Я приехал на Кавказ

  Не думаю, что сильно ошибусь, если скажу, что наверняка у каждого взрослого человека найдутся тёплые воспоминания из его детства. Что-то такое, что оставило настолько яркое впечатление, что помнится потом всю жизнь, вплоть до самых мелких деталей. Моё детство наверное было особенным, потому что в моей памяти таких воспоминаний осталось достаточно много. Об одном из них я сейчас хочу рассказать. И назову я его «Я приехал на Кавказ».

  Моё первое, на тот момент ещё заочное, знакомство с Кавказом, пожалуй началось, со стихотворения Сергея Михалкова «Всадник».

Я приехал на Кавказ,

Сел на лошадь в первый раз.

Люди вышли на крылечко,

Люди смотрят из окна -


Я схватился за уздечку,

Ноги сунул в стремена.

- Отойдите от коня

И не бойтесь за меня!..


  Тогда, моя наивная детская фантазия рисовала красивый образ Кавказа идентичный иллюстрации из прочитанной книжки-малышки за 5 копеек.
 — Горы, лошади, люди с роскошными усами и кинжалами на поясе, папахами на голове и бурками на плечах.
  И можно сказать, что к моменту моей первой поездки к морю это представление кардинально не изменилось. От того то, приехав на Кавказ, я был несколько обескуражен полным отсутствием горцев и лошадей, горы конечно присутствовали, но только горы. Естественно, как все нормальные люди, отдыхать во всесоюзную здравницу и житницу мы с мамой поехали летом. И как ни странно это может показаться, но мой рассказ о лете я начну с зимы. Ведь именно благодаря ей, а вернее из-за неё, и был предпринят дальний Черноморский вояж.

  Помнится, что та зима шестьдесят седьмого года, как в прочем и многие предыдущие казахстанские зимы, была довольно суровой. Суровой настолько, что окна в нашей квартире промерзали до такой степени, что стёкла изнутри покрывались слоем льда, в палец толщиной. Тогда никого не удивляли частые объявления по местной радиосети, когда радиоточка, в виде белого кирпича на стене, вещала: «Вниманию детей и родителей. Сообщение Гор ОНО. В связи с низкой температурой воздуха, занятия в первых, вторых и прочих классах школ города, первой и второй смены, проводиться не будут.» Это было когда мороз доходил до минус 30 и ниже. А в обычные, вплоть до - 25, обычные занятия.

… И так, тёмное утро. Папа уже ушел на работу, а мама собираясь, будит меня и наставляет, что когда большая стрелка на часах подойдёт к шести, я должен буду выключить свет, замкнуть входную дверь и пойти в школу.

Под - «Прокати нас Петруша на тракторе...», хора Пятницкого, бодро поющего из того самого кирпича на стене, я одеваюсь. «И по старой Смоленской дороге...» продолжает по заявками слушателей он же, а я в это время запиваю чаем мамин сырник. «Загудели, заиграли провода, мы такого не видали ...» замолкает хор за входной дверью. Я вставляю большой ключ в скважину дверного замка, проворачиваю его на два оборота и выхожу, практически в ночь. За спиной глухо хлопнула дверь подъезда. Рассвет наступит ещё не скоро и сейчас только тусклый оконный свет из окон первого этажа, рисующий на сугробах длинные жёлтые полосы, разбавляет темноту. Порывы пронизывающего ветра норовят посечь лицо колючим снегом. Я прикрываюсь от него портфелем, на ручке которого болтается чернильница непроливайка, в вязанном мамой кружевном мешочке. Проваливаясь, чуть ли не по колено в свежие, но уже успевшие утрамбоваться вьюгой, сугробы, набирая при этом полные валенки снега, ползу в школу. (И учтите, что всё это я проделывал в семь лет. Хотелось бы посмотреть на современных детей и родителей в подобной ситуации.)

  Здоровья, моему, и без того не богатырскому организму, такая погода конечно не добавляла. А нахвататься холодного воздуха для меня никогда проблемы не составляло. В итоге температура, ангина, банки, склянки, горчичники. Папа с его доктриной народного целительства: «...дёгтем полоскать надо! Дёгтем! Дёгтем с молоком».

  Всё это повторялось с завидным постоянством и не важно, что являлось предысторией, катание с горки на обледенелой фанерке или игра в снежки. Результат один и всегда до боли предсказуемый — рассматривание в температурном угаре кровожадных волков, догоняющих тройку на гобелене висящем на стене у моей кровати.

  Разумеется, что такое происходило не каждый день, но всё же достаточно часто. Настолько, чтобы заставить родителей прислушаться к рекомендациям эскулапов от медицины, советующих в целях оздоровления, отвезти болезненное чадо к морю.

  Надо понимать, что значила тогда такая поездка для нашей молодой семьи, едва сводящей концы с концами, постоянно латающая дыры в своём невеликом бюджете. Наверное это было похожим на то же, что сейчас слетать на Бали или Гавайи. А тогда это было равносильно миражу в пустыне. Тем не менее материализации миража всё-таки суждено было случиться. И для меня она началась ранним, летним утром, с самолёта. 

  За долго до вылета, мы прибыли в так называемый аэропорт. На поле которого нас встречал изящный, четырёхмоторный красавец ИЛ-18, тогдашний флагман Аэрофлота. С чувством, сравнимым, наверное с посещением НЛО, мы поднялись на борт. Как и поездка к морю, так полёт на самолёте для меня были в новинку. И меня восхищало в нём всё, и форма салона со скруглёнными потолком, и ряды откидывающихся кресел с ослепительно белыми подголовниками, и карамельки раздаваемые перед взлётом. Сравнивая с современными стандартами, с простором предоставленным каждому пассажиру, комфорт в Иле был ни как не меньше, как в нынешнем бизнес-классе. Видимо тогда деньги ещё не являлись главной целью и удобство пассажира было ещё первоочередно...

  Четыре чёрных винта взорвали воздух, лёгкая вибрация, пробежка, взлёт. «Под крылом самолёта, о чем то поёт...» Помню, что провёл весь полёт воткнувшись носом в иллюминатор. Оторваться от него было невозможно, кажется, больше никогда я не видел таких красивых облаков. Настоящее чудо, воздушные замки, один причудливей другого. Сегодня, когда полёты проходят на больших высотах и вся эта красота, с букашками машин и коробками домов, увы не различима. Не хочу прослыть ретроградом, но с уходом винтовой авиации, как и с уходом парусного флота, пропала романтика и теперь под крылом уже ничто не поёт.

  Минеральные воды, первый пункт нашей посадки. Странное имя для города, вот то единственное, что отпечаталось в детской памяти от пересадки в этом порту. Так как всё время между рейсами пока мама переоформляла билеты, я сидел на багаже, как наседка на гнезде и исправно выполнял роль охранника чемодана.

  Потом опять взлёт и вскоре сквозь клочья облаков показались многочисленные барашки волн, и извилистая полоса берега. По салону пробежал нервный шепоток,« над морем летим». Не успели пассажиры ещё как следует насладиться необычным видом, как стюардесса сообщает, что полёт заканчивается и что наш самолёт совершает посадку в аэропорту Адлер, и что нужно пристегнуться и что температура на земле плюс 28 градусов. Прибыли.

  Адлерский аэропорт того времени, представлял собой характерный пример образца Сталинской архитектуры. Высокий портик с четырьмя колоннами, и приземистые крылья здания, покрытые коричневым металлом. Конечно эти подробности я узнал гораздо позже. А сейчас широкая привокзальная площадь встречала гостей роскошными кипарисами. Верхушки деревьев и башенка диспетчера, окрашенные в закатные цвета, намекали о приближении скорых сумерок. Наступила та самая пауза в смене времени суток, когда день уже закончился, а вечер ещё не наступил. Состояние похожее на тот момент в детском бильярде, когда шар, закатившийся на самый верх игры, прежде чем оборваться в низ, замирает там на какое-то мгновение.
  Тишину паузы безвременья нарушила разношёрстная толпа встречающих охотников, за койко-душами курортников. Суетливо-нахальные, они сначала деловито рассредоточили, а потом проглотили и понесли неискушённых в тонкостях курортного бизнеса, бледнолицых жителей Севера. На ходу расхваливая, их несомненно, самый удачный выбор, доказывая, что любой отдыхающий был бы совершенно счастлив оказаться на их месте. И приезжие им верили, и радовались, тому что всё так удачно сложилось и что вопрос поиска жилья так быстро и удачно разрешился. И даже тряская дорога, в стареньком автобусе, переполненном уставшими, не по курортному одетых людей, возвращавшихся с работы, не могла помешать этому вдохновенному «рекламному ролику»...

  С приближением к месту нашего базирования на период отдыха, сумерки быстро сгущались и вскоре совсем перетекли в тот самый пресловутый «бархат южной ночи». Трудно подобрать более точное сравнение, ведь действительно, кажется протяни руку и можно будет потрогать мягкую темноту. Осязаемую и живущую своей жизнью. Внутри которой, что-то шевелилось, стрекотало, разлеталось брызгами светлячков, обнимало и обволакивало. Лунный свет, путаясь в облаках, обозначил контуры домиков в густых зарослях растительности. Он то подсвечивал дорогу, то периодически терялся, окуная всё вокруг в чернила. Казалось, что ночь вторит далёкому прибою, шелестит невидимой тёплой пеной в листьях благородного лавра, и откатывает в густые кроны каштанов.

  Каштанов стройный ряд - алея без конца,

  На чёрном бархате, в постели южной ночи,

  В тумане облаков, светило без лица.

  Так много лет спустя я описал свои впечатление от той первой ночи.

  Следуя за провожатым, мы свернули с улицы в ещё хуже освещённый переулок, и скрипнув разболтанной калиткой прошли во двор на свет тусклой лампы. Которая закреплённая, где-то под сводом полусферы лиан, освещала маленький дворик с широким столом, возле крыльца дома. Вросший в зелень сверху и снизу, дом показался совсем крохотным и совершенно непохожим на тот пятизвёздочный отель из «рекламного ролика». Но нас в тот момент, количество звёзд волновало меньше всего, гораздо важнее было наличие в этом отеле кровати и подушки.

  Утро следующего дня безусловно прошло под вопросом - какое оно, море?

Поэтому мы не чувствуя ног спешили навстречу бризу и нарастающему шуму прибоя. От желтовато-белой от известнякового щебня дороги, щекоча нос, поднимается волна вязкого, несмотря на ранний час горячего воздуха, в которую нет, нет, да вплетаются струйки живительной, влажной прохлады. Всё более и более учащающимися по мере приближения к берегу. И вот вокруг только солёный, оттенённый характерным йодистым запахом водорослей, воздух. Широкий пляж светло-серой гальки, горизонт в тумане и слева от нас устье впадающей в море горной речки. В общем наконец-то можно сказать - «Здравствуй море!» И я бегу навстречу шипящей пене, и обжигаюсь о галечные блины, и тороплюсь насладиться контрастом горячего и холодного. Бегу, чтобы взрывом брызг рухнуть в прохладное блаженство, позволить покачивать себя на вальяжной волне ощущая единение с могучей стихией.

  Прожив сутки в нашем не пятизвёздочном, мы перешли в соседний дом, гораздо больших размеров и комфорта, с просторными светлыми комнатами, с большой внешней каменной лестницей, ведущей на второй этаж, и с помещением общей кухни на первом. На которой стоял, крайне редкий по тем временам, цветной телевизор, вещающий грузинские и иногда даже