Причуда

- Петя! Что ты, в самом деле! Зачем тебе столько орехов?! – бурчала Ниночка, раскрасневшись от непривычных нагибаний и сердясь на мужа.
- Петя! Оставь, сколько можно! Когда ты уже слезешь с дерева?
- Подожди! Смотри, какие крупные орехи! А какие вкусные! Варенье мне сваришь, Нинка?
- Ну, ты и нахал! Перестань сбрасывать! Куда мы всё это возьмём?
- Нинка, не нуди. Сколько добра пропадает… Таких орехов в Питере не купишь…
- Прямо таки и не купишь. У нас в Питере всё есть. Учти, я не буду их чистить…

      В тот же вечер, сидя на широкой веранде в доме отдыха, Нина и Петя трудились, очищая орехи от кожуры.
- Ну вот, у меня уже руки потемнели и в ссадинах. Так ты меня любишь, противный Петька… Нина пыталась пустить слезу.
- Покажи, где ссадины. Петя рассматривал, с деланно серьёзным видом, ставшие коричневыми распухшие пальчики жены, потом поцеловал каждый из них.
- Болит?
- Болит, - прошептала вмиг подобревшая Ниночка.
- Ещё болит?
- Уже меньше.
- Тогда ещё вот эту кучку почисть.
- Как тебе не стыдно! А я-то думала…
- Ну-ну, Нинка, брось. Такие орехи!
- К чёрту орехи, я хочу на танцы. Слышишь, какая музыка. Наверное, весь дом отдыха на танцплощадке. Петя! Пойдём! Брось эти орехи. Сдались они тебе.
- Завтра пойдём. У тебя вон, какие руки тёмные.
- А, так ты ещё и издеваешься…  Нинка стала кидать орехи в мужа. Они смеялись и шлёпали друг друга.
- Что это у тебя за причуда такая странная…
      Вот так несколько дней подряд Петя срывал и сбрасывал орехи с дерева и силой заставлял жену собирать их и чистить. Два чемодана орехов они привезли в Ленинград из Крыма. Нина сердилась всю дорогу. Нет, чтобы  купить модные туфельки и кофточку, как её новоявленная приятельница Рая, а набили два (!) чемодана дурацкими орехами. «Ну, Петька, погоди!» - мысленно кипятилась Нина.


***

      Пётр шёл по улице. Шёл, громко сказано, еле передвигал опухшие и промёрзшие до костей ноги. В голове не было никаких мыслей. Было пусто и уныло, как и на этой, когда-то оживлённой, питерской улице. Людей нет, машин нет. Голые деревья, осиротевшие дома. Окна подозрительно щурятся на случайных прохожих.
- Что же будет? Мрачной тенью пронеслась мысль. Но не в голове, а где-то в потустороннем мире.
- Хоть бы Нина с сыном выжили. Опять мысль из ниоткуда в никуда. Мозг будто исчез, испарился. Голова казалась пустой и ненужной.
- Нина, Ниночка! Пётр судорожно стал вспоминать жену, испугавшись, что, может, и сердца у него уже нет. Горячая волна ударила в грудь. И это при тридцатиградусном морозе! Нет, сердце на месте. Слава Б-гу.

      Как дойти до дома… ДомА все теперь на одно лицо. Ветер немилосердно дул, будто желая окончательно выдуть и уничтожить из почти невесомого тела все признаки жизни, включая и довоенные воспоминания.
      Пётр с трудом добрался до подъезда. Теперь следующий трудный этап: нужно онемевшими руками помочь себе подняться на третий этаж. Ноги не идут. Руки как ненужные палки-колоды, безжизненно висят вдоль тела. А ведь этими руками до войны Петя с лёгкостью мог дров нарубить…  Да, о чём сейчас говорить… Сейчас Пётр пытается подняться к себе на этаж. Сколько времени у него занимает подъём, он не знает. Ему кажется, что несколько раз он теряет сознание. Опять проносится видение:  счастливые Петя с Нинкой за мгновение взлетают на свой этаж, врываются в квартиру и радостно хохочут. Нинка в бледно-голубом платье – так идущем к её огромным серым глазам. В руках – букет ромашек, её любимых цветов. А Петька, опьянённый молодостью, любовью, радостными надеждами, хватает свою, теперь, свою Ниночку в охапку и кружится по полупустой квартире.
Эхо хохочет вместе с ними. У них пока нет ничего, кроме их юности и большой любви. А разве этого мало?

      Пётр, наконец, доходит до своей квартиры. Тянет за ручку дверь на себя. Квартира не заперта. А от кого запирать пустую, холодную квартиру?! Весь город, прекрасный легендарный город на Неве, северная Венеция, превратился в город призраков. На улицах не снежные сугробы, а трупы, занесённые снегом. Нет сил их тащить, нет сил хоронить. По улицам редкие прохожие ходят как привидения.
      Пётр садится на единственный стул – остальные уже пошли на дрова. Негнущимися пальцами пытается развязать ушанку, расстегнуть пальто. Потом пытается представить, когда и что ел в последний раз. Мозг принципиально отказывается давать такую информацию. Военная тайна…
- Я хочу есть или не хочу?
– Есть или не есть? - Пётр задаёт себе почти гамлетовский вопрос.
- А что есть? Он еле-еле поворачивается. Комната практически без мебели. Всё, что можно было сжечь, продать, обменять, уже ушло.
      Молодой старик осторожно поднимается, медленно обходит квартиру, изучая каждый метр стен. Пусто. Холодно. Голодно. Одиноко. Беспросветно.
- Что делать? Ещё один классический вопрос, но уже по-Чернышевскому.
      Пётр тихонько поднимает голову. Над коридором видна дверца в стене. Там до войны хранилась всякая хозяйственная утварь. Давно он там ничего не искал. Медленно, чтобы не выбиться из последних сил, Пётр пододвигает стул к стене. Осторожно поднимает одну ногу и ставит на стул. Качаясь, чуть не упав вместе с ним, ставит другую ногу. Вот его голова уже на уровне дверцы.
- Может, зря всё это? Опять усилие и дверца  поддалась непослушным рукам.
- Так-так, чемоданы… Да, успели мы с Нинкой поездить до войны. А в эвакуацию она их и не взяла. А почему? И куда же она положила вещи? Опять мозг голодающего не справился с подобной мыслью.
- Надо вытащить эти чемоданы. Может, обменяю на хлеб…
      На полке стояло два небольших чемодана. Ничего особенного. Но, это были чемоданы из другой его с Ниной жизни – мирной жизни. Когда уже закончится эта проклятая война? Сколько ещё продлится блокада Питера?

      С этими мыслями Пётр рванул на себя первый чемодан. Он оказался непомерно тяжёлым для отощавшего человека. Чуть не упав вместе с ним, сошёл со стула. Но, силы уже оставили его, пальцы разжались и чемодан упал на пол с, казалось, обидным гулом и раскрылся как створки ракушки…
      Пётр смотрел на пол. Из чемодана покатились… орехи. Много-много орехов. Они катились и катились, заполняя собой давно опустевшую комнату.

      Сначала он ничего не понял. Потом, сорвав с себя шапку-ушанку и швырнув её на пол, стал хохотать. Впервые за все дни блокады.
- Причуда, ха-ха-ха, моя причуда! Причуда, моя причуда!

*  *  *
      А Пётр всё-таки пережил блокаду, каждый день съедая по одному ореху из чудом уцелевших двух довоенных чемоданов.                                                                                                



                                                                                                                     12/02/09.