СОВЕСТЬ.

Совесть.



СОВЕСТЬ.

С разными людьми пришлось мне встретиться в жизни. Всякие забавные и интересные истории случались при этих встречах. Да что там темнить. Дело было такое…
В кудрявых девяностых годах проживал Ваш покорный слуга в общежитии. А время это было ужасно похабным. «Ставропольский комбайнёр» пришёл к Трону. Дыша тяжёлым перегаром, лез на этот же Трон, как жаба на пень, другой «слуга народа». Наше, недоучившееся в ПТУ, правительство обожралось водкой с икрой и, позабыв о народе, даже плевать в нас не хотело. Заводы остановились, наверное, сами по себе. Зарплата, сама по себе, не платилась по 10-12 месяцев. Воровалось всё. Воровали все. Кто не мог воровать, по причине физической слабости или же своих убеждений, тот тихонько умирал… Воровали даже таблички с памятников благополучно ушедших в миры иные. Времена малиновых пиджаков и золотых цепей толщиной с палец. Даже простые поломойки, изучив тюремный жаргон, «не хило ботали по фене». Матерились даже дети по телевизору. В прямом эфире. Ай лю ли малина!
Нравы же в нашей общаге, в те времена, были как в пансионе благородных … работяг. «Мальчики» проживали в левом крыле, а представительницы «враждебного» пола, соответственно, в правом. За нравственностью ревностно и строго следила «опричнина» общежития во главе с Комендантшей. А Комендант – это почти наместник Бога в общаге. Боже сохрани, если к Вам, предположим на «мужскую» половину, проникнет представитель противоположного пола. Ещё страшней, ежели сие преступление будет совершено после 23.00. Вызовут милицию. Выселят просто, шаля, пнув под зад. Но Любовь с большой буквы и простые, известные всем инстинкты, никто ещё не смог запретить или отменить. Даже общаговская «опричнина». Даже сама (страшно подумать!) Комендантша! Сказал Вам это, хоть и шёпотком, а сам испугался… Говорю шепотом, Вам на ушко… Слабо им и всё тут. Да Вы сами попробуйте запретить интимные деяния, ну скажем, … мухам или же зловредным тараканам. Они запретов, конечно, не поймут и, в полном соответствии со своим естеством, будут заниматься приятными для них делами прямо (простите великодушно!) на Вашей голове. Умоляю Вас, дорогой читатель, даже не пробуйте вводить такие запреты!
Ну да хватит лирических реверансов… По причине огромного количества свободного времени, полного отсутствия денежных знаков и совершенно холостого своего состояния, подрабатывал я в своей общаге электриком. А так как я вошёл в стройные ряды самих «опричников», то уже имел возможность, на совершенно законных основаниях, навещать «женскую» половину нашего общежития. Уважаемый читатель, Вы, наверное, подумали, что последняя причина была решающей при моём устройстве на эту работу. Отрицать не стану. Да и Вам, разумеется, известен вкус запретных плодов… На запретной же половине, доложу я Вам чистосердечно, зрели, а порой даже перезревали, плоды достаточно аппетитные… Хотя погодите… Вспоминается мне такой вот казус… Началось всё достаточно прозаично… Впрочем, судить не мне...

- Вот что, Юрка. Зайди в 116 комнату. Посмотри, что там за беда, - сказала мне начальница общежития и добавила строго: - Да гляди мне, Казанова «электрическая», не заблудись у девок!
- Будет сделано, Фёдоровна. В лучшие руки Вы и не могли доверить выполнение сего мероприятия! Я только штаны подтяну…
- Подтяни, мастер-позолоченные-ручки! На прошлой неделе у Верки до утра розетку ремонтировал?! Мне доложили! Какого лешего… до утра-то?
- Врут, проклятые конкуренты! Завидуют, враги народа!
- Да-да… Как завеешься, так хоть собак по следу пускай…
- Мария Фёдоровна, Вы же сами знаете - работа у меня тонкая. Требует и сноровки, и времени…
- Да уж про сноровку ты мне не говори! Подтягивай штаны-то, да дуй в 116-ую.
- А кто клиентка-то?
- Тебе понравится, - язвительно ответила Фёдоровна, - Краше Верки в сто раз! Хотя краше её может быть только Баба-Яга.
- Ваши намёки и сравнения просто не уместны, - начал было наигранно возмущаться я, - А по тому по-о-опро-о-ошу-у…
- В 116-й попросишь, - отрезала начальница, - Иди и работай.


В обозначенной комнате меня встретила тётка неопределённого возраста. Мне показалось, что её возраст вообще никто и никогда даже и не пытался определить. Одновременно ей могло быть и 45 и 65 годиков. Не красивая и не уродливая. Роста она и не большого и не маленького. И не толстая, да и не худая одновременно. Стрижка она имела не короткую и, в тоже время, не длинную. Цвет волос тоже не определялся. Короче говоря - не Ума Турман. Убранство её комнаты, пожалуй, заслуживает более подробного описания. Строгая солдатская обстановка. На окне, стойким оловянным солдатиком, одиноко несёт службу сухой, забывший вкус водопроводной воды, кактус. Одинокая кровать покрыта тонким солдатским одеялом цвета, как Вы уже догадались, неопределённого. Стол, впрочем, присутствует. А накрыт он достаточно легкомысленной скатертью, цвета нам уже известного, украшенной по краям легкомысленнейшими кистями. На столе стоит одинокий графин с одиноким стаканом. Чёрт её знает, что за «натюрморт» или «сухофрукт» здесь цветёт? Даже табаком в комнате не пахнет! Даже пепельницы в хате нет! С потолка тоскливо и одиноко смотрит повесившаяся на проводах лампочка, мечтающая сгореть от стыда и скуки.
- Ефрейтор, - подумал я о хозяйке, - Нет. Еврейторша. Под подушкой у неё лежит, обязательно, если не «Маузер» или граната, то «Устав караульной службы» или же конспект по быстрой кастрации мужчин в полевых условиях.
Мне, почему-то, очень захотелось домой к маме и даже к папе.
- Как Вас зовут? – кокетливо спросила обитательница «пещеры».
- Пётр, - не моргнув глазом, соврал я.
- А меня зовут Мария Антоновна. Мне очень приятно.
- Мне тоже… очень, - продолжал врать я.
- Почините мне, пожалуйста, розетку. Очень печально, но она вывалилась. Долго болталась и вот…
Я потрогал сиротливо торчащие из стены провода. Провода явно завидовали, вырвавшейся на свободу и, почившей в страшных муках, электрической розетке.
- Да что Вы говорите… Какая, право, досада…
- Нет, Вы не подумайте… Я Вас отблагодарю, - сказала женщина с арсеналом под подушкой, нервно ломая пальцы на руках.
- Вы не шутите? – съязвил я.
- Разумеется. Пётр! Сколько лет Вы служите электриком?
- 60 лет на этой работе, - ответил я, устанавливая новую розетку.
- А я работаю воспитателем в детском саду.
- Бедные детки. Если не родители, так «воспиталки» сделают из деток дураков, - подумал я и вслух продолжил, - Не может быть!
- Да, Пётр, уже более 30 лет, - гордо ответила Мария Антоновна.
Я закончил возиться с одинокой розеткой.
- Принимайте работу.
- Пётр, я Вас очень прошу. Пожалуйста, почините мне и радио. Вы же видите, что у меня нет телевизора, а вечерами так скучно.
- Радиотрансляция – не моя работа,… - начал было объясняться я.
- …я Вас умоляю…
- … но это не …
- … заклинаю, - пропела обладательница «Маузера» и гранат, приложив обе ладошки к своей не большой, да и не маленькой груди.
Деваться было некуда. Я полез по радиотрансляционной линии. Через час Мария Антоновна могла услаждать свой слух «Лунными» и прочими сонатами.
- Всё готово. Принимайте работу.
- Нет-нет, - скороговоркой заговорила Мария Антоновна, - Я Вас, Пётр, обязательно должна накормить обедом. И даже не спорьте! Идите мыть руки!
Отказываться было опасно и бесполезно, да и животе сильно урчало. Я мою руки, рядом, с полотенцем в нервных руках, стоит воспитатель детсада. Руки я намыливаю очень старательно – ещё настучит мне по попке… Или выстрелит со своего «Маузера» мне в затылок, а потом громко, чтобы слышала вся наша общага, скажет: - «Он очень скверно мыл руки! В детском саду он дёргал за косы девочек! Он писал мимо горшка! Он был плохим мальчиком и стал плохим электриком! Он не любил свою тёщу! Он спорил с женой! Собаке - собачья смерть! Мойте руки! Перед! И зад! Ура, товарищи!» После пламенной речи над поверженным врагом она, как в дрянном вестерне, дунет в дымящий порохом ствол. Затем нежно протрёт своего «воронёного друга» вафельным полотенцем и сунет его в лифчик, под левую грудь. Я плеснул себе в лицо холодной водой. Видение исчезло. Рядом улыбалась Мария Антоновна.
- Прошу Вас за стол.
- Ну да… Конечно… - прошептал я растерянно, а сам подумал: - Наверное, отравит меня за обедом…
На одиноком столе стояла, предательски щекоча ноздри, полная до краёв тарелка борща. Я сглотнул слюну.
- Да пропади всё пропадом! - подумал я, - Пить яд полной чашей! Как старик Сократ…
- Пётр, кушайте на здоровье, - томно сказала Мария Антоновна, - А вот и водочка…
- Мы так не договаривались…
- Ах, Пётр, оставьте… Ухаживайте за мной…
Я разливаю напиток по рюмкам. Бутылка холодная, запотевшая…
- Пётр, я хочу выпить за мастеровых!
- ?
- За Вас, Пётр!
Вот дела! А бабуля явно штучка хотя и «старорежимная», но ещё та… Мы постепенно разговорились. А точней, говорила только Мария Антоновна, а Ваш покорный слуга наливал водку и покачивал головой в знак согласия. Ещё я сделал очень умное лицо, а потом, по мере убывания водки, просто умную рожу. Повествуя о своей жизни, Мария Антоновна то нервно теребила бахрому скатерти, то жарко прижимала руки к своей груди.
- А грудь у неё, если прищурить глаза, в общем … нормальная, - вырвалось у меня.
- Петя, Вы что-то сказали?
- Нет-нет! Продолжайте, Мария! Так интересно!
Мария рассказала мне, что замужем она не была, детей у неё нет. Воспитывала двух мальчишек своей сестры, которая в это время меняла мужей и поклонников. Жила в приживалках. Сестру её, в пьяном угаре, зарезал какой-то азербайджанец. Мальчишки благополучно выросли и, так же благополучно, выкинули тётку на улицу. Вот так Мария оказалась в нашем общежитии.
- Ах, ухаживайте за мной, Петруша…
- Да я, Мария… Платоновна…
- Антоновна, шалунишка! А теперь, просто… Мария! Не стесняйся, Петруша!
- Ну да… конечно, - икнул я, наливая рюмочки.
- Ты не спешишь?
- У меня через час свидание…
- Петруша, девки сейчас такие грязные. Просто «фи», - сказала Мария, сморщив нос.
- ?
- Уверяю тебя, Петя! Наливай…
Я исполняю просьбу. Буль-буль.
- Все девки «фи»! – продолжает она и, нервно теребя подол своего халата, заключает: - А я женщина чистая…
Сказав слово «чистая», она останавливает свой взгляд на «молнии» моих штанов.
- Да я и сам, Маша, заметил… Сильно…чистая…
- Наконец-то, Петя, - томно выдохнула она мне в лицо и подарила жаркий и слюнявый поцелуй.
- Вижу, Маша… Тётка ты нормальная…
- Снимай штаны, Петруха. Будем знакомиться, - икнула «нормальная», снимая халат.
- Я счас-с… Расчехляйся…
- Ты куда, Петь?
- Пи-пи-пи, - «пропипикал» я.
- Жду! – отрезала она, разбирая одинокую солдатскую постель.

Скажу Вам честно, уважаемый читатель, дунул я от Марии Антоновны… Закрылся в своей 26 комнате на все засовы и даже не дышал. Долго била меня нервная дрожь. И так, скажу я Вам, стало мне стыдно! Что ж это со мной происходит?! Какой такой диагноз я могу себе поставить?!
- Паралич… Полный паралич… Совести!

Каюсь Вам, читатель, как на Духу… Стыдно… На свидание с девушкой я не пошёл…