ВЕРОНИКА
К утру, когда пятый день недели начался с мутных разводов на ветровых стеклах таксомоторов, с тумана и дождя – на то и лето, – к утру пятого дня недели, первого – лучшего в Ленинграде месяца лета, запоздалый прохожий, миновав кавалерийский разбег Марсова поля, шел через Кировский мост, как человек равнодушный к нервному климату Северо-запада...
Ночные приключения иногда начинаются с утра – стоит найти, например, монетку – и ваше будущее обеспечено – до завтра, разумеется, до прогулки по уже не ночному городу... и, дымя, идут навстречу грузовики, тянутся международные прицепы, оставляя слева лесопосадки, новостройки справа, в город ненасытный даже во сне... и ваша память давно утратила связь между монетой, телефонным звонком, солнечным зайчиком, пущенным из окна девочкой девяти лет, любящей маму, бабушку и альбом с фотографиями, девочкой, которая хочет поскорее стать взрослой, а все равно хорошо поиграть зеркальцем, пока тебе только девять и можно собирать конфетные бумажки и экономить на школьных завтраках без вреда для здоровья... Между этими вчера, завтра, всегда... Короче, монета нашлась, телефон недалеко, судьба готова к действию.
. . . . . . .
Итак, пока пятый день недели еще не окропил стекла такси дистиллированной водичкой, был день и чайная церемония продолжалась. Две блондинки – одна в джинсах, одна нет – спали на диване, из двухместной палатки тихо плыли звуки любви, стропы тянулись через комнату, цеплялись за мебель, мешали ходить, на ковре два обитателя квартиры пили водку из чашек хорошей работы, один из них чесал терьера, третий обитатель подпирал двери ванной комнаты, откуда тихо плыли звуки любви, на кухне красивая девочка пыталась не реветь, размазывала грязные слезы – наверно, дура – выбирала окурки подлиннее из хрустальной миски, хозяин перестал чесать терьера, звуки в палатке усилились, в ванной тоже, единым аккордом возвещая о конце матча, девчонка на кухне заревела, на диване проснулись, и хозяин демократично разлил водку в хорошие чашки.
Все эти штучки давно и очень не нравились соседу сверху, но помешать этому он не мог, так как приехал с дачи, где очень устал. Его супруга намазывала толстый бутерброд, а сын второклассник, четвертые сутки изнуренный тяжелой болезнью, совал в карман папиного пиджака «черную метку», сделанную им из корешка сберкнижки и гуталина – вот она судьба предводителя: стараешься, стараешься и на тебе...
Далее рассказ от лица второго обитателя квартиры номер четырнадцать дома, что на углу Кировского и Архаровской, направо во двор, второго обитателя – он же запоздалый прохожий, рассказ попавшего в квартиру после телефонного звонка мамочке школьного друга, с которым он так и не поздоровался, раз тот был в ванной, а может в палатке...
. . . . . . .
Накануне вечером сотрудники пили чай, иные кофе... В общем, дело началось с пузырька туши, правда, красной, который я опрокинул не нарочно на стол начальника, причем пострадали двадцать две с половиной фотографии его любимой собаки. Расстроившись, я по ошибке выпил его чай и это пошло мне на пользу, но фотографии все же прилипли к стеклу, я давай их отлеплять и нечаянно уронил телефон... И тогда шеф, человек большого ума, предложил мне немного отдохнуть – так, недельку по местной командировке – я согласился...
На другой день загнал два нормальных пласта и пару кассет – одна не работала – этому типу, хозяину квартиры, а он их тому, что сейчас ванную подпирает, но дороже впрочем, я не проиграл. Познакомил друг детства, он сейчас в ванной, а может в палатке – так все получилось.
Когда хозяин водку разлил, девицы попрыгали с дивана – одна немного толстая, другая очень хороша – рубашка вся просвечивает, тоже очень хороша. Стали они с хозяином обниматься.
Мне тут слегка непонятно, еще я чуть не упал, споткнувшись о стропы, но привык, ничего страшного.
Толстуха тоже хороша – сняла джинсы и села с терьером чай пить – с ним больше никто чаю не пил, поскольку он – собака. А в палатке, кажется, заснули.
Тут, наконец, мой школьный друг из ванной выходит – он и она, кто в чем.
От чаю отказались, выпили чуть-чуть водки и побежали экзамен сдавать – у них сессия. А тот, что ванную комнату подпирал, надел шикарные очки и толстуху в ванную приглашает, она сперва не захотела, потом пошла, слышу – вода плещется, решили, стало быть, прямо в ванне... Хозяин лег на диван, терьер пошел в туалет, а я на кухню...
Давайте познакомимся. Меня зовут Краевский. И если вам будут рассказывать про того Краевского, который взял, подлец, чужой магнитофон и продал, так это не про меня. Магнитофон я купил, только деньги еще не успел отдать.
Ну, иду я на кухню вслед за псом, он направо, я налево, девчонка эта рыжая уронила окурок под стол и не нашла, и стала в миске ковыряться, все пальцы перепачкала и ревет – наверно дура. Я спрашиваю – зачем плачет. Говорит – просто так. Тогда я дал ей нормальную сигарету, а плакать не велел.
Из ванной вода потекла. Кажется, они с толстухой в ванну вдвоем не помещаются, затихли, если утонули, то так им и надо, слышу – снова плещутся, выходит – живы.
Вода прибывает, мы пошли в комнату. Там хозяин совсем голый, и так старается, и этак... и все ему никак. Бардак какой-то. Терьеру тоже никак из туалета не выйти. Нечего было дверь за собой запирать. Мы посмотрели на это дело, да и пошли...
На улице совсем жарко и много людей, все потные торопятся по своим делам или просто что-то несут. Девчонка села на скамейку прихорашиваться, а я стал смотреть, как рабочие вешают транспарант, а он вешаться не желает, они его все равно вешают, а он обратно не вешается. Повесили, наконец. Досталось и им, и транспаранту.
На лотке апельсинами торгуют, граждане столпились, на транспарант и не смотрят, на апельсины смотрят – сколько осталось. Совсем обалдели от жары – призывов не замечают. Я тоже сделал вид, что не замечаю – еще подумают, что я умнее всех – это ни к чему, просто положил в карман два апельсина, как бы случайно.
Девчонка намарафетилась и я дал ей один, и она стала его есть. Вот бедная, наверно совсем не ела, может у нее папы с мамой нет – вот и есть нечего, тут и с папой-мамой не очень-то поешь, потому такая худая, Ну, дал ей еще половинку, а кожуру выбросил через забор – там и так много всякой дряни, так пусть будет еще.
. . . . . . .
Уровень воды поднимался как в трюме тонущего парохода. Этажом ниже спал, прикрывшись подушкой, гражданин товарищ Парфенонов и снилось ему, что идет дождь. По мере того, как сон редел, как заросли незнакомого леса, дождь усиливался, переходя в слабый ливень; Парфенонов проснулся, сел и проснулся совсем. Подтеки на обоях и упавшая на голову жирная капля ему совсем не понравились, он застонал, выскочил за порог и запрыгал вверх по лестнице.
Входная дверь легко поддалась, и он вошел, задрав брюки и озираясь по сторонам. Посреди комнаты стояла палатка, накрепко пришвартованная к мебелям, из нее доносились слова незнакомой речи, непромокаемые борта тряслись и вздрагивали, а легкая зыбь вынесла к ногам Парфенонова две чашки изумительно тонкой работы... ишь! чашечки заимели... и одну пустую бутылку с градусом широты катастрофы... Прижав к груди трофеи, Парфенонов кинулся в ванную...
Многорукомногоногий человек – гермафродит!? – спал в ванне, свесив за борт голову, другая голова смотрела Парфенонову прямо в лоб. Тогда он закрутил кран и мысленно перекрестился...
Вода прибывала через щель под дверью туалета, терьер пытался отпереть автоматическую защелку. «Собаке – собачья смерть!» – чуть не заплакал терьер и нечеловеческим голосом закричал – «помогите!» Помощь пришла в виде климаксного вида мужчины в задранных брюках. Терьер с порога гавкнул: «спасибо, друг!» – пожал лапу и скрылся.
Парфенонов, что называется, дал тягу...
. . . . . . .
Спрашиваю, как зовут – говорит Вероника – черт с ним, думаю, могло быть хуже, Спрашиваю, сколько лет – говорит, у женщин не спрашивают... тоже, женщина нашлась! Наверняка моложе меня, мне-то скоро двадцать, а выгляжу я гораздо старше, так сказала одна официантка из «Розы», когда я немного погладил ее по спине, ей тоже было скоро двадцать и ее увел у меня какой-то финн, или не финн, во всяком случае, у него полные карманы колготок и сигарет.
На стоянке такси народу столько, что я и считать не стал. Моторы подкатывают – кому в Озерки? Кому в Дюны? Нам, кричу, в Дюны! Хотя вроде и не собирались, но не стоять же в очереди?
Спереди села тетка, у нее в одной руке мешок, в другой сетка с апельсинами, в третьей сумка, в четвертой ребенок орет, в пятой еще кое-какие вещички... Странно, как она все это умудряется тащить? Ну, слава тебе Господи, тронулись...
. . . . . . .
Спрятав чашки в сервант, Парфенонов вдруг захотел холодного пива, и было от чего захотеть – стояла не ленинградская жара и тревожили сердце непрекращающиеся безобразия в четырнадцатой квартире, а еще дом высокой культуры! Но в холодильнике пива не оказалось, и запропастилась неизвестно куда заграничная шляпа, которую он любил и которой гордился. Отыскав шляпу, он пошел к пивному ларьку, что, в принципе, считал делом не совсем достойным, так как у ларька собирались в основном малокультурные люди.
В очереди, а это было заметно, терся черный терьер и разговаривал с двумя нетрезвыми товарищами – один в производственной одежде, другой совсем старый и на костыле, причем оба смотрели на Парфенонова, посмеиваясь. Терьер все разболтал и выставил его, Парфенонова, в смешном и неприглядном свете, понятно. Это безобразие надо было прекратить, и когда товарищ Парфенонов... когда он собрался сделать выговор невоспитанному псу, то заметил, что в глазах зверя горит – нет – пляшет – бесовский огонь, а наглая пасть улыбается, мельтеша липучим языком. И тогда он понял, что это н е т о т т е р ь е р, но такой же подлой собачей породы. От жары и усталости Парфенонов покачнулся и упал в обморок в кучку пивной пены...
Он очнулся одновременно от двух внезапных ощущений холода и тепла – пахнущий мазутом производственник сунул ему в рот теплое горлышко бутылки, тогда как дедушка на костыле поливал его голову пивом. Терьер, тем временем, пересекал улицу на красный сигнал светофора, унося в зубах престижную шляпу. Парфенонов отчаянно глотнул и снова закрыл глаза.
. . . . . . .
Едем дальше. Вероника – имя называется! – спит на заднем сиденье. Я закурил себе сигаретку, слушаю, как тетка ругает советскую власть. Что-то мне не кажется, чтобы ей при этой власти кисло жилось, но вмешиваться я не стал – не мое это дело. После она накинулась на меня, я сигарету выкинул и взял у нее ребенка подержать – у меня к тому времени выработался небольшой план и спорить с ней в этот план не входило.
Итак, подкатываем прямо к гастроному. Тетка расплатилась и полным ходом туда, я ей даже дверь открыл. Мы за ней следом. Шофер кричит: – Давай деньги! Я кричу: – Какие деньги, если с тобой расплатилась моя родная мама! И потом четыре с полтиной – это еще не деньги, но могут пригодиться, зачем же их зазря отдавать? Шофер повыражался и отчалил, а мы пошли на пляж.
. . . . . . .
Итак, очнувшись во второй раз, Парфенонов почувствовал себя окончательно хорошо. Все-таки
|