не ожидал, когда ему не было оставлено никаких шансов на будущее…

Тренировался он кое-как, понятное дело, - без огня и души, и без сил, фактически, - с трудом до конца добегал, топая на дорожке как слон и как паровоз дыша, напрочь утеряв вчерашнюю мощь, красоту и лёгкость, - чем поразил и, одновременно, расстроил тренера Башлыкова, ставку сделавшего на него на предстоящем университетском чемпионате.
- У тебя что-то дома случилось, Максим, да? - спросил он его под самый конец, прощаясь. - Вид у тебя какой-то болезненный и мрачный: не видел, не помню тебя таким. Да и тренировка наша сегодня, по сути, впустую прошла, ничего тебе не прибавила.
- Нет, Юрий Иванович, дома всё нормально, слава Богу, - тихо ответил Кремнёв, готовый расплакаться. - Не спал отчего-то всю ночь - вот и хожу весь день кислый и квёлый, будто в воду опущенный. Ничего, пройдёт завтра, не волнуйтесь…

17

Но и назавтра у него в точности повторилась картина в Манеже, и послезавтра: кризис его был глубоким, тотальным и затяжным, как это заметили все, кто знал Максима хорошо и близко, который (кризис) было таблетками не излечить, водными процедурами, массажами и уколами. Из Кремнёва будто бы скелет вдруг выдернули 21 сентября вместе с волей и жаждой жизни, - и он превратился в