Ударил дождь по подоконнику: бум... бум... бум…
А потом затарахтел в агонии: тум-тум-тум…
И – всё: прекратился. Совсем. Обманул ожидания, хотя весь день пугал, и небо супилось, собираясь облиться пОтом или слезами. Ни того, ни другого выдавить из себя не смогло, потянулось, хрустнуло суставами и – очистилось. Совсем. До горизонта. Словно весной. Хотя на дворе уже – постоянно сентябрь.
Потому, видно, и невесело. Толику невесело. Или – по другой причине: потому что скоро ему пятьдесят.
Хотя, что такое «пятьдесят» для мужчины-то? Хорошая пора. Даже не «сентябрь» ещё, а – «последние числа августа».
Но Толику всё кажется, что жизнь его обежала полный круг, и даже снег выпал – придавил его к земле. Он сам на днях заметил, что, когда ходит, горбиться стал. Как только заметил это, разозлился на себя страшно и нарочно стал грудь колесом выворачивать и живот (небольшой пока ещё, правда) в себя втягивать.
А утром, когда брился, поближе глянул на себя в зеркало: господи!.. Седины уже и в усах, и даже в бровях много появилось. И тут только понял, что так долго не замечал её, седину эту самую, потому, что глаза садиться стали: уже издалека плохо видеть стал. А думал всё, что это он не высыпается, встаёт очень рано потому что: каждый день, как штык, в 6 часов. Дел-то полно по дому, за день всё не переделаешь.
Дааа… покатилась, видно, жизнь под горочку. Скоро, наверное, уже встретится он со своей Нюсей. Нюся – это жена Толикова. Она у него – красавица, потому что – молдаванка.
Толик, когда совсем ещё молодой был, молодой настолько, что даже тела своего не чувствовал, потому что в теле том ничего не болело, поехал как-то летом из Орла своего родного в Молдавию виноград собирать. Ребята позвали, вот он и поехал. А что? Страна наша тогда ещё очччень большая была, и слово «Молдавия» звучало для него примерно так же, как «Луна», «Марс», «Калифорния». Вот и поехал со студенческим стройотрядом. А на вокзале в Кишинёве (молдаване зовут свой самый прекрасный город «Кищьнёв») их девушки встречали. Все в национальных костюмах и с плакатами. Нюся среди них была. Но «Нюсей» тогда ещё не была, а звалась самым распространённым на земле женским именем «Анна». «Нюсей» Толик её называть стал, она и привыкла…
Рассказать вам, какою Толик Нюсю впервые увидел?..
О! Вы даже и не знаете, что бывают на земле такие девушки!!.
Статная да ладная, высокая и стройная, с пышной грудью под белоснежной вышитой кофточкой. Волосы – как смола блестящая, аж иногда, на солнце, белыми казались – так блестели. А глаза… Такие глаза синие да большие, что вот скажи тогда Толику: бейся с любым парнем только за то, чтобы эти глаза всегда лишь на тебя смотрели, - бился бы смертным боем. А когда она к нему подошла и букет цветов сунул прямо в руки, Толик даже забыл, в какой город он только что приехал, только и вымолвить мог:
- Я тебя уже видел… во сне… И там звали тебя Анна…
Засмеялась, словно серебро прямо на асфальт платформы сыпать стала, голову запрокинула и говорит:
- Так ведь меня и в самом деле Анной зовут. Анна Черлат я. А, знаешь, как моя фамилия на ваш язык переводится? «Небо широкое»… Красиво, правда?
- Красиво,- Толик отвечает,- но ты ещё красивее, чем небо… Нет в лесу дерева, нет над головой птицы, нет в воде рыбы, которая могла бы с тобой рядом быть и не стыдиться, потому что возле тебя всё остальное – только безобразие.
Опять она смеяться стала, но теперь уже как-то по-особенному, чуть краснея и глаза долу опуская.
Толик тогда не знал ещё, что это – любовь, но одно знал точно: без Анны ему не быть на белом свете, без неё он не уедет.
И не уехал.
А в Молдавии остался жить. Вместе со своей Нюсей.
А Толику всё равно было – где, хоть в Антарктиде, лишь бы она рядом была. Все же остальные – просто пингвины, которых много и которые все одинаковые…
Это люди только думают, что любят умных. А на самом деле – добрых. Это им только кажется, что хотят быть рядом со смелыми. А на самом деле – с нежными. Это только ложь и обман, будто мы хотим, чтобы наши избранники были твёрдыми. На самом деле ласки ждём от ближних своих.
Нюся у Толика такой вот и была. Он так всю жизнь запах её ещё за километр чувствовал, когда только к дому подходил. Он ведь даже не знал, любила ли она его. Просто рядом с нею ему было тихо и покойно, как в церкви, когда свечи горят и высоко под сводами, в столбах света, что из купола льётся, ангелы летают.
И была жизнь с её ежедневным хлебом, с тем, что мы потом забываем, пусть это были горе или радость,- неважно всё, потому что самого главного человека в жизни повстречал. И троих сыновей Нюся ему родила, и все трое были на мать похожи.
Теперь живут в России, в Испании и Америке.
А Нюся в прошлом году умерла.
Просто шла однажды по двору, всплеснула руками, обняла старый ствол ореха, что у самого крыльца рос, и перестала жить.
Под орехом этим раскидистым Толик её и похоронил, хоть и говорили соседи, что и не по-русски это, и не по-молдавски: мёртвым место на погосте. Но не мог он без Нюси своей, ни минуты не мог.
Сыновья стали к себе звать, а то как он один-то? Но куда же ехать? А Нюся как же? Так и останется одна под орехом лежать?..
… Вот брызнуло дождём на её могилу, а Толик вышел во двор, огладил оспины, что дождевые капли на рыхлой земле оставили, лёг рядом и всё-всё рассказал ей, что за день с ним приключилось…
