Апрель за окном. Русский, нежаркий. Это когда маета мая ещё довольно далеко и листья на деревьях ещё не проснулись, но земля уже из бурой становится всё более зелёной с каждым днём. И на улицу хочется с самого утра, а не на работу. Особенно на такую, которая мне сегодня предстоит.
В качестве педагога-психолога вынужден быть на судебном процессе по лишению родительских прав ещё одной непутёвой матери. Копию дела для ознакомления я получил несколько дней назад, хотя можно было и не получать – и так всё ясно. Мать-одиночка. Трое детей, все от разных отцов. Младшему полтора года, старшему – одиннадцать.
Знаю уже, что процесс – пустая формальность: слишком всё очевидно. Лишат. И быстро, в течение часа, думаю. Но в суд к одиннадцати, и получится, что день всё равно разорван. Кроме того, по опыту знаю, что после таких заседаний настроение всегда испорченно, и гулять уже не захочется. Дело в том, что старшему мальчику уже столько лет, что он должен присутствовать на судебном слушании. И у него спросят (формально, конечно!), хотел бы он уйти от матери в детский дом с двумя своими младшими сёстрами. Дети всегда (почти!) не хотят, часто плачут, иногда – картина душераздирающая…
Вот и должен я присутствовать там, чтобы наблюдать за состоянием ребёнка, чтобы не оказывали на него давления и не травмировали детскую неокрепшую душу взрослые, для большинства из которых процедура эта давно уже стала привычной повседневной рутиной…
Неужели?.. Неужели уже цветы стали появляться? Пью кофе утренний и гляжу в окно, а там, кажется, уже проклюнулись первые глазки одуванчиков. Нет, рано же ещё. И травы-то настоящей пока нет. Да, точно – фантики конфетные желтеют и обманывают нас, истосковавшихся по весне и теплу.
Так, всё, ладно. Нужно идти… Нет, ещё одна сигарета, тогда – пойду. Так не хочется из весны и тепла в человеческую грязь и страдания…
В суде всё как обычно. Знакомлюсь с мальчиком. Зовут его Ваня. Тоже обычный, для таких случаев, ребёнок. Белобрысый, с широким у основания носом, небольшими серыми глазами под чуть припухшими веками. Кожа бледная и шершавая – результат постоянного, хронического недокорма с младенчества. Наверняка – авитаминоз. И не сезонный, весенний, а тоже - хронический. За полуотворёнными губами вижу неровные тёмные зубы – всё верно, это тоже результат всей его предшествующей жизни, которую и жизнью-то нормальный человек не назовёт.
Первое впечатление, что ребёнок – полудебил. И это, к сожалению, часто. Понятно, почему: им просто никогда и никто не занимался. Школа – не в счёт. Бывает он там редко, а учителям, заваленным бумажками и изнывающим под наробразовской рутиной, просто не до него: сидит тихо – уже хорошо. Слава Богу, что именно они обратились в органы опеки, чтобы возбудить дело по лишению родительских прав его горе-матери.
Но иногда за такой внешностью скрывается довольно беглый житейский ум.
Ваня в пятом классе. Но образование – на нуле, практически. Он не знает таблицы умножения, алфавита. Читает тяжело и трудно – даже не по слогам, а по буквам. Какие уж тут науки! Уже одно то, что иногда приходит в школу,- почти подвиг с его стороны. Друзей в классе у него нет – им брезгуют, потому что всегда грязный, и пахнет от него немытым телом, плохой едой и, кажется, испражнениями. Сидит за последней партой на третьем ряду, далеко от окна: даже света вдоволь ему не достаётся…
Пытаюсь с ним разговаривать, а он отвечает односложно и как-то тускло, а сам на меня не смотрит, всё время отворачивается к окну, щурится на апрель, который будто тоже не для него.
Знаю, что тактильный контакт (это когда трогаешь человека, особенно если человеку совсем мало лет!) иногда помогает установить доверительные отношения с собеседником. Хочу погладить его по голове. А мальчик, как вечно напуганный зверок, выворачивается у меня из-под руки и голову втягивает в плечи. Скорее всего – бит. И бит неоднократно. Взрослыми. Потому и так почти машинально уворачивается от прикосновений.
Ладно, не буду. Тут главное – не перегнуть. И так ему сейчас особенно трудно. Возможно, маму сегодня он увидит в последний раз. Тоже знаю, почти наверняка, что такие мамы в детский дом к детям не приходят. Усыновят его вряд ли. Во-первых, нельзя разлучать с младшими, а чтобы взять троих сразу, такое бывает редко. Во-вторых, ну уж очень нехорош он собой, а встречают, как известно, по одёжке…
… Всё. Началось. Но нас с Ванькой в зал заседаний не приглашают, потому что там говорят сейчас о том, что он и без судей знает с рождения. Только не знает, что всё это – нечеловеческая жизнь. А не знает потому, что другого не видел. Думает, что это – норма. А точнее говоря, вообще не думает. Живёт просто в каком-то оцепенении и радуется ужасно, когда можно выйти на улицу и просто погулять. Или если сегодня не попался пьяной маме под горячую руку, и она его не избила…
Хочу как-то его отвлечь и спрашиваю:
- А игрушки любимые есть у тебя?..
- Чё?.. А!.. Нету… У мамки денег всегда нету, да и баловство это одно…
- А в школу нравится тебе ходить?
- Не знаю я… Там кормят на перемене, и учительница не дерётся…
«Содержательную» нашу беседу прерывает секретарь суда и приглашает нас в зал. Встаём, оба послушные, и идём. Мне-то не впервой. Ваньке – тоже не интересно: он не вертит головой по сторонам, а сразу же садится на указанное место рядом со мной и ко мне прижимается…
А потом… потом следует «стандартная процедура опроса ребёнка». Судья спрашивает у Вани, хорошо ли ему живётся дома, не бьёт ли их с сёстрами мама, что он ест утром, днём и вечером, где он спит, любит ли свою маму…
Когда я присутствую на таких вот «процедурах», то понимаю, что судья должен быть беспристрастен, выдержан и корректен, но… По-человечески выглядит это ужасно: какая-то тётка (потому что тётки – чаще всего!), без возраста и характера, лезет так вот в чужую жизнь, беззастенчиво ковыряется в ней и решает, будут ли в дальнейшем родственниками дети и их мать.
Ваня словно бы то же самое думал. Отвечал он односложно, безразлично, не глядя на судью.
Когда же она перешла к заключительной части своей «гуманистической миссии» и стала убеждать мальчика, что в детском доме ему с сестрёнками будет лучше, он как-то весь встрепенулся, будто сразу проснулся, и, обращаясь к ней, произнёс «речь», которую я не забуду до конца дней своих:
- Я знаю, что вы хотите лишить родительских прав мою маму, хотите сделать так, чтобы она больше нашей мамой не была. Но ведь сыновьих прав вы меня лишить не можете. А потому я прошу вас отдать мне нашу маму. Я буду за ней ухаживать и о ней заботиться. И за Риткой с Лизкой тоже. Я смогу. Я умею. Я знаю – как. Отпустите нас домой, пожалуйста, и отдайте мне мою маму. Потому что для вас она просто плохая женщина, а для нас – наша мама. И другой у нас никогда не было и не будет. И мы с нашей мамой – семья. А семья – это самое главное в жизни, даже если все вокруг тебя не любят… Я маму свою люблю и никогда её не брошу…
И подумалось мне тогда: Россия, страна моя, родная и дорогая! Ты никогда не погибнешь и не исчезнешь!! Потому что родятся в самых недрах твоих такие вот Иваны, которые помнят и не предают родство!!!
|