Вчера после обеда опять мать приходила и говорила, что ребёнка нужно отдать. Ну, то есть, оставить здесь, в роддоме. А уж органы опеки пристроят его куда-нибудь, не дадут пропасть новорожденному.
А Ирка не хочет с ним расставаться. И не понимает, почему отдать-то должна. Это ведь она его родила, сама. Ну и что, что ей только шестнадцать? Никакой она не ребёнок уже, а взрослая женщина. Она ведь сразу рожать хотела, а избавляться и не думала. Хоть мать и плакала, и просила, и уговаривала. И лупила Ирку даже: хлестала по щекам и приговаривала при этом:
- Шалава непутёвая, малолетняя! Это в тебе отцова дурная кровь играет – он чуть не с пелёнок женихаться начал и детей строгать!..
Потом, уставши бить, садилась рядом с дочерью на кровать, бессильно бросив руки на колени, и продолжала, опять, как всегда, жалея себя:
- И зачем я только за него замуж пошла! Ведь знала же, что кобель бессовестный. Мы ж с ним и года не жили. Наградил меня тобой вот, дурой, а сам сбежал. Ушёл утром на работу… До сих пор не вернулся…
И, уже поднявши глаза на Ирку, говорила ей:
- Ты такой судьбы, как у меня, для себя хочешь? Тоже будешь с ребёнком кулюкать одна? Мне-то хоть двадцать, когда ты родилась, исполнилось! А ты как же? Сама ведь дитё ещё! Или, думаешь, я тебя с твоим приплодом кормить буду? И не надейся, и не рассчитывай…
Складывала свои короткие красные пальцы в крепкую фигу и совала её в нос Ирке.
А потом, немного посидев молча, опять начинала допытываться, кто же отец. Ирка ведь так никому и не сказала про Игорька. Да и какой он отец-то, Господи! На год моложе Ирки, щуплый задохлик. Она же с ним из жалости была, потому что все и всегда его обижали, и во дворе, и в школе. Вот она и защищала его. Ото всех. А потом как-то так получилось, само, что они после школы к нему заходить стали и уроки вместе делали. Вот, доделались…
Ирка, когда поняла, что беременна, ему, Игорьку своему, первому и открылась. Он так испугался! Сидел, пучил на неё глаза и ничего не говорил. А потом ладони между колен сунул, голову опустил и заплакал, заморыш:
- Меня же теперь отец убьёт…
Ирка его презирала, конечно, но смерти его не хотела, а потому решила, что родит только для себя. И почему-то ей всё равно хотелось, чтобы ребёночек был мальчиком и на Игорька чтоб похож был…
Мальчик и родился. Да хорошенький такой: головка длинненькая и пузико торчит. Ирка его сразу полюбила, как только ей его показали. А когда назавтра кормить принесли, то может быть впервые за всю свою недолгую жизнь Ирка счастлива была.
И мечтала о том, как он будет расти, как она ему игрушки покупать будет, как потом в школу поведёт, в первый класс. А он будет в беретке и с гладиолусами, которые торчат, как лыжные палки, и букет почти такого же роста, как сам Сенечка.
Имя Семён она для него уже давно выбрала, как только узнала, что точно родится мальчик.
Так вот Ирка про их будущее житьё-бытьё с сыночком мечтала, когда без всякого стука дверь широко и резко распахнулась, и в палату к ней вошла Светлана Ромуальдовна, из опеки. Вошла, как к себе домой, взяла стул, пододвинула его к Иркиной кровати и по-хозяйски уселась, доставая из папки, которую с собой принесла, стопку каких-то бумаг.
- Ну, что, мамаша новоиспечённая? Давай, оформлять будем… Как, куда? В дом малютки, разумеется. Неужели же ты думала, что государство наше, доброе да гуманное, тебе, малолетке беспутной, доверит воспитывать ребёнка? Нееет, милочка! Это теперь не только твоё дело, а наше, общественное, государственное, я бы даже сказала… И не хнычь, и не говори мне ничего! Ребёнка тебе ни за что не оставят. Как это – не отдашь? Мы его силой заберём. Мы-то кто такие? А общественность, закон – вот кто мы. Мы и не дадим беззаконию свершиться. Мы всегда на страже нравственности и порядка. И всегда будем бдительны, чтобы такие, как ты, не нарушали… Что? Подписывать не будешь? А и не подписывай! Ты – несовершеннолетняя, потому вместо тебя мать твоя любые бумаги подписывать имеет право. Только всё это подольше будет тогда. А ребёночку твоему мы уже и приёмную семью подыскали. Они ждут не дождутся, когда смогут его забрать… Не реви, я сказала! Колесо государственной машины запущено, и остановить его уже нельзя. Мы, давай, вот как сделаем. Ты ещё подумай, с матерью посоветуйся… А я завтра приду, завтра и подпишем, ага?.. А люди твоего сыночка порядочные возьмут. Они и тебя не обидят – хороший подарок и тебе, и матери твоей сделают. И не обидят, не думай…
Ромуальдовна с шумом встала и, ступая своими слоновьими ногами в дорогих сапожищах крепко и уверенно, как и подобает представителю закона, понесла ведерный бюст, которым можно было бы выкормить добрую половину родившихся в их роддоме, к выходу.
После её ухода Ирка плакать не перестала. Плакала и смотрела в окно на снова начавшийся снег, хоть завтра был уже весенний женский праздник, когда всем женщинам будут дарить цветы. Подарят их, наверное, и Ромуальдовне. Только Ирке дарить некому…
Вот… детей принесли кормить мамочкам. Своего Ирка сразу узнала и потянула к нему руки. Расстегнула рубашку на груди и подложила под неё Сёмочку. Он сразу затих и зачмокал, только подбородок у него ритмично подёргивался…
А Ирка смотрела на него, смотрела… И всё думала:
- Как? И его, моего сына, у меня завтра заберут?!. Нет! Никому его не отдам, потому что мой он и ничей больше!..
… крепко-крепко прижала личико ребёнка к своей груди и так держала до тех пор, пока младенец не перестал биться и не затих у неё в руках…
|