Еще перед входом, перед тем как открыть дверь, Михаил достал свое удостоверение, и только тогда потянул за дверную ручку.
В полутемном вагончике был совершенно невероятный бардак. Прямо при входе свалены метлы разных видов, заржавелые лопаты, грабли, уличные совки, для сметания в них мусора, ломы, ледорубы. И тут же - обломки черенков этих инструментов. В углу примастилась небольшая стопка бывших в употреблении старых кирпичей, с признаками когда-то нанесенного на них цемента. То есть это была разобрана часть какой-то стены, или кладки. Еще какие-то бетонные, тоже бэушные, покрытые годовой пылью, круги. В другом углу старые полуистлевшие уличные светильники. Какая-то гора тряпок. На стенах висели фуфайки и сигнальные оранжевые жилеты, затертые практически до состояния ветоши. В общем, целый вагончик никому ненужного барахла. И только в самом конце этого вагончика, среди вот этого хаоса, стоял древнейший, быть может, столетней выдержки, весь облезлый письменный стол, за которым и восседала женщина, в новенькой фуфайке. Перед ней, на столе, лежал, на удивление, довольно современный журнал, открытый уже ближе к своему окончанию. Левая страница в нем была исписана, а правая, по всей видимости, еще ждала своей очереди.
- Так вот как выглядит логово бабы Яги, - подумал Михаил, но вслух проговорил:
- Здравствуйте, лейтенант полиции Сиротин, - и приподнял до уровня груди удостоверение.
- Да, слушаю вас, - послышался довольно доброжелательный и даже утонченно-мелодичный голос бабы Яги.
- Я к вам по вопросу… - и Михаил запнулся, как правильнее сформулировать мысль. – Умер мужчина. Его должны видимо похоронить здесь, в тринадцать часов.
Баба Яга вынула из наружного кармана фуфайки, размером больше ее ладошки, телефон, тронула пальцем экран, телефон засветился.
- Так уже без двадцати час, - проинформировала она. – И чего вы хотите?
- Мне найти бы, где это произойдет.
- Фамилию говорите?
- А вот фамилии-то и имени отчества я не знаю.
- Так у меня иногда по двадцать похорон за день, - приподняла она открытую тетрадь со стола, и опять опустила. – Ой, - вздохнула вслух она, - ладно, сейчас разберемся. Мужчина – уже хорошо. Старый, молодой?
- На вид, лет семьдесят.
- Ясно.
- Вот, Лазерсон Илья Йосифович, не ваш?
- Не знаю.
- Зато я знаю, это ваш. Сегодня, кроме него, других похорон нет.
- Блин, - подумал, в сердцах, Михаил, чего же ты мне голову морочила! Но вслух не сказал ничего, только кивнул.
- Так, это уже давно укомплектованный участок, там только подселение, ну, к родителям, к супругу. Вот его именно – к жене. Давайте я вас провожу.
- А-а, вы мне фамилию имя отчество его не запишете? - остановил ее Михаил, - а то вылетит еще из головы.
- Да, конечно, - согласилась доброжелательная баба Яга, приоткрыла дверцу стола, достала один маленький цветной бумажный квадратик, специально для заметок, из наружного кармана фуфайки извлекла ручку, списала из журнала нужные слова и протянула бумажку Михаилу.
Тут с улицы послышался разговор двух мужчин. В окошко их видно не было, но голоса слышались отчетливо. Значит они находились недалеко от вагончика.
- Кредит бы взять, - высказал мечту один.
- Кредит? А как отдавать? – усомнился второй.
- Да – никак! Взять – и свалить! Лимон, или два!
- А кто даст?
- Да никто не даст. У меня, в бюро кредитных историй, уже черная метка. Я уже брал – и не отдал. Теперь ни в одном банке даже разговаривать не хотят. И брал-то лет десять назад. Срок исковой давности давно прошел. И все равно, куда не ткнись, кругом облом: у вас плохая кредитная история.
В это время баба Яга толкнула входную дверь, та скрипнула, и разговор прервался.
- А вы чего здесь? Уже работу закончили? – Послышался строгий ее голос.
- Да мы это…обед у нас.
- А-а, ясно. Чтобы трезвые через час здесь были!
- Обижаете, когда хоть мы нетрезвые-то были?
- Да – всегда! И сейчас-то свежий запах уже! Я же чувствую!
- Так работа-то у нас какая?!
- Ка-ка-я?
- Вот такая, - обвел рукой просторы кладбища довольно молодой, но не ухоженный мужчина. – Хоронят-хоронят, сердце-то не железное! – Пояснил он свою оправдательную философию.
- Ладно, идите с глаз моих, - махнула рукой на них администратор. А обернувшись к Михаилу, добавила. – Еще не разу с обеда не вернулись. Уходят, значит всё, с концами.
При дневном свете Михаил рассмотрел ее получше, и она оказалась довольно миловидной и даже привлекательной особой, лет немного за тридцать. И на роль бабы Яги уже определенно не подходила. Мало того, она оказалась довольно резвой, и со скоростью швейной машинки, перебирая ногами, стремительным шагом направилась по кладбищенской дорожке.
Через метров сто она остановилась.
- Вон автобус и людей видите? – Показала она рукой, - это ваш. А я пойду. Не люблю я покойников.
Аргумент был хоть и странный, для администратора кладбища, но убедительный, и Михаил пошел, среди начинавших сбрасывать пожелтевшую листву, деревьев. Настоящая атмосферная болдинская осень могла бы вызвать множество возвышенных приятных, и даже поэтических ассоциаций, если бы не та самая локация, угнетавшая любые романтические эмоции.
Двое рабочих, опершись об воткнутые в землю лопаты, стояли в сторонке, и курили. Могила была уже готова. В сторонке припаркован микроавтобус, с надписью «Ритуальные услуги», на трех табуретках гроб, с открытой крышкой. Возле гроба лишь один пожилой мужчина склонил грустно голову. В гробу лежал именно тот самый человек, который требовал от Михаила памятную сотню.
- Наверно, больше никого не будет, - предположил стоявший у гроба мужчина, обращаясь к подошедшему Михаилу, - прощаться будете?
- Я? Н-нет, - смутился Михаил. Тогда мужчина оглянулся на стоявших в стороне рабочих, и почти незаметно согласно кивнул. Те сразу отбросили окурки, выдернули из земли лопаты, и направились к ним. Подойдя, отложили лопаты в сторону, взяли крышку гроба, и занесли ее над усопшим.
- Погодите, - опомнился Михаил, вынул из кармана тысячную купюру, и положил ее в гроб.
- Это не обязательно, - вздохнул стоявший мужчина.
- Я должен, - пояснил Михаил. Мужчина согласно кивнул, и так же кивнул рабочим, чтобы заканчивали.
Крышку заколотили, потом на веревках опустили в могилу гроб, и лопатами стали закапывать. Мужчина взял, из свежей кучи, горсть земли, и бросил в яму. Михаил поступил так же.
Когда могила была закопана, рабочие выровняли поверхность, сходили до микроавтобуса и принесли постамент, потом памятник, с задумчивым лицом Лазерсона. При этом, Михаил обратил внимание, что художник изобразил максимально доброе выражение лица и задумчивый, проницательный взгляд. И, как бы задним фоном присутствовали некоторые элементы скрипки, символизирующие, что человек и скрипка проделали жизненный путь вместе. После были большие венки от любящих дочери и внука, от коллег. Затем установили металлическую оградку, с дверкой. Рабочий открыл дверку.
- Пусть дверь будет пока открытой, пояснил один из рабочих, - так положено. И рукавицей протер рядом стоящую гранитную плиту. На ней была изображена женщина. Тоже Лазерсон. По всей видимости, супруга. И Михаил обратил внимание, что жена умерла двадцать один год назад.
- Ну, мы всё, рассчитаться бы? - сказал один из рабочих. Мужчина, стоявший с Михаилом, достал из кармана портмоне, вынул какую-то сумму.
- А моему другу? Мы же вдвоем работали, - вежливо попросил один из рабочих добавить к этой сумме еще столько же. Но тут было не то место, чтобы торговаться, и дополнительные деньги были получены.
- Мы пешком пойдем, - сказал рабочий, - а вы можете на автобусе обратно в город ехать. Водитель вас завезет, куда надо.
- Ну что, пойдемте в автобус? – Спросил мужчина, обращаясь к Михаилу. Михаил не возражал.
- Я концертный директор Ильи Йосифовича. Правда, у них на родине отчеств обычно нет. Но у нас он, по отцу, и по паспорту – Йосифович. А вы, простите, кто ему будете?
- Я из полиции.
- Из полиции?
- Да, но тут никакого криминала нет. Просто должен был ему небольшую сумму. Вот, пришлось только сейчас вернуть, чтобы совесть очистить.
- А, понятно, - сказал, задумчиво, директор. И добавил, - у него дочь с внуком в США живут, в Лос-Анжелесе. Приехать не успели. Не так все просто в жизни бывает. Смерть, как и вдохновение, заранее никогда не извещает. Вот, получается, только мы с вами его и проводили, в последний путь.
Продолжение следует
|
