БУХТА РОЖДЕСТВА

Трое матросов стояли, не шелохнувшись, не сводя с него налитых ужасом глаз.

– Я сказал с якоря сниматься! – прорычал в ярости Бастьен, схватил Дюваля за шиворот и наотмашь ударил его кулаком по лицу. – Делать, что тебе говорят, не то удавлю, как пса! Травить якорь-цепь! – и с силой швырнул упирающегося, рыдающего юношу к лебёдке брашпиля. Тотчас, очнувшись от паралича, подскочили Робер и Топаж. Брашпиль заскрипел, вытягивая якорный трос.

– Нас же тут всего четверо, мсье, – с угрюмым страхом бормотал Робер. – Да ещё трое раненых в кубрике. Что мы сможем сделать с этой окаянной нечистью!

– Заткнись, Робер. Заткнись и делай дело. Что там, что это за судно, будь оно трижды проклято, я знаю не больше вашего. Всё, что я знаю, это то, что сейчас вам надо заткнуться и делать дело. Заткнуться и делать дело!

Тёмное судно меж тем развернулось и легко, точно скользя по льду, двинулось к выходу из бухты. «SIBYLLA. ROTTERDAM. VOC» – успел прочесть капитан Бастьен надпись на борту.

На «Сирэн» наконец подняли якорь и наполнили паруса. Капитан бросился на бак и запалил носовой фонарь.

– Сто-ой! – в глухом отчаяньи закричал он и выстрелил из пистолета вслед уходящему судну. С прибрежных скал и с узкой каменистой косы поднялась гигантская туча птиц. С протяжным криком она закрыла полнеба. «Господи, Боже праведный, помилуй нас!» – вновь забился в рыданиях Дюваль.

***

Сразу по выходу из горловины бухты шхуну вновь бесцеремонно облапил ветер, океан вновь вступил в свои права. Однако стало как будто бы легче дышать. Это походило на долгожданное пробуждение, но перед ними тяжеловесно колыхалась туманная, всепоглощающая безбрежность океана.

То судно совершенно пропало из виду. Оно попросту исчезло, будто отродясь не было его. Вокруг была лишь туманная, свирепая безбрежность океана.

– Они исчезли, мсье! – прокричал ему в самое ухо рулевой Бойер, будто капитан сам не видел этого. – Видно, сам сатана унёс его в преисподнюю.

Бастьен до слёзной рези в глазах вглядывался в подзорную трубу, но вокруг было лишь молочно-лиловое месиво неба, тумана и океана. Капитан, точно обезумев, гнал шхуну, лавируя между плавучими скалами, для чего-то приказывал стрелять из мушкета. Судно пропало без следа. Тогда Бастьен, обессиленный, едва держащийся на ногах и напрочь сорвавший голос решил идти в Капстад.

К утру следующего дня стал виден берег. Это было немыслимо: до побережья Африки ещё самое малое, двое суток пути при добром ветре, и никаких островов по курсу быть не должно. Сбились с курса? Но они шли точно по компасу, по звёздам и по карте. Вглядевшись, Бастьен вскрикнул и едва не выронил из рук подзорную трубу. Это было немыслимо: перед ними в подтаявшем тумане вновь маячили скалы и отмели Бухты Рождества.

– Эта окаянная нечисть навела порчу на наши компасы, – сказал, побелев от страха, рулевой Бойер. – Гляньте, стрелка и сейчас показывает север, хотя дураку понятно, что там юго-восток. Нас морочит дьявол, мсье, вот что я вам скажу!

– А ну спокойно, Бойер, – сиплым шёпотом перебил его Бастьен. – Сейчас быстро переложить руль. И не орать, как пугливая торговка, понял меня?! Заткнуться и делать дело. Делаем полный оверштаг. Потом поймаем долготу и определимся. Потом пойдём по ветру, дальше будем ориентироваться по солнцу.

– Эй! Там шлюпка! – истошно закричал юнга Дюваль. Лицо его напряженно окаменело, он точно не мог понять, ликовать ему или кричать от страха. – Клянусь Святыми апостолами. Люди там! Машут руками!

– Отставить разворот! Идём к бухте. На руле не зевать! Право на борт!

– Может, не надо мсье? – вдруг изменившись в лице, вскрикнул рулевой Бойер. – пальцы его конвульсивной хваткой впились в штурвал. – Уходить надо отсюда, верьте слову, уходить!

– Там наши люди! Что, забыл?!

– Нет!!! – лицо Бойера внезапно ощерилось ненавистью. – Это не они! Бюжо, Лакруа, Готьер, все они давно мертвы, неужто вы не поняли ещё! Это ловушка. И с нами тоже хотя так же! Неужто вы не поняли, будьте вы прокляты!

И вот тогда возник Голос. Поначалу – тихий, но пронизывающе высокий, переливчатый, срывающийся. Он отдалённо напоминал звук кельтской волынки, но куда насыщенней и звонче. Затем, после секундной паузы, – уже полный, наливающийся яростной силой, затем вновь взлетел ввысь и мгновенно заполнил пространство закладывающим уши неистовым воем. Он ослепляющим штопором ввинчивался в сознание и отпустил, казалось, лишь у порога безумия.

Когда грянула тишина капитан Бастьен обнаружил себя бессильно сидящим у подножия фок-мачты, взмокшим, несмотря на пронизывающий холод.

– Слыхали?! – Бойер вдруг разразился захлёбывающимся припадочным смехом. – Слыхали, я вас спрашиваю?! Как вы думаете, кто это? Не знаете? Так я вам скажу: это Дьявол, ваша милость! Нам повезло, мы сейчас увидим самого Дьявола. Это будет интересно, я думаю…

– Марш на руль! – просипел Бастьен, с трудом приподнимаясь.

– Э, нет, ваша милость! Сейчас тут не вы командуете, а Он! Он прикажет, куда нам всем плыть. А вы, мсье капитан, можете убираться в задницу!

Капитан Бастьен выругался, отволок его, бессвязно бормочущего проклятия, от штурвала, с силой отбросил в сторону и сам встал за штурвал. «Сирэн», словно с трудом перевалив через незримый порог, двинулась в сторону бухты Рождества.

***

Шлюпка бессильно колыхалась на приутихшей волне на том же самом злополучном месте, у раздвоенной скалы. В ней было трое продрогших до немоты, обессиленных людей.

– А где Агостини?! – первым делом спросил Бастьен, когда моряки с трудом поднялись на борт. Фабрэ поднял на него мутные, невидящие глаза и кивнул, лицо его растянулось в бессмысленной улыбке.

– Я спрашиваю, где Агостини, чёрт возьми! – Капитан тряхнул его за робу.

– Погодите-ка, мсье, –рассудительно сказал ноковый матрос Робер. – Нешто не видно, парням надо согреться, выпить и перекусить.

Переоблачившись в сухое, подкрепившись галетами с вяленой рыбой и выпив рома, Фабрэ немедленно повалился на рундук и уснул. Лакруа же, который ничего не съел, зато хватил разом две кружки, тут же и опьянел и говорить был не в состоянии.

Тогда Бастьен тронул за плечо ссутулившегося рядом Бюжо, коротко и повелительно мотнул головой в сторону капитанской каюты на корме. Тот вздрогнул, затем безучастно кивнул, поднялся и побрёл, не оборачиваясь, за ним.

***

– Ты ничего не поел, там, на палубе. И не выпил ничего. Почему? – спросил Бастьен лишь только Бюжо почтительно опустился на скамью в капитанской каюте.

– Что-то мне неохота, мсье, – глянув исподлобья, ответил Бюжо.

– Да неужто? – капитан усмехнулся. – Бюжо неохота выпить? Возможно ль? Однако дело твоё. Но ты сейчас мне скажешь, что с вами приключилось на том судне, и, главное, – где Агостини?

– Где Агостини? – Бюжо поднял на него неподвижные, потемневшие глаза. – Ну коли так, я пожалуй осушу стаканчик. Можно?

– Можно, чёрт побери! Бюжо, ты испытываешь моё терпение!

Бюжо, однако, вместо того, чтобы в ужасе вскочить, ничуть не смутившись, нацедил себе кружку до краёв и, сипло выдохнув, осушил её в один приём.

– Эх и славный же у вас ром, ваша милость, – сказал он отдышавшись и утеревшись. – Это совсем не то, что китайцы матросам в кабаках наливают. Сивуху крашеную. Да. А что это вы осерчали-то как, мсье капитан? Сами изволили спросить: отчего не пьёшь? Я и выпил за здравие ваше. Так вы про Агостини изволили спросить. Не знаю – вот вам ответ. Не-зна-ю!

Бюжо вдруг стиснул большими, узловато-красными ладонями лоб, точно стараясь выжать из него что-то.

– Не верите, небось. Верно, и я бы не поверил: как так, сели в шлюпку пятеро. На борт того корабля поднялись опять же пятеро. А вернулись – четверо. Пятый-то где? А не знаю! Помню, как причалили к тому судну. Как кошку на борт забросил – помню, как сейчас. Потом мальчонка Агостини на борт вскарабкался. Потом мы все по лестнице поднялись, я самый последний, шлюпку привязал и полез. Помню палуба – никого на ней. Дальше… Название судна помню… Как его там, господи. «Севилья» что ли? Как-то так.

– «Сивилла», – мрачно кивнул капитан. – Дальше.

– Дальше. – Бюжо сосредоточенно насупился и снова стиснул голову пятернёй. – Дальше…

– Ладно, – нетерпеливо перебил его Бастьен, – говори просто. На корабле был кто-нибудь?

– На корабле… – как зачарованный повторил за ним Бюжо, крепко зажмурился и вдруг произнёс твёрдо и уверенно: – Был. Люди были. Только они…

Бюжо вновь мучительно зажмурился, встряхнул головой, не то прогоняя наваждение, не то призывая его воротиться.

– Что – они?.... Мертвецы? – капитан поднял руку перекреститься, но почему-то опустил.

Бюжо надолго замолчал, затем испуганно затряс головой.

– Нет, не то! Они… – он судорожно прижал к вискам кулаки и вдруг расплакался навзрыд. – Ваша милость, я не могу это сказать, режьте меня на части, не могу. Отродясь со мной не бывало такого. В памяти держу, сказать не могу. Небось думаете, из ума выжил Бюжо, а я вам скажу…

– Нет, не думаю, – Бастьен нахмурился. – Такое бывает, говорят. Мысль не рождает слова, так говаривал наш приходской аббат, преподобный отец Валери.

– Пожалуй что так, ваша милость, пожалуй, – Бюжо шумно всхлипнул и вытер нос рукавом. – И вот только чую я, просто нутром своим грешным чую, что жив наш Агостини, жив. Он – там, – Бюжо кивнул в сторону туманного ока иллюминатора, – на судне. Этой, как её там, Севилье…

– «Сивилле», – вновь отрешённо поправил его капитан, думая о своём…

«Сивилла». Странное имя, похожее на посвист спущенной тетивы.

Разговоры о некоем беглом судне, которое сперва вроде бы сгинуло без следа, а после диковинным образом являлось то там, то здесь на просторах Южной Атлантики он слыхивал не раз. Явление его считалось дурным знамением. Однако все те, кто его, вроде как, видел, были, казалось бы, вполне целёхоньки. Рассказывали, тем не менее, неохотно, немногословно и, главное, – всегда одно и то же. Будто сговорились все. И всё же, рассказы эти неизменно собирали слушателей, завораживали до немоты чем-то особым, глубоко сокрытым. Неспроста же сказывали, будто увидевший раз это судно, уже не позабудет его никогда, намертво вживлённый в память, он будет вечно неистовым, выворачивающим душу зовом, и не пройдёт ночи, чтобы не явились из неясных глубин сна зыбкие, как рябь, контуры мачт, снастей и парусов…

– Так вы мне не верите, мсье капитан? – Бюжо вновь глянул на него с потаённой враждебностью.

– Не верю? Чему не верю?

– Ну… тому, что Агостини остался там, с… Голландцем.

– А что остаётся? Только верить и остаётся. У одного «отшибло память», другой пьян в задницу, третий дурак от роду. Так и живём. Остаётся верить, ибо говорить не о чем. Так что – поди прочь, боцман. Но помни, просто помни: мальчишка Джанкарло Агостини останется на твоей совести! А про какого-то там «Голландца» расскажешь портовой шлюхе в Гавре. Прочь, я сказал!

Бастьен говорил медленно, вглядываясь в темнеющее лицо Бюжо. Капитану хотелось каким угодно путём выбить его из состояния деревянного ступора.

– Я, мсье капитан…

– Что – я?! Расскажи об этом также родителям Агостини. Им будет интересно послушать, как храбрый боцман Бюжо…

– У него нету родителей, мсье капитан, – угрюмо перебил его Бюжо. – Он сирота с