Сентябрь нежный такой в этом году случился. Серенький и золотистый одновременно. Тёплый и нежаркий. Сухой и длинный. Такой, одним словом, каким его показывали в старых советских фильмах про школу: утром идут «к храму знаний» аккуратные первоклашки, а после уроков, размахивая портфелями, торопятся оттуда счастливые старшеклассники. А кругом листва золотая, спелая, полыхает всеми мыслимыми и немыслимыми пушкинскими оттенками.
И у меня всё хорошо началось в этом учебном году, без нервотрёпки. А ещё в этом году мне пятый класс дали. Давно не было малышей, успел уже от них отвыкнуть. Заползают в класс маленькие такие таракашки и червячки, добросовестно выкладывают на парты ручки и тетради и задолго ещё до звонка становятся возле своих канцелярских богатств, как часовые у мавзолея, – ждут, когда прозвенит, когда начнётся. На русском пишут, добросовестно так, сопят… А на литературе мы с ними «Царевну-лягушку» читаем. По очереди, то я, то они. И нам всем нравится, слушаем друг друга. Я так вообще увлекаюсь, вживаюсь в образы, и, когда Щука просит Ивана-царевича, чтобы он отпустил её в синее море, у меня даже, как у той Щуки, горло пересыхает от жажды. А слушатели мои благодарные сидят, притаились, аж рты пораскрывали от сопереживания. За первой партой, прямо напротив моего стола, сидит маленький такой ушастик, Самокрутов, кажется, Никитка. У того, от напряжения, даже сопли текут, и взор такой… далёкий и мутный – он весь в сказке, по самые свои оттопыренные уши. Я читаю, а сам, поверх очков, на них поглядываю: всем ли интересно, все ли сейчас со мною и со сказкой. Чаше всех на Никитку обращаю внимание, уж очень он забавный. Маленький, застёгнут на все пуговицы (и пиджак, и рубашечка), бровей и нет почти, реденькие, едва заметные. А под отсутствующими бровями мерцают ну вот просто антрацитовые глаза! Такие, какими их рисуют плохие или начинающие художники: большущие, правильной формы, обрамлённые изогнутыми ресницами. Только у художников тех они получаются «дохлыми» какими-то, а у моего мальчишки они очень даже живые и выразительные. Читать он явно не любит, потому что за моим чтением не следит по тексту, а слушает. И при каждом повороте сюжета ресницы у него трепещут, а несуществующие брови дрожат, изгибаются и прыгают. Потом блеск антрацитовый как-то туманится – это Никитка в окно смотрит, представляет себе чего-то там… Славный парень.
А сегодня пришёл без домашней работы по русскому. Я, понятное дело, строжусь, отчитываю его, говорю, что недопустимо так начинать учебный год - уже с первых же дней не делать уроки. А он даже не боится моего сурового тона. Очевидно, привык к тому, что его ругают. Школа приучила? Или дома у них так принято?..
После уроков зашла ко мне классная руководитель 5 «В» класса. Зашла, чтобы узнать, как началась моя с ними учёба. С Александрой Сергеевной у нас отношения доверительные, добрые, потому что я трёх её дочерей учил. Всё три – славные получились. Особенно любил я старшую, Александру тоже, умницу и красавицу. Взрослая она уже, скоро обрадует мать (и меня тоже – ведь она и мой ребёнок!) внуком. Поговорили ещё о ребятишках, тоже для неё новых, потому как пришли они к нам с нею из начальной школы. Я похвалил одного, спросил про другого, а потом и про Никитку Самокрутова говорить стали.
Он – из «трудных» в школе у нас. С первого класса учится плохо, много и часто пропускает. А всё потому, что живёт с пьющими дедом и бабкой, которые в школе ни разу не были: он один, сам, Первого сентября в первый класс собрался и пришёл. Так и повелось. А когда он в школу не приходит, так это значит, что ищет или старика или старуху, спьяну заблудившихся где-нибудь и не пришедших домой ночевать. Пенсию он у них отбирает и прячет, чтобы не пили. Они клянчат у внука, плачут. Иногда он не выдерживает и даёт им немножко денег «на маленькую», но берёт с каждого обещание, что больше – ни-ни! И стирает на себя и на стариков сам, и в квартире уборку делает, и костюм с рубашкой себе сам гладит. А когда, наконец, вырывается в школу, то закрывает их на ключ, чтобы не баловали и не напились тут без него со своими дружками-собутыльниками, которые тут же, как только Никитка за порог, словно мухи слетаются к дверям их квартиры. А он после школы спешит домой, чтобы всю эту шатию-братию разогнать и обедом деда с бабкой накормить… По дороге ведь ещё и в магазин заскочить нужно!
Но иногда Никитка стариков бьёт. Это когда они про маму его говорят плохо. А плохо они про неё часто говорят, потому что уголовница она и убийца. И за это сидит в тюрьме. А убила она своего мужа, Никитиного отца и сына бабки с дедом. Убила за то, что он пришёл пьяным, в очередной раз, и начал сына лупить. Так просто, чтобы боялся и «отца слушался». Она отнимать кинулась, он в раж вошёл. Мальчишка уже и кричать перестал. Вот она и ударила его топором. И живым остался Никита, а отец его, значит, умер…
… Ушла от меня Александра. А я сижу в классе, курю в окно… Господи, какие же там домашние заданий! Стыдно-то как, Господи!... Вдруг – робкий стук в двери.
- Да, да, кто там? Входите…
В маленькую щёлку просовывается ушастая голова с блестящими глазами:
- Пётр Василич! Вы меня простите, ну, за домашнюю, что не сделал… Вот мама вернётся, мне полегче будет. Я тогда все-все уроки выучу. И читать хорошо буду… не по слогам…
