неиссякаемая жажда жизни, что он хочет жить, жить наперекор всему, всем этим людям и обстоятельствам, которые так упорно хотят сгубить его. И тоска, отчаяние отходили, Павел всем своим нутром ощущал эту жажду жизни в окружающей его природе: в ветре, пружинящей под ногами, оживающей земле, в распускающихся листьях деревьев, даже в вечно сереющем над ним небе. Они тоже были узниками этого твердокаменного, бездушного города, но, тем не менее, они оживали, хотели жить. И душа Павла, все его существо соединялись с ними, обретали в них силу, эту неиссякаемую силу бытия. Да, он опять шел за водкой, но знал, что идет за ней в последний раз, что переломит себя, выйдет из этого отчаянного, бесконечного кризиса, разберется во всем своей новой, трезвой головой и наметит себе путь спасения. И понемногу, медленно начнет двигаться по нему.
А потом он вернулся домой, спрятав свою бутылку во внутреннем кармане пальто, пожарил Ирино мясо, ждущее его в холодильнике, отнес его в свою комнату и заставил дверь стулом. Включил диск и стал смотреть «Крутого Уокера», методично выпивая рюмку водки и закусывая ее аппетитными кусочками через определенные промежутки времени. Соседи ушли, дверь не заперли, и он спокойно выходил курить на лестничную площадку, не боясь, что они из-за своей «сердобольности» отнимут у него водку, в данный момент, необходимое для него лекарство. Так он дожил до ночи, а потом, опорожнив последнюю рюмку, крепко заснул, как в пропасть провалился.
Настало утро, яркое, солнечное, и принесли пенсию. Почтальон уже сидела на кухне, выложив на стол маленькую стопку новеньких купюр. А за ней стоял неотвратимый Эдд и чуть улыбался. Павел расписался дрожащей рукой, почтальон ушла, а Эдд сказал, что Павел должен Ане две тысячи за квартиру. Павел отдал и ушел в свою комнату.
А потом вновь взял в руки Псалтирь и начал читать следующие псалмы 17-й кафизмы царя Давида в поминовение Иры:
«…Душа моя повержена в прах; оживи меня по слову Твоему».
«…Душа моя истаевает от скорби: укрепи меня по слову Твоему».
Павел смотрел на образ Иисуса: Он по-прежнему ласково, с сочувствием отвечал ему, и Павел почувствовал, как душа его вновь устремляется к Господу, но величина горя заслоняла Его от Павла, и обида не становилась меньше, хотя Павел внутренне чувствовал, что Господь не виноват в смерти его жены. Думать и рассуждать сейчас он не мог и продолжал читать, просто исполняя свой долг перед своей женой и Богом.
Трудно найти сериал, который настолько целиком захватывал зрителя, как американский “Walker – Texas Ranger”, с Чаком Норрисом в главной роли. Walker ловит и обезвреживает преступников, он силен и справедлив, но, в то же время, необыкновенно чуток и добр. Таков и сам Чак Норрис, жертвующий немалые деньги в Детские дома и Приюты. С трудом, с частыми перекурами Павел все-таки смог увлечь себя сериалом, и постепенно стремление опохмелиться стало ослабевать.
Через несколько часов пришел Дима, и Павел пошел в магазин, купил концентратов и колбасы, приготовил себе обед и, хотя и с большим трудом, заставил себя его скушать. А потом опять он попал под власть волшебного сериала и так выжил до вечера. Выходя курить, он встретил Эдда, который был с ним почему-то необыкновенно вежлив: спросил о самочувствии, здоровье и добавил, ласково, даже заискивающе улыбаясь:
- Паша, нам ведь дальше вместе жить, так что давай не будем ссориться, а жить мирно, а?
- Я всегда за, - ответил Павел.
- Вот и хорошо. Аня тебя кормила?
- Нет, я сам кое-что купил и поел.
- Молодец, не пил?
- Нет.
- Молодец. Она сегодня кашу наварила, я ей скажу, чтобы она тебя угостила.
- Спасибо.
Павел ушел ошеломленный: это был первый человеческий разговор с Эддом после смерти Иры. Значит, он как-то зависит от него, Павла, хочет жить здесь, с бывшей женой, и понимает, что этого надоевшего старика так просто из квартиры не выкинешь. Ну что ж, тем лучше, значит крыша над головой у него пока есть.
Аня тоже встретила Павла иначе: улыбнулась доброй улыбкой, поздоровалась, спросила о самочувствии и сказала:
- Теперь мы только двое с Вами остались владельцами квартиры: Вы да я.
- Только Эдда не прописывай.
- Ни за что.
- Правильно, он тебе может любую пакость устроить… А жить с ним дальше не собираешься?
- Не знаю, время покажет.
- А как со мной думаешь поступить? В Дом престарелых отправишь?
- Не знаю еще.
- Мне это важно знать, сама понимаешь.
- Не знаю, не до этого сейчас… Может, вместе будем жить, может, мы вам комнату найдем….
- Или Дом престарелых…
- Да… сами видите, сколько проблем скопилось… не до этого сейчас.
«Да, ей нет никакого дела до моей жизни, до меня, - подумал Павел, - а мне было дело до нее, когда я жил с Ирой?».
Следующий раз Павел пошел курить тогда, когда Анина семья сидела за столом и ела аппетитно сваренную гречневую кашу с дымящимися, чрезвычайно аппетитными сардельками. В темном коридоре темной тенью в темном пальто проходил мимо них Павел, но ни одна душа не повернулась в его сторону, никто из них не захотел разделить свою трапезу с бедным и одиноким стариком, хотя, худо-бедно, он прожил с ними не один год под одной крышей.
Ну и что ж: мутит теперь намного меньше, меньше туману, светлее стало и на лестничной площадке, а присутствие курящего напротив соседа вводило Павла в привычную атмосферу жизни в этом доме. Поэтому он на обратном пути подошел к Эдду и по-дружески попросил его сделать ключи от квартиры, ведь без них ему никак нельзя. Эдд подумал и сказал, что съездит, постарается, но стоить это будет недешево, потому что ключи компьютерные. Спросил, как ни странно, угостила ли его Аня кашей, хотя Павел только что проходил мимо их обеденного стола и никто его не пригласил, в том числе, и сам Эдд.
Медленно наступала ночь. Это чувствовалось во всем: в беге времени, когда стрелка еле ползла к двенадцати, в темнеющих углах комнаты Павла, в которой горела настольная лампа, в беспросветной темноте за окном, в которое смотрело беззвездное, темное небо. Павел лежал на диване и глядел в это небо, стараясь осмыслить последние события своей жизни, и понимал, что он просто платит за те грехи, которые совершил раньше. И с Эддом, и с Аней у него могли бы сложиться совсем другие отношения, если бы он пренебрег своей гордостью и постарался как-то войти в жизнь этих ребят, хотя Эдд вел себя замкнуто и отвечал всегда односложно, будто считая себя выше всех. Но Павел мог бы присоединиться к Ире, которая часто беседовала с дочкой, и та была с ней достаточно откровенной. Да и самой Ире сколько он доставил неприятных минут –не перечесть. Все темнее, холоднее и душнее становилось в комнате, как и на душе у Павла.
Он вышел на лестничную площадку, достал сигарету и, закурив, привычно уселся на свой маленький сундучок. Первую бронированную дверь от своей квартиры он за собой закрыл, а вторая, решетчатая, выходившая на лестничную площадку, общая с соседями, была перед ним, запертая на замок. Так он и сидел в этом маленьком промежутке между двумя бронированными дверями, одна из которых была решетчатая, сидел, как птица в клетке. Тишина вокруг была гробовая, обшарпанные, с облупившейся грязной, темно-синей краской стены и темный, будто сажей испачканный, потолок дополняли мрачный колорит площадки перед Павлом. Медленно, очень медленно угасала единственная здесь лампочка по непонятным причинам, так же медленно уходил воздух, который почему-то не поступал ни с верху, ни с низу лестницы. И еще душу давило чувство вины перед Аней, Ирой и даже перед Эддом и Димой. Это чувство воплощалось в тенях, которые медленно поднимались на площадку снизу и опускались сверху. Одни так и застывали на месте, другие подступали к Павлу, просачивались сквозь решетку и, затемняя жалкий свет лампочки, входили в него, в самую душу, в самую сердцевину души и тела, заставляя ее содрогаться.
Вдруг он услышал шум от движения лифта, и его кабина мгновенно остановилась на площадке. Дверь почему-то долго не открывалась, наконец раздался знакомый скрежет, двери разъехались в стороны и… никто не вышел. Павел почувствовал, как горло начинал сдавливать страх, по телу пошли мурашки. Вдруг кто-то заскребся в решетчатую дверь, тихонько постучал по железным, крученым прутьям. Павел вскочил и увидел девочку, в белой, пуховой, с вензелями куртке, она четко, реально стояла прямо перед ним, отделенная этой решеткой. Павел оцепенел.
- Здравствуйте… А маму можно?.. – спросила она тонким и почему-то знакомым голосом.
Павел взял себя в руки и спросил как можно тверже и спокойней:
- А вы кто будете?
- А вы меня не узнаете, посмотрите внимательнее.
Да, ее небольшое лицо очень знакомое, особенно полные губы, сложенные в обворожительную полуулыбку… … Аня?!
Она будто прочитала его мысли:
- Она самая, двенадцати лет, когда вы только приехали к нам и начали с нами жить. Вспомнили?
Павел чувствовал, что тело его немеет: он не ощущает ни рук, ни ног, ни туловища, чувствовал, что не может говорить, видеть, мыслить: все покрывалось той беспросветной серой мглой, которая его преследует уже много дней, только это прошлое, столь реально воплощенное в этой «девочке», и заставляло чувствовать, говорить и мыслить.
- Да… - с трудом ответил он, - вы… Аня… много лет назад….
- Так позовите маму, маму позовите … вам же нетрудно позвать ее… скажите: дочь пришла, хочет ее видеть….
Павел сделал невероятное для себя усилие и выдавил:
- Ее… н-нет… Она умерла….
- Что, что вы говорите?!… как умерла?!… почему умерла??
- От… рака.
- Не может быть!! – закричало существо и как-то сразу смолкло.
«Девочка» помолчала некоторое время и тихо, зловещим шепотом сказала:
- Я знаю, кто ее убил.
- Она от рака умерла, - с огромным напряжением выдавил Павел.
Призрак долго молчал и сказал:
- Вы убивец.
- Как я?..
- Вы, и только вы!.. Своими гулянками, изменами… вы убили ее…
- Я же сказал, от рака она умерла.
«Девочка» просочилась сквозь решетку и встала рядом с ним.
- Вы же сами прекрасно знаете, что именно вы убили ее, но боитесь себе признаться в этом. Разве не так?
«Двенадцатилетняя Аня» села на сундук, глядя Павлу все время в глаза, и сказала с укором:
- Рак и рождается от нервных срывов, когда в организме вегетативная нервная система неправильно образует клетки. Вот вы этого и добились.
Как не велик был испуг Павла, но «доказанное» призраком обвинение его в смерти Иры отрезвило и заставило мыслить. Ему не раз доводилось встречаться с миром потусторонних тварей, которые не раз пытались его довести до полнейшего отчаяния, приводя «неоспоримые» доказательства его полнейшей никчемности или безрассудности поступка. Все это сейчас пришло ему на ум, и он с презрением посмотрел на сидящую рядом с ним ведьму.
- Врешь, сволочь! Никакая ты не Аня, а натуральный бес, знавал я таких, «совестливых» обличителей! Кровушки тебе моей, стерва, захотелось – не получишь, и проваливай отсюда, пока цела.
Павел провел через нее руками - и ничего, кроме воздуха и смрада, не почувствовал:
- У тебя даже плоти нет, чудище, пахнешь только отвратительно, а все туда же, жизнь людям портишь, особенно тем, которые тебя не знают и боятся.
И «Аня»
